– Это все Потапыч, – хмыкнула Лена, укладывая безвольную Мари на подушку и пристраивая уксусную тряпку на ее лоб. – У-у, медведь! Ты уж не поддавайся запросто. Сперва он предложил тост за Франконию, страну лучшего в мире вина и прекрасных женщин…
– Точно, – припомнила Мари, морщась. Чуть помолчала, улыбнулась. – Потом за либертэ, а после не помню. Я бегала, было много сил, я все успевала, и мне не казалось, что я тут чужая. Так ловко управлялась с делами… настоящее счастье.
– Именно. Три рюмки, две малые тарелки, салатник и блюдце. Все вдрызг, на счастье.
Мари охнула и закрыла лицо руками. Она помнила, что вчера подавали перемены блюд в фамильном фарфоре с вензелями. Семейное сокровище, столь редкое для этого разоренного дома, дорогое и конечно же важное. Лена отодрала узкие ладони от горящих щек и подмигнула: мол, не беда!
– Подумаешь, фарфор. Разбогатеем – новый закажем, – презрительно фыркнула она. – Тебе лучше? Голова не гудит?
– Нет.
– И выглядишь как живая, – странно утешила Лена, с сомнением изучая бледное лицо франконки. – Рони съездил на вокзал и привез твои вещи. Одевайся, завтракай. Ты мне нужна. Через час тут будут столичные газетчики, а я плохо понимаю мудреные слова. Все утро читала их статьи, пробрало ровно как с похмелья, до головной боли. Потом я сообразила, что выгнать иродов в одиночку у меня не получится. Ты, Марья Клементовна, поможешь мне. Ты у Платона работаешь, так? Вот и защищай интересы машиниста Суровкина.
Мари неловко села в кровати, поддерживая рукой голову, и благодарно улыбнулась Лене, помогающей одеться. До чего она дошла! Гостит в доме баронов, пьяная, и за ней хозяйка ухаживает. Позор. Незнакомый напиток, стыд и движение постепенно привели к довольно хорошему результату: мысли перестали путаться, головная боль сжалась до размеров малой булавки, колющей кожу где-то возле темечка. Причесалась Мари самостоятельно, пока Ленка напевала, натягивала покрывало до идеальной ровности и взбивала подушки. Добраться до кухни оказалось достаточно просто, хоть ноги и дрожали. После завтрака и эта неприятность осталась в прошлом.
– Теперь я понимаю, в маринованных огурцах есть польза, – задумчиво отметила Мари. – И капуста… Знаете, я полагала, что солить ее – варварство. Дурной запах, негигиенично.
– Варварство – пить с Потапычем наперегонки, – погрозила пальцем Лена, ставя на стол заварник. – У нас еще полчаса. Как думаешь, одолеем мы вимпирей-газетчиков?
– Базис есть, – уверенно пообещала Мари, проглядывая статьи. – Особенно троих, эти гнусно клеветали на Корнея Семеновича лично и упоминали Платона Потаповича, намекая на воровство. Имеются формальные основания для денежного иска.
– Маришка, нам бы заменить иск чем пополезнее, – подмигнула Лена. – Пусть напишут хорошо про мастерскую Фредди, например. А то зима, работы мало.
– Ну-у тоже можно, – предположила Мари. – Где ты станешь их принимать?
Сказав «ты», Мари виновато улыбнулась. Оказывается, она уже прижилась в доме. Оказывается, ей тут и правда уютно.
– У Кольки моего в кабинете, – рассмеялась Лена. – Двое уже там. Иззябли, я их и впустила. Они, бисово отродье, стали по полкам шарить, но тут явился Фредди. Ему мой Саня рассказал путейскую байку про адского машиниста, который на раскаленном паровозе мчится, до костей обгорелый, глаза углями полыхают…
– И что?
– Так он же выехал из камина во всей своей красе – да с ревом, да со свистом! – Лена даже глаза от удовольствия прикрыла. – Представляешь? Я вошла, а гости, бедняги, уже и едва живы. Один в комоде скребется, второй со шкафа подвывает. Сейчас вроде затих, слез. Бумагу попросил и что-то пишет, Фредди рядом плавает и через плечо заглядывает.
Мари кивнула, поправила рукава, сходила и достала из сумки любимую тетрадь для записей. Вдвоем с Леной они прошли в кабинет. Франконка тихо охнула. Стол был накрыт к обеду – весьма красиво и разнообразно.
– Но… А это что?
– Маришка, у нас даже в сказках сначала кормят, а потом уж…
– Да, потом у вас в сказках обходятся с гостями дурно, – улыбнулась Мари, выкладывая тетрадь на стол возле лучшего места в его торце. – Их позовут?
– Уже, слышишь? Макар впустил, пожалел. Сегодня холодно, собак и тех беречь надобно. Я Сане уши оборвала с утра, он соседских доберманов в комнату к Рони притащил. Представляешь?
Мари улыбнулась бледному, сухому человеку, сидящему поодаль. Тот дернулся было к перу, чтобы записать занятную деталь быта семьи Суровкина, но передумал и снова чинно сложил ладони на коленях, покосившись в сторону привидения.
– Могу являться и в типографии, – порадовал всех новой идеей бывший ректор, и глаза его снова вспыхнули угольями. – Дабы надзирать за печатным словом.
Только что прибывшие замерли в дверях. Такого приема они не ожидали дважды: сервированный стол, вкуснейшие запахи, соответствующий вид блюд – и вреднющее фамильное привидение…
– Судари, – радушно улыбнулась Лена, – рассаживайтесь, кушайте и знакомьтесь с Марьей Клементовной, она является новым доверенным лицом Платона Потаповича в вопросах юридического толка. И первыми с ней, подсев вот сюда, будут общаться…
Лена зашуршала газетами, выбирая статью. Люди за столом притихли, с опаской изучая «доверенное лицо».
– О, во какая цаца! – обрадовалась Лена, и от ее энтузиазма гости окончательно затихли. – «Суровый вдовец». Чья работа?
– Наша-с, – нехотя отозвался невысокий кругленький человек, сминая салфетку в пальцах. – Но лично я не имел касательства к ее…
– Маришка, – подмигнула Лена франконке. – Вот теперь самое время тебе припомнить слова Платона. Что он не дикий и без соли никого не кушает… Приступай.
Два часа спустя глянцево-черный автомобиль доставил Евсея Оттовича к дверям особняка. Начальник тайной полиции по-свойски воспользовался малой дверью в дубовой воротине, позволяющей пройти в мастерскую, и замер, наблюдая необычное зрелище. Селиван, важно поправляя вислые усы, стоял возле полуразобранного «хорьга» и рассказывал безропотно страдающим газетчикам нечто сугубо техническое. Вторая группа обладателей излишне живого воображения, приведшего к угрозе исков, изучала склад – оттуда доносился голос Макара.
Мари сидела в кожаном водительском кресле «хорьга», крайне довольная собой. Рядом пристроился Рони: он без лишних подробностей, но весьма доходчиво объяснял основы шоферской науки. Потому что, прежде чем приступить к изучению чертежей, хотел приобщить Мари к идее автомобилизации как таковой.
– Весело у вас, – беззлобно позавидовал начальник тайной полиции, заинтересованно присматриваясь к позеленевшим и вытянувшимся при его появлении лицам. – Что, у присутствующих уже имеются причины бояться расследования?
– Полагаю, мы решили недоразумения в досудебном порядке, – отметила Мари.
– Борщ не пострадал? – нахмурился Евсей Оттович. – Елена Корнеевна чрезвычайно радушная хозяйка. И если кто-то сидел на моем месте и ел мой борщ…
– Вашей большой ложкой, – фыркнул Рони.
– И то, – отмахнулся Евсей Оттович. – Это ж про Потапыча сказочка. Вот медведь! Мари, я начинаю подозревать, что он снова меня обставил, из-под носа увел ценного человека в свое ведомство.
– Какого человека?
– Вас, сударыня, – вздохнул Евсей Оттович вполне серьезно. – Но тут уже ничего не поделаешь. Пойду, обед, наверное, стынет. Вы не откушаете с нами?
– Рони учит меня вождению, – гордо сообщила Мари. – Кроме того, мы договорились, что отвезем до самого города прибывших пешим порядком журналистов, сегодня весьма холодно. Я и Рони…
– Мой шофер их отвезет, – прищурился Евсей Оттович. – И даже по домам, время есть. Юрию предстоит обедать в моем обществе. Я настаиваю.
Рони с тоской покосился на дверь, но в проеме уже возник бдительный Карл, на миг впустив в помещение свист поземки, изловчившейся вбросить в мастерскую пригоршню снега. Отступать стало некуда, и племянник поплелся обедать под внушительным конвоем, состоящим из дядюшки и начальника тайной полиции.
За столом в кабинете барона фон Гесса сидели избранные – те, кто написал действительно толковые статьи о воровстве на северной ветке путей, разобравшись в ситуации и не приправляя правду пережаренными подробностями. Они ели, к полнейшему возмущению Евсея Оттовича, его любимый борщ и пытались выискать новый повод для визита в дом фон Гессов, где вечноголодных и не особенно состоятельных журналистов так славно кормят. Состав новоприбывших неприятно удивил обедающих, но тут вбежала Лена с подносом и быстро оценила происходящее.
– Тарас, Сёма, Петр, берите тарелки – и за мной, – велела она. – Сами видите, места у нас мало, а гостей много. Сладкое подам на кухню, без обид. И отца пришлю, пусть покрасуется, про паровоз расскажет, про внука, про молодые годы. Сёма, ты помнишь, что мне обещал?
– Все сделаю, – кивнул молоденький парнишка, рослый и оттого еще более тощий на вид, с характерными для северных уездов темно-русыми волосами и серыми глазами. Говорил он, впрочем, совсем по-столичному, бойко и без провинциальной застенчивости. – Я и пирог сам достану, и чай заварю, вы не трудитесь, Елена Корнеевна. Мы не белоручки, справимся. И если что сюда подать, я поспособствую, вы скажите, что носить и куда ставить.
– «Столичный курьер»? – предположил Евсей Оттович, глядя на Семена. – И, полагаю, перед нами собственной персоной сударь Хромов. Тот самый преотвратно въедливый тип, который полный месяц донимает моего адъютанта.
Евсей Оттович уселся, сердито и невежливо ткнул пальцем в журналиста, зыркнул на прочих, без слов выгоняя их из кабинета, и обернулся к Карлу, кривя губы и мрачно хмурясь. Дождавшись, пока стихнут шаги по коридору, он сказал:
– Представь себе, никто в городе не знает о джинне. А этот… мягко говоря, проныра выяснил, прислал в мое ведомство целую монографию о франконском ордене. Я прочел как раз на следующий день после нашего с тобой… гм… разговора. Теперь требует права увидеть джинна. Клянется, что ни строки не напишет, если запрет обосную. И к твоей жене, попомни слово, он не просто так в доверие влез. Вот же червь!