Паутина — страница 24 из 51

Все. Все кончено. Этот кошмар. Так быстро и так невыносимо долго. Макс просто сильно торопился, нужно покинуть это место как можно быстрее, я думала что угодно, ища оправдание тому, что он не бросился ко мне, не сдавил в объятиях до хруста…

— Фима. Куда Максим поехал? Почему я не с ним в машине? Что-то происходит? Это какая-то стратегия?

— Вам лучше помолчать, — спокойно заметил Фима. — Помолчать и следовать с нами. Садитесь в машину.

На "вы"? Он со мной на "вы"? С каких пор?

— Что происходит? Нам угрожает опасность?

Но мне никто не ответил. Телохранители, к которым уже давно привыкла еще в своем доме, расположились в джипе так, что я оказалась посередине. Словно под строгой охраной, а Ефим сел вперед рядом с водителем. Наверное, тут слишком опасно. Наверное, нас могут преследовать, Макс что-то натворил, чтобы вытащить меня отсюда. Да. Он мог. Все что угодно мог, лишь бы забрать меня и вернуть домой. Мо-о-о-ой Зверь.

Воздух. Свежий воздух. Свобода. Я увижу его очень скоро. Мы же полетим на самолете и обязательно будем вместе. Господи. Я с ума сойду, когда почувствую его так близко. И сердце снова застучало в горле.

Я знала, что он заберет меня, знала. Но что у них за лица, как на похоронах? Почему никто не рад меня видеть? И медленно вдоль позвоночника холодом — предчувствие…

— Фима, что-то случилось, да? Там дома… там что-то произошло?

Ефим молчал и упрямо смотрел вперед.

— Фима, черт подери, почему ты мочишь? Эй. Остановите машину, мы уже достаточно проехали, я хочу пересесть к мужу. Я вижу, он впереди. Скажи водителю — пусть остановит.

Они продолжали молча смотреть вперед, а у меня снова поднималась волна паники внутри, необъяснимой тревоги.

— Я сказала, остановите, не то я сама выйду отсюда. Дайте мне позвонить Максу. СЕЙЧАС, — внутри нарастала ярость. Мне кажется, я начала срываться после всего, что случилось. Я больше не могла держать себя в руках, у меня сил не осталось. Я хотела только одного — обнять Максима и понять, что я не сплю, почувствовать себя в безопасности и плакать… долго плакать у него на груди, пока он укачивает меня, как маленькую на руках. Я до ломоты в пальцах захотела прикоснуться к нему, до истерического желания сделать это немедленно.

Попыталась дернуть за ручку двери, но Фима уверенно отбросил мою руку. И я заметила, что из кармана его пиджака выглядывают наручники и медленно перевела взгляд на его лицо.

— Куда мы едем? Мне все это не нравится. Куда мы едем, Фима? Какого черта ты молчишь и говоришь со мной этим официальным тоном?

Мне казалось, у меня начинается истерика. Словно кошмар продолжается и ничего не закончилось. Если бы я не видела Макса, я бы решила, что меня везут не домой, а что это очередная выходка Бакита или его чокнутого психопата-брата.

— Успокойтесь, у нас указание не разговаривать с вами и не отвечать на ваши вопросы. Нам вообще дан приказ надеть на вас наручники. Так что не вынуждайте нас. Мы бы не хотели…

— Дан приказ. Наручники. Кто дал вам такой приказ? Это бред. Что за чушь вы несете. Кто дал приказ?

— Зверь приказал.

Я истерически засмеялась, я смеялась долго и так громко, что даже водитель обернулся.

Фима протянул мне бутылку с водой и молча уставился вперед. Но я швырнула ее на пол, меня начало лихорадить от какого-то дикого предчувствия. От ощущения давящей тяжести из-за их поведения и молчания. И я вдруг поняла, что это не шутка. Они не меня охраняют, они меня сопровождают куда-то, чтоб это Я не сбежала. Это я пленница. Ничего, я приеду в аэропорт и устрою ему истерику, я буду трясти его за шиворот и орать, выть, рыдать… потому что все это время я держалась, и мне плохо. Мне так плохо сейчас. Я хочу, чтобы он был рядом, чтобы обнял меня. Мне было страшно, и я просто хочу, чтобы обнял… почувствовать его запах, и…

Но я его не увидела. Ни в аэропорту, ни в самолете. Это потом я уже поняла, что мы летели разными рейсами и меня провели через паспортный контроль под чужими документами. Какая же я идиотка была тогда. Даже не возмущалась. Я все еще верила, что это нужно для моей же безопасности.

Моя эйфория после прилета домой испарялась по мере того, как я понимала, что меня везут не к нащему дому. Что мы едем куда-то в другое место, по незнакомой трассе.

На каждый мой вопрос ответом было молчание. Меня игнорировали. И когда я попыталась снова дернуть ручку машины, меня впечатали в сиденье:

— Мне дали приказ не церемониться с вами, а надо будети — и… применить силу.

— И что? Ударишь меня? Этот приказ тоже дал тебе мой муж? Ты вообще в своем уме?

— Именно он. Не вынуждайте меня им воспользоваться. Давайте доедем до места назначения, а дальше можете истерить, сколько хотите. Я выполняю свою работу.

Мне казалось, я погружаюсь в какой-то новый кошмар. Нет, я все еще сплю на судне у Бакита, и мне вкололи не снотворное, какую-то дрянь, вызывающую весь этот бред. Макс приказал меня ударить? Не церемониться со мной? Да что это за чушь. Он бы скорее им руки поотрывал… Только я почему-то думала одно, а глаза видели совсем другое — Ефим, который стиснул челюсти до хруста и второй охранник, чье имя я забыла напрочь, вели себя со мной совсем не как со своей хозяйкой, у которой они работают… Они вели себя со мной, как с кем-то ничтожным и омерзительным. Кем-то, с кем можно обращаться как со швалью.

Машина заехала в лесопосадку, а затем выехала к одиноко стоящему особняку. Когда я его увидела, то снова обо всем забыла, вскрикнула от радости и на глаза навернулись слезы. Нет… это таки розыгрыш. Макс просто немного меня пугает после моего исчезновения… А сам готовил мне очередной сюрприз. Чтобы мы после разлуки остались наедине.

Только я даже предположить не могла, что меня привезли в фешенебельную тюрьму. В персональный ад за белым забором. В Ад с небольшим озером, запорошенным снегом, с безумно красивым садом. В ад без единого средства связи, зарешеченными окнами и оградой под током.

В доме было поразительно тихо. То ли слуги избегали меня, то ли он совершенно пустой. Ефим шел за мной по пятам, как собака, пока я оглядывалась по сторонам в этом огромном и пустом здании, где веяло могильным холодом. Полупустые комнаты, кое-где закрытые секторы и запах краски.

— Вы останетесь здесь до дальнейших распоряжений Зверя. Охрана меняется каждый день. Ограда под током и на окнах решетки. Дом охраняется, как крепость. Никто не заезжает и не въезжает без моего ведома. Так что даже не думайте отсюда бежать. В радиусе нескольких километров нас окружает лесополоса.

Фима начал меня раздражать, и я в ярости набросилась на него. В дикой жажде вцепиться ему в лицо. В невозмутимую физиономию.

— Бежать? От кого? Что это значит, Фима? Я ничего не понимаю. Что все это значит?

— Вы теперь будете жить здесь до дальнейших распоряжений Максима Савельевича… — повторил он, как заезженная пластинка.

— Жить здесь? Ты с ума сошел? Это насмешка, это издевательство? Как здесь жить, здесь же мертвая зона. Дом в стадии ремонта. Здесь поблизости ни души. Это заточение? Мы в двадцать первом веке. А-а-а-а-а, — я медленно кивала головой, чувствуя, как у меня сдают нервы. — Это не Макс… нет, не Макс. Это вы сами. Вы меня похитили, да? Вы меня увезли, чтобы его шантажировать? Да он сгноит вас. Он вас всех… — я не понимала, что плачу, что меня трясет, как в лихорадке.

Фима посмотрел мне в глаза, и я увидела в его взгляде сожаление. Это меня он сейчас жалеет? Меня?

— Где мой муж? Где он? Почему он не приехал сюда вместе с нами? Ты можешь мне объяснить? Где мой брат? Они приедут? Кто-нибудь приедет сюда? Где Макс? Я хочу немедленно его видеть. СЕЙЧАС. Я хочу видеть его сейчас. Позвони ему. При мне позвони.

Он отвел взгляд, не выдерживая моей истерики, а мне уже было все равно. Я начала потихоньку сходить с ума.

— Нет, не приедут. Сюда никто не приедет, Дарина Александровна. Максим Савельевич поговорит с вами, когда сочтет нужным. Скажите спасибо, что вы вообще живы. Я бы свернул вам шею на его месте или прирезал еще там, на судне, и скинул в море… но это не мое дело. Не мое…

Я ничего не понимала, только хлопала глазами и чувствовала, как внутри поднимается паника, такое мерзкое чувство, когда ты еще не знаешь, что именно происходит, но точно знаешь, что случилось что-то ужасное. Что-то, что тебя сломает, распотрошит на осколки, смешает с грязью.

— Свернул шею? Ты что несешь вообще? За что?

Он, похоже, потерял терпение и вдруг резко склонился ко мне.

— Тебе ли не знать? Нам все известно. Ни к чему притворяться. Зверь поступил с тобой более, чем гуманно после всего, что ты сделала.

А что я сделала? Томилась в аду? Терпела пытки Бакита? Что я сделала?

— Фима-а-а, — я вцепилась в его руку дрожащими пальцами.

— Что происходит, скажи мне, я умоляю тебя. Мы же были близки. Вспомни… мы играли в шахматы и выбирали тебе собаку. И… Фима-а-а.

— Ты сука. Вот ты кто. Продажная подлая сука. И я бы на месте Зверя закопал тебя живьем где-нибудь в лесу.

Он просто сошел с ума. Да, он чокнутый псих, который меня выкрал, и теперь будет шантажировать Макса. Либо я сошла с ума окончательно.

— Ты не на месте Зверя. Ты его пес. Его ручная собачка. Он скажет "фас" — и ты выполнишь… Либо ты решил ему за что-то отомстить. Он узнает и…

Ефим вдруг развернулся на пятках и просто ушел, а я так и осталась стоять в пустом коридоре, между распахнутыми дверьми, ведущими в такие же пустые комнаты. Когда наконец зашла в одну из них более или менее обставленную мебелью — я вдруг обнаружила в шкафу свои вещи. Аккуратно разложенные по полкам. И мне стало плохо… я разрыдалась, судорожно цепляясь пальцами за платья, висящие на вешалках и стягивая их вниз за собой на пол.

* * *

Я в который раз ходила по пустым комнатам поместья и с ужасом понимала, что да, меня здесь заперли. Этот дом — моя тюрьма. Смотрела на стены затуманенным взглядом. Мне казалось, что я схожу с ума. Нет, не просто схожу с ума, а превратилась в сгусток боли, от которой ослепла и оглохла, от которой каждая клеточка моего тела болела настолько невыносимо, что я не могла даже вздохнуть. Я просто бродила по коридорам. Часами. У меня шумело в голове, и я не отдавала себе отчет в том, что снова и снова прохожу по незнакомым пустым комнатам, мои шаги эхом отдаются под высокими сводами и застывают где-то очень высоко, теряются под потолками. Я их слышу, а биение своего сердца — нет.