Перехватил лезвие прямо возле моей ладони и прижал кончик ножа к моему горлу, по моим пальцам потекла и его кровь.
— Прирежу… не сомневайся. Прирежу, как последнюю суку.
А у меня от его близости колени подгибаются и заорать хочется громко, истерично.
— Прирежь… жизни без тебя нет. Без доверия твоего. Сдохнуть хочу, Макси-и-им.
Выдрал из моих пальцев нож и швырнул на пол, обхватил мое лицо пятерней, пачкая кровью. То ли моей, то ли его. И вдруг впился в мои губы бешеным поцелуем, кусая, сжимая мой затылок другой рукой, с гортанным стоном, и я с рыданием обхватила его за шею дрожащими руками, отвечая на поцелуй, сплетая язык с его языком. И тут же оттолкнула, вспоминая, как шлюху лапал у меня на глазах.
— К девкам своим иди, — выдохнула тяжело дыша, — не прикасайся ко мне.
— У меня не стоит на них, — и снова к себе за затылок, сминая мои губы губами, — не хочу никого… о тебе каждую секунду.
Как голодные звери. Не целуемся — грызем друг друга, и чем больнее, тем сильнее наслаждение. Все исчезло. Лихорадит от восторга и от идиотской растерянности, когда вдруг получаешь все и сразу. Залпом… словно умирающий от жажды захлебывается глотками воды, до боли в горле и в груди. Так и я пью его. Всего, без остатка. Его запах, его голос, слова… присутствие.
Вгрызается в мой рот с каким-то бешеным рычание, и у меня подогнулись колени, удержал за спину, продолжая дико пожирать поцелуями. Они, как быстрый, голодный секс, болезненный и отчаянный. С больным удовольствием, которое имеет солоноватый вкус крови и слез.
В голове взорвался первый оргазм. Тот самый, который раздирает мозг и заставляет тело желать настоящего, адски желать, до лихорадки, когда от нетерпения дрожит подбородок и стучат зубы.
Глядя ему в глаза, сняла через голову платье и отшвырнула в сторону, оставаясь перед ним в одних трусиках. И этот взгляд. Мужской, тяжелый, горящий на мою грудь с твердыми, возбужденными сосками. Набросилась сама на его губы, впиваясь пальцами ему в волосы, другой рукой задирая рубашку, царапая его голую спину, сатанея от ощущения твердых мышц и гладкой кожи, обвивая бедро ногой и шепча ему в рот между яростными поцелуями:
— Руки, губы твои хочу… соскучилась, Макси-и-им.
В глаза смотрит и ладонью по груди скользит, оставляя кровавый след из пореза.
— Убил бы, тварь…
— Убей.
Сжимая его пальцы, пачкая своей кровью.
— Это будет больно.
— Мне и так больно… я не дышу… мне легкие разрывает без тебя.
Снова алчно в мои губы губами, жестко, сильно, ударяясь зубами, захлебываясь стонами, и дыхание оглушительно громкое. Сплетаемся вместе. Пью его глотками, выдыхая обратно. От страсти колотит крупной дрожью.
Рывком поднимает за талию. Заставляет обвить себя ногами и прижимает к стене. Возбуждение на грани фола. Все исчезло. К чертям реальность. В воздухе витает запах чужой крови и смерти, а мне кажется я наполняюсь жизнью, впервые за эти дни. Потому что у него изменился взгляд, потому что сквозь звериный мрак продирается мой Макс. Они сцепились в схватке там, на дне его взгляда, и я не даю ему думать, снова нахожу его губы, выдыхая в них тоскливую горечь.
Отодвинул полоску трусиков в сторону и одним движением заполнил до упора. Резко. На всю длину. Стонем в унисон… Надсадно, громко. И от его крика свело низ живота судорогой возбуждения. Двигается без пауз, набирая бешеные темп, долбясь на скорости. Так сильно, что из глаз брызгают слезы. Безжалостно и глубоко, раздирая на части, толкаясь в судорожно сжимающиеся стенки лона, цепляя матку. "О господи… мамочкиии… пожалуйста" вслух или про себя, задыхаясь… а по венам струится наслаждение раболепное, противоречивое, и первый оргазм полосует тело, заставляя взвиваться в его руках, орать, изгибаясь к нему, сильными судорогами сжимая его член, и он врывается в меня сильнее, жестче, в одном ритме. Я чувствую его дикость кожей, когда ничего не осталось, кроме одержимого желания обладать. Жадный и голодный, ненавидящий нас обоих за свой голод, и меня током прошибает от его ненависти, сильнее чем от любви. Она острее, она одержимей. И возбуждение держится на уровне в двести двадцать вольт. На запределе.
Я кончаю и плачу от невыносимого наслаждения. Теряя счет времени… теряя счет дикому больному удовольствию, обезумев от криков. Завывая, хрипя, плача и умоляя… нет, не остановиться… умоляя рвать на части, чтобы чувствовать НАС. Хватая его за окровавленную руку и забирая пальцы в рот, до самого горла, засасывая их и кусая, закатывая глаза и заходясь в криках, истекая потом и слезами. Представляя, что это его член у меня в горле.
Я не знаю, чувствует ли он это… сколько раз подряд меня сейчас разодрало от наслаждения грязно принадлежать ему. Принимать его в себе, с размазанной тушью, спутанными волосами, давящейся его пальцами и содрогающейся от очередных диких судорог. Выть его имя и снова сосать пальцы, принимая их глубже, расслабляясь и снова сжимаясь.
Я не помню, как он отнес меня в спальню, бросил поперек кровати и снова набросился в диком исступлении. Словно оголодавший настолько, что все отступило на второй план.
И он кричит со мной сегодня, стонет и кричит… Не стиснув зубы и сдавленным рычанием, как всегда, а криками и громкими стонами, давая ощутить свой голод и удовольствие, выплескиваясь внутри меня и закатывая глаза, запрокинув голову. Он кончает. А мне кажется, что я его наслаждение чувствую каждой порой, меня трясет вместе с ним от восхищения этой порочной красотой и безумной любви к нему.
После мы оба молчали, тяжело дыша, я боялась открыть глаза, а он не шевелился, так и лежал на мне. Когда приподнялся на локтях, я в панике вцепилась в его плечи.
— Я не спала почти неделю. Не уходи. Пожалуйста… не уходи, Максим.
И он не ушел. Лег на спину, позволяя лечь себе на грудь. Я забылась каким-то тяжелым сном, без единого сновидения. Провалилась в него, судорожно цепляясь за шею Максима и вдыхая его запах… Он так и не обнял меня.
Проснулась уже под утро от того, что поднялся с кровати и пошел в душ. Дальше просить о чем-то бесполезно. Снова отдаляется, выстраивает между нами стены, сомневается. Когда вернулся, принялся одеваться. Я смотрела на его заострившийся профиль, пока он натягивал брюки, застегивал ширинку, рубашку. Смотрела на эту глубокую небритость. На ввалившиеся скулы. На взъерошенные моими руками волосы, и внутри все зашлось от понимания, насколько же все было скоротечно. Уйдет, и как будто не произошло ничего.
Ни слова не сказал больше. Так же молча пошел к двери.
— Максим.
Не обернулся, только остановился, рука у самой ручки двери застыла.
— Я умоляю тебя. Ради нас. Отдай эту пленку кому-то. Пусть ее проверят. Дай нам шанс. Один единственный.
Он вдруг вернулся ко мне и склонился надо мной, глядя мне в глаза. То в один то в другой, а у меня все внутри сжалось, скрутило в узел — в его глазах столько отчаянной тоски, что мне кажется, я физически чувствую ее, и грудь стягивает стальными обручами.
— Проверю. Проверю, несмотря на то, что видел своими глазами…
— Они тебя обманули, — голос сорвался, и я схватила его за руку, сплетая наши пальцы, касаясь раной его раны на ладони, — что ты чувствуешь внутри? Что у тебя там?
Положила другую руку ладонью ему на грудь и под ней его сердце колотится сильно, быстро.
— Там хаос, малыш. Там прошелся торнадо, и там полный хаос.
— Ты не веришь мне даже чуть-чуть? Хоть немножко? Ни одного сомнения?
— Я хочу верить… меня ломает, маленькая. Я глаза себе выдрать готов и поверить… и я ненавижу тебя за это.
— Я не предавала тебя. Это специально… я не могу так больше, Макс. Я просто так не могу. Проверь и вернись ко мне, если узнаешь, что я не виновата… Я все еще готова простить тебя… Я все еще люблю тебя… дышу тобой.
— Я вернусь в любом случае.
Прозвучало, как угроза или приговор. Высвободил руку, и когда за ним захлопнулась дверь, я закрыла глаза и почувствовала, как по щекам снова слезы катятся. Мне может помочь только чудо, и пусть оно случится. Пожалуйста. Одно единственное чудо.
ГЛАВА 15. Андрей
Дни пролетали в какой-то безумной суете, когда не хочется останавливаться ни на секунду. Выматывал себя до изнеможения, чтобы, едва превозмогая усталость, уснуть на несколько часов, ни о чем не думая. Держал себя в руках, не давая сомнениям, которые точили изнутри, ни единого шанса. Легкая передышка — и вперед. Очередной марафон. Искать выход нужно. Я чувствовал, что он есть. Есть ответ на все это. Только кто-то или что-то не дает мне его найти. Нащупать. Я как будто шел по какому-то темному зловещему лабиринту, а когда вдали виднелся пресловутый свет, вдруг резко сворачивал не туда. Есть тут какой-то подвох. Ощущал его на подсознательном уровне. Слишком много всего сошлось в одной точке. Словно искусно разыгранная партия. Это и не давало покоя, походило на какое-то гребаное проклятие. Вчера все мы были семьей — а сегодня ее не стало. На каждое отчаянное "Почему?" нам как будто сразу подсовывали ответ. На каждое "За что?" — демонстрировали мотивацию. Это игра. Тонко продуманная. Все это время нам бросали вызов. И в этот раз удар оказался слишком точным… Это нужно было признать, подняться и идти. По кускам себя собирать и двигаться вперед. Остановишься — и выстрел опять попадет в мишень.
Мне не давало покоя то, что происходит с Максом… Словно в одну секунду между нами разверзлась пропасть, и росла с каждым днем все больше. Он не хотел говорить, и я его понимал. Я и сам не стремился вести с ним задушевные беседы. Потому что есть ситуации, когда любое слово раздражает и причиняет боль. Да и говорить тут не о чем. Мы не действовали сообща, как всегда до этого. Потому что я продолжал верить, а он похоронил свою веру, растерзал, искромсал на части и молча наблюдал, как она истекает кровью. Выжидал, когда подохнет…
Он позвонил мне как-то ночью и сказал, что уедет. Что на дно заляжет, оклематься ему нужно. Слушал его голос, и не узнавал брата. Хотелось примчаться, встряхнуть, таскать за собой, искать вместе выход, только знал, что не получится из этого ничего. Не сможет он сейчас. Не тот Макс, которого знал. Уже несколько недель прошло. Не говорили ни разу, только прокручивал иногда в голове тот последний разговор.