Все кажется каким-то кошмаром, каким-то спутанным бредом. Как быстро может измениться жизнь. Как по щелчку пальцев какого-то дьявольского кукловода, который обрезал куклам все нитки, а теперь сжигает их в печи и смотрит, как корчатся их лица в пламени.
Его не было сутки, а мне казалось, прошла целая вечность. Страшно смотреть на часы. Ощущение, что каждая минута приближает меня к концу, к какой-то чудовищной точке невозврата, и чем дольше его нет, тем страшнее становится. Предчувствие, которое давит, душит надежду. Мне кажется, я чувствую, как на расстоянии от меня Максим меняется, отдаляется, разрывает все, что нас связывало, и закапывает глубоко в грязь.
Подъехала машина, и я бросилась к окну. Увидела Фиму. Прижалась лицом к стеклу, глядя, как он говорит по телефону. Четкое ощущение, что с НИМ. Мне всегда казалось, что мы с Максимом связаны какой-то невидимой ниточкой, даже леской, и она больно режет, если он отдаляется от меня, а еще я всегда могла чувствовать его на расстоянии. Словно я и была частью его.
Фима прошел в дом, а я босиком, крадучись, по ступеням вниз. Хотела знать, о чем они говорят. А вдруг Макс что-то передаст для меня, вдруг я пойму из их разговора о его решении.
Споткнулась, цепляясь за перила, и больно вывихнула руку, но, стиснув зубы, на носочках спустилась к той самой двери и замерла.
Я услышала женские стоны и надсадные крики. Где-то вдалеке. Как будто в доме, но не понятно, где. Вначале показалось, что кто-то мучается от боли, а потом я поняла, и все внутри похолодело. Так бывает в момент, когда еще не понимаешь, что происходит… не понимаешь, но чувствуешь. Затылком, глухими ударами сердца, и мелкими трещинами по нему идет то самое разрушение, после которого оно уже никогда не станет целым.
— Он что, ее трахает?
— Ну у Зверя свои методы… не выключил сотовый. Аудиопорно. Как он ее… Охренеть.
Я поняла, что включена громкая связь, когда услышала голос своего мужа:
"— Так кто я? Мальчик? Забыла, как меня называла? Забыла, чьи сапоги вылизывала и умоляла кончить тебе в рот?"
Раздался гогот.
— Тихо, придурки. Походу мадам напросилась на хорошую трепку.
— Да на еб***ю она напросилась. Орет как резаная. Что он с ней там делает?
— Трахает. Что он еще может с ней там делать? Вот сейчас… сейчас она кончит… Аааа… ааа… аааа.
— Не, ну бабы — это загадка природы. Я им цветы, деньги, шмотки, а он ее, походу, ремнем, а она воет благим матом и "НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ"?
— Тихо, б***.
— Это кого он там?
— Бывшая его, Тахир слетел — надо связи другие налаживать.
— Их у него столько было…
— Тихо, я сказал.
— Да выключи. Ну нахер. Пусть наслаждается.
Снова смех и пошлые шуточки. Я медленно сползла по стенке. Впервые в жизни мне казалось, что с меня слезает кожа живьем, все нервы оголены и лопаются от напряжения. Мне никогда не было настолько больно, как в эту секунду. Я задыхаюсь, мне невыносимо хочется сделать судорожный вздох, но я не могу, держусь за горло и с открытым ртом смотрю в никуда. В собственную боль — у нее лицо моего мужа, его синие глаза, его взгляд и наглая, похотливая улыбка… Не мне, не для меня… Оставил меня здесь, чтобы трахать других женщин, чтобы снова быть свободным, чтобы изменять мне в тот момент, когда я тут жду каждую секунду и корчусь в агонии, забытая, брошенная, растоптанная, истекающая кровью. Я жду его… жду… Думаю о том, есть ли МЫ, а нас и не было никогда. Есть ОН, а я скорее приложение к нему, приложение, в котором усомнились и готовы сломать, чтоб не мешало.
— Дарина Александровна?
Подняла голову, чувствуя, как хочется оглушительно заорать, так чтоб все голосовые связки полопались, и не могу. Смотрю на Фиму и задыхаюсь.
— Вам плохо?
Нет, мне не плохо. Я разрываюсь на части. Он не видит, как моя кожа слезает, как лопается изнутри, как кровь капает на пол? Неужели этого не видно?
— Что вы здесь делаете? Вам что-то было нужно?
Подхватил меня под руки, поднимая с пола, оглядывается на своих людей, они давятся смехом, а я понимаю, что сейчас сойду с ума. Они все поняли. Поняли, что я слышала, и мне хочется разбить их физиономии в кровь. Чтоб не смели ТАК смотреть на меня. Не смели. Как на идиотку, которую запер собственный муж, а сам трахает своих шлюх… как на ту, чьи дни в этом дом и в жизни их предводителя уже сочтены.
— Валите отсюда. Тачки снаружи пробейте, — Фима повел меня вверх по ступеням. Я не сопротивлялась. Снова и снова слышала голос мужа… хриплый, полный похоти, на фоне стонов другой женщины и чувствовала, как от адской боли внутри все дрожит. Мне кажется, что мое тело превратилось в горящий факел, а душа сжимается в камень. Невыносимо. Пусть это прекратится. Хотя бы на секунду, чтобы вздохнуть, но оно не прекращается. Я смотрела на Фиму, и мне хотелось проорать ему, чтобы не прикасался ко мне… чтобы исчез. Чтобы все они исчезли. В ушах стоит их издевательский смех. Мужское жестокое удовольствие — видеть женское унижение, животное желание испачкать грязью.
Его измена меня раздавила. Мгновенно. Размазала. Каждый вздох обжигает изнутри. Даже когда упрекал, бил, кричал мне в лицо всю эту ложь и грязь, обзывал — я не чувствовала себя разодранной на ошметки. Я все еще была целой. А сейчас он разбил меня окончательно.
— Вам принести воды?
Я слышала голос Фимы, но не могла понять ни слова, посмотрела на него и отрицательно качнула головой.
— Мне нечем дышать, — хрипло, едва слышно, сжимая горло обеими руками, — открой окна.
Взгляд застыл на его служебном сотовом телефоне, который он положил на комод, пока открывал все окна в моей спальне. Становилось холодно, а я горела. Меня жжет так, что по щекам непроизвольно катятся слезы.
— Вы замерзнете.
— Не замерзну. Там тоже открой, — показала рукой на дальнее окно у кровати, а сама потянула руку за телефоном и, схватив, спрятала его в складках юбки.
— Так лучше?
— Да. Так лучше. Уходи. Я хочу побыть одна.
Едва он вышел, я закрыла за ним дверь на ключ и прислонилась к ней лбом. Сама не поняла, как, ломая ногти, провела по обшивке, оставляя кровавые полосы.
За что он со мной так? За что, Максим? Что ты делаешь со мной, с нами? Ты нас похоронил? Вот так просто… пока я тут… ты с ней. С какой бывшей? Как правильно они сказали — а сколько их у тебя? Бывших, нынешних, будущих. Где я среди них?
Мне стало страшно, жутко, панически жутко от того, что я поняла — он убил меня. В себе. Меня и правда больше нет. Я ничтожная идиотка, которая во что-то верила, а не во что было верить. Не в кого. Не был моим никогда. Только себе принадлежал. Только о себе думал. Изменял и будет изменять. Никогда не буду единственной. И скорее всего, не была…
Подошла к окну и дернула решетки. В груди вой застрял. Дикий вопль отчаяния. Но я не закричала, нет. Только со сдавленным стоном и рыданием дернула еще раз решетку, прижимаясь к ней лицом, чтобы унять жар. Мне холодно, и я сгораю. Чувствую, как мерзнет кожа, вижу, как изо рта вырывается пар. Я хотела бы замерзнуть сейчас. Покрыться льдом. Стать непробиваемой.
Это не ревность… ревность другая. Она сводит с ума, она монотонна, она ядовита, а я не ревную, я чувствую, что меня опустили с головой в грязь и держат там, давая захлебываться вонючей водой предательства. Я глотаю ее, глотаю, и я в ней тону. Одна. Мне не за кого хвататься, тот единственный, кто мог бы меня спасти — он же и топит. Обернулась к телефону Фимы, медленно подошла и взяла в руки. Сама не поняла, как открыла список вызовов и среди них номер Макса, а совсем рядом номер Бакита. Нахмурилась, глядя на оба номера.
"— Все разговоры всегда записываются. Рабочие номера на круглосуточной записи. Полный контроль. Они сами не знают об этом.
— Следишь за ними или за мной?
— Доверять нельзя никому, мелкая. Запомни это очень хорошо. Нет. Я тебя охраняю.
— Или контролируешь?
— Какая разница. И то, и другое. Твой муж маньяк. Ты разве не знала?
— Знала. Когда ты вернешься?
— Около двух недель займет, малыш. Может, вырвусь на выходные и потом обратно".
Записываются… Я решительно нажала на кнопку вызова номера Бакита. Пошли длинные гудки и зазвучала какая-то восточная мелодия.
— Что такое, Фима? Мы только вчера говорили с тобой. Он получил переписку?
— Это не Фима.
Несколько секунд молчания. А у меня внутри все стихло. Даже боль притупилась на мгновения. Фима? Звонил Бакиту? О Господи.
Калейдоскоп вдруг щелчком сложился. Мне аж дыхание выбило. Переписка, о которой твердил Бакит там, на судне, точная информация обо мне, ощущение, что в почте кто-то побывал…
— Не узнал?
— Неужели ты? Еще живая?
— Позвонила поздравить — у тебя все получилось. Радуйся. Ты гений. Фиму в помощники взял? Ловко.
— У меня длинные руки, птичка. Очень длинные. Я говорил тебе, чтоб ты выбрала меня. Удивлен, как ты все еще разговариваешь.
— Не удивляйся слишком сильно. Они все узнают рано или поздно.
— Ключевое здесь — рано или поздно, девочка.
— Где ты нашел эту мразь? Сколько денег потратил на то, чтобы создать моего двойника?
— О-о-о-о, оно того стоило. Ахмед постарался. Похожа, да? Ты оценила? Зверь точно оценил. Правда, ее уже нет. Ушла на корм рыбкам. Я приду на твои похороны. Обещаю. Если тебя не закопают в какой-то сточной канаве. Какие цветы ты любишь? Ромашки, если не ошибаюсь?
— Я не люблю цветы… я люблю еловые венки, которые принесут на твою могилу, ублюдок. Он найдет и убьет тебя. Обещаю. Потом… позже. Он тебя убьет…
"Только вначале он убил меня".
Ручка двери повернулась, и я резко выключила звонок, стирая последний вызов.
— Дарина Сергеевна. Откройте, — услышала голос Фимы, говорит негромко, словно боится, чтоб не услышали.
— Пошел вон.
— Отдайте сотовый.
— Что такое? Испугался?
— Давайте по-хорошему договоримся.
— Договоримся? Разве ты не договорился уже с Бакитом? Он мне сказал, что у вас полное взаимопонимание. За сколько ты продался, Фима?