Я истерически расхохоталась. Договоримся с кем? И о чем? С этой мразью, которую Макс пригрел рядом с собой? Если бы я могла сейчас… Если бы мне уже не стало все равно… Но он узнает. Позже. Обязательно. Только меня уже рядом не будет.
— Я могу вас вывезти отсюда. У меня есть связи. Вас никто не найдет. Все можно решить. Вы меня слышите?
Я села на пол у стены, телефон рядом положила и глаза закрыла. Вывезти? Зачем? Куда? Мне уже на все наплевать. Он просто этого не понимает. Ему страшно… и мне страшно.
— Открой дверь, сука.
Я продолжаю смеяться, а по щекам слезы катятся. Просто уже ничего не имеет значения. НИЧЕГО. Какая разница, что вот оно, мое оправдание, у меня в руках, какая разница, если Макс меня предал?
— Испугался, Фима? Смерти испугался? Умирать не больно… жить больно… очень больно, — глаза закрыла, тяжело дыша.
— Я тебя закопаю. Ты сдохнешь вместе со мной. Я тебя за собой потяну.
— Фима, что там у тебя? — голос одного из охранников.
— Сотовый стянула и закрылась. Бакиту звонила. Набирай Макса.
Шаги отдалялись, а я снова в окно на небо смотрю — все еще ни одной звезды. Их больше и не будет. Мои звезды закончились. Макс их зажег, он же их и погасил.
Больше ко мне никто не приходил, а я часами смотрела на это небо.
Смотрела, как все погружается во мрак, утопает в щупальцах черного марева. Ни звезды, ни лунного света, только фонари. Тогда я думала, что умерла и это тоже забавно потому что я была еще жива. Настолько жива, что я чувствовала каждый удар своего сердца. Потому что билось больно.
К дому снова подъехала машина, но я не пошевелилась… хотя я уже точно знала, кто приехал.
У меня начали дрожать колени. Сильно дрожать. От звука его голоса. Он отдал приказ всем убираться вон, а я продолжала смотреть на проклятое небо. Больше не возникало вопросов о его решении. Надежда умерла еще несколько часов назад. Да и мне уже не хотелось ничего. Я уже не прощу… и не хочу прощать. Это и правда конец.
Слышала его шаги по лестнице. Очень быстрые. Вышиб дверь с ноги и остановился на пороге, отыскивая меня безумным взглядом. Нашел и замер на какие-то минуты, растянувшиеся на столетия.
Когда он сделал шаг ко мне — все же стало страшно. Страшно и очень холодно. Так холодно, что изо рта вырывался пар. Я задрожала, обхватывая себя руками… Его взгляд… Пустой. Жуткий. Как сама смерть. Мертвый взгляд. На очень бледном лице. Настолько бледном, что отдавал синевой из-за щетины и темных кругов под глазами.
Но где-то внутри все же почувствовала всплеск радости… Ненормальный. Едва уловимый. Словно я пересохла и вдруг стала глотками пить его присутствие. Как и всегда, когда видела его после разлуки. Только сейчас смотрю, и все разрывается внутри, разламывается, распадается на части. Я уже там, на дне пропасти. Резко завыл ветер, и я вздрогнула.
В его руке хлыст. Почти такой же, как был у Бакита, и сжимает он его с такой силой, что мне кажется, я слышу, как хрустят кости.
— Я вернулся, — голос скрипит и хрипит, отдает эхом в полупустой комнате.
— Вижу, — так же хрипло, глядя на него и понимая, что не узнаю. Чужой. Совершенно чужой. За какие-то сутки. Не знаю я его больше. А может, и не знала вовсе.
Никогда раньше не чувствовала запах смерти, а сейчас мне начало казаться, что ею пахнет каждая пылинка в этой комнате. Не моей смертью, а НАШЕЙ. Все умирает… все то, что связывало меня с Максом. Умирает так болезненно, что я ощущаю, как веет могильным холодом и агония разрывает виски. Мне так страшно… Ни одного вздоха и ни одного удара сердца. Словно и там, внутри меня, становится пусто. Вихрями гуляет отчаяние и обреченность с тяжелой обоюдной ненавистью.
Он меня ударил не сразу, вначале швырнул на колени, расстегивая ширинку и хватая меня за волосы. Я не сказала ни слова. Смотрела снизу-вверх в его глаза и не видела в них его… а только смерть. Нет… не ту смерть, а нашу. Теперь я отчетливо понимала, что нас больше нет.
— Бакит, Ахмед… кто еще? Сколько их было? Под кого ты ложилась? Под скольких, сука?
— Сколько валялось под тобой?
И тогда ударил по лицу. Сильно. Так сильно, что в глазах потемнело.
А потом начался ад. Он сдирал с меня одежду, рвал в лохмотья, цепляя кожу, оставляя ссадины, опуская мне на спину хлыст.
Я даже не сопротивлялась, из моих глаз просто катились слезы. Я отползала от него, а он шел следом и бил. Поднимала к нему лицо, залитое слезами. В каждой слезе кусочек нашей любви. Это она… уплывает куда-то по моим щекам, под его рычание и мое понимание, что это конец… Да, я хорошо его знала. Я больше для него не маленькая девочка, не малыш. Я обычная шлюха, которую можно драть на части, пока она не сдохнет. И он раздерет… каждый кусок меня. Раздерет и отымеет, помечая и предъявляя права, пока я буду корчиться в агонии. Живой я отсюда не выйду… а умолять пощадить не хочу.
Смотри мне в глаза, Макс, убивай и смотри. Видишь, там тоже пусто? Видишь там свое отражение? Я уже не плачу, потому что мне больно, я плачу, потому что ты убиваешь мою безоговорочную, абсолютную любовь к тебе… это ее ты сейчас унизительно поставил на колени и обрываешь ее бабочкам крылья. Она так кричит. Ты больше не слышишь ее? Она так громко кричит… Весь смысл моей жизни состоял в ней… когда ты убьешь ее, что останется у меня? Что останется мне, Макс? Тогда убей нас обеих… Сегодня. Позже я пойму, что ты и пришел меня убивать.
Это не секс… это начало смертельной пытки, и я смотрела на это лицо, чувствовала его пальцы в своих волосах, захлебывалась и задыхалась от толчков его члена во рту, и понимала, что больше эти руки никогда не прикоснутся ко мне, чтобы любить… они будут убивать. Изощренно, до дикости больно. Отправят меня в ад мучений. Он умеет сделать это так извращенно, что я превращусь в кусок сырого мяса… Если я выживу, Максим, если ты не убьешь меня сегодня… я никогда тебя не прощу.
И я видела в его глазах иную похоть, не ту, к которой привыкла, а безумие и жажду моей боли и смерти. Он мог бы убить меня за секунду, но этого слишком мало. Зверь хотел получить свою долю наслаждения перед тем, как я умру, и самое страшное, что оно не приходило. Он будет увеличивать дозу, он будет искать этот кайф, а до тех пор не убьет. А найдет ли? Возможно, я об этом никогда не узнаю. Да, я плакала. Громко, навзрыд, но не кричала. Пока не кричала. Пока не развернул на живот и не ворвался в мое тело. Жестоко. Грубо. Я не могла поверить, что тот, кто заставлял меня орать от наслаждения, способен причинить мне такие адские муки. Он меня насиловал с такой жестокостью, так зверски, что мне казалось, я слепну от боли. Полосовал хлыстом, вцепившись в волосы, бил по лицу. Он что-то хрипло кричал, а я не слышала. Я просто хотела, чтобы это побыстрее закончилось.
Я ни о чем не просила, все, что можно было попросить, уже вымаливала раньше — и понимание, и шанс… дать мне хотя бы один шанс оправдаться.
Но с таким судьей, как Макс, уже нет никаких шансов. Он же и есть Палач, и приговор вынесен, он просто приводит его в исполнение с какой-то чудовищной отсрочкой.
От боли я грызла губы и кусала запястья, от слез ничего не видела. От криков сорвала горло. Я только слышала его рычание, чувствовала толчки внутри своего тела и свист хлыста, которым полосовал мою спину. Жутко от того, что это же он мог сделать иначе, жутко от того, что умел разогреть до невыносимого возбуждения… Что именно он — опытный, чуткий любовник, умеющий дарить дичайшее наслаждение… сейчас изуверски насиловал мое тело и душу. Моментами мне казалось, что я умру от боли, потому что он не останавливался, ему не нужна была передышка, он убивал меня и растягивал это удовольствие до бесконечности… точнее, он гнался за ним, но наверняка понимал, что когда кончит — я уже буду мертва. Только быстрая расправа не входила в его планы. Я боялась открыть глаза и посмотреть… Боялась увидеть себя, утопающую в собственной крови.
Он брал меня везде. Врывался в каждое отверстие в моем теле. Вертел, как тряпичную куклу, уже разодранную и изломанную.
Почти теряя сознание, вынырнула из марева боли от рывка за волосы. Я не слышала, что он говорит, только смотрела в обезумевшие глаза и больше не видела Макса, от него ничего не осталось, я видела зверя. Он хохотал мне в лицо и стало страшно… Впервые я его возненавидела.
Пнул в спину, опрокидывая на пол и вдавил голову в пол, продолжая вдалбливаться в мое тело, обездвиживая и разрывая изнутри.
— Шлюха Бакита, Ахмеда… и моя. Наша общая шлюха. Что такое? Тебе не нравится так? Не нравится настоящая боль? Давай покричи, как для них.
— Макс, — собственный голос похож на хриплый треск, еле шевеля разбитыми губами, — убей меня. Пожалуйста, — слезы опять потекли по щекам, смешиваясь с кровью, — убей меня. Ради… — он слышал… я знаю, но продолжал вдалбливаться и бить, боль ослепляла, и я не могла уже нормально говорить, — ради того… что… было между нами… убей.
Я не хотела после этого выживать. Уже не хотела. Я слишком любила его, чтобы потом жить с этими воспоминаниями. Такое не забывают. Лучше смерть. Так лучше для нас обоих.
Я вдруг перестала чувствовать. Есть, наверное, физический предел, когда человек перестает воспринимать реальность, утопая в диких мучениях. Морально Макс уже убил меня, растоптал и вытер ноги о мою душу. Я слышала собственные крики, я кашляла и захлебывалась слезами. Не могла вздохнуть и не хотела открывать глаза. Я боялась увидеть его и запомнить таким. Я боялась, что последним, что отразится в моих глазах, станет его лицо, искаженное отвратительной похотью и безумной ненавистью ко мне. Я боялась увидеть на нем наслаждение от моей смерти. Я хотела где-то там… очень глубоко, где наше счастье истекало моей кровью, верить, что ему жаль. Жаль нас. Только моя любовь умирала, а я все еще была жива. Я не хочу больше выныривать из мрака, там хорошо. Там темно и холодно. Там уже не страшно.
Последнее что я помню, это собственный вопль дикой боли и нехватку кислорода. Его пальцы на моем горле сжимаются все сильнее.