Фаина привыкла считать ее своей. С самого детства привыкла. Она выросла в этом доме. Никогда не чувствовала себя чужой. Саву как отца родного любила. Всех их любила. Смотреть, как все разваливается, было невыносимо настолько, что ей иногда казалось, она сама покрывается трещинами. Ее жизнь эмоционально очень сильно была связана с ними. Трагедия каждого, как своя собственная. Так бывает, когда живешь не своей жизнью или смысл видишь далеко не в собственных интересах и амбициях. Фаина видела все со стороны. Каждого из них. Как обломки разбитого о рифы корабля.
Ей почему-то не казалось, что самое страшное позади, когда Дарина пришла в себя. Как врач она, конечно, знала точно, что жизнь молодой женщины вне опасности, но почему-то ей хотелось, чтобы девочка не открывала глаза, чтобы не возвращалась в эту адскую реальность. Потому что пытка начнется именно с того момента, когда она осознает, что именно произошло. Когда осознала сама Фаина, ее начало тошнить от масштабов трагедии. И не верилось. Ни на секунду не верилось, что это происходило именно с Дашей.
Фаина помнила, как ее привезли в клинику и как она прижала кулак ко рту, чтобы не закричать, увидев, в каком она состоянии. Смотрела на истерзанное тело, на искусанные руки и губы… Только времени на это не было. Как и всегда в таких случаях. Быстрый осмотр для оценки ситуации и шансов вытащить с того света, четкие распоряжения персоналу… А в голове пульсирует только одно:
"Как? Макс, как же так? Я же видела, как ты ее… как фарфоровую статуэтку, как ребенка… и что же ты сделал с ней? Почему, черт возьми, что ж ты за животное? Где я упустила этот момент? Почему не чувствовала, что ты можешь с ней вот так?"
Лица Андрея в эти минуты не видела, никого не видела. Расклеиваться не сейчас. Потом. Когда все позади будет.
И она расклеилась… но немного позже. Тогда, когда вышла к Андрею и увидела этого сильного, железного человека сидящим на полу у стены и обхватившим голову руками. Он вскочил резко, как только ее заметил, и она поняла, что сейчас нельзя. Ради него… видела в глазах боль и отчаянный страх потерять. Тот, кто терял, уже тяжелее справляется с болью. У него дежавю… он окунулся в свой самый адский кошмар, который однажды уже перенес с Кариной, и проживал его снова сейчас. Фаина не имела права усугублять его истерикой, а ей хотелось истерить и кричать… Как женщине, как близкой Андрею, чувствующей его состояние и осознающей последствия. Для них уже ничего не будет, как раньше. Она стояла перед Андреем, глядя снизу-вверх и стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Мы оцениваем ее состояние как средней тяжести. Не все анализы еще готовы, но после первых результатов я могу с уверенностью сказать, что жить она будет.
Вывихнуто плечо и кисть руки, есть внутренние повреждения от насильственных половых актов, — при этих словах Андрей зажмурился и сжал челюсти… пусть простит ее, но она обязана все сказать, — гематомы на теле скорее от падения, чем от ударов. Более детально будем знать через пару часов. На некоторые раны будут наложены швы. Ждем результатов МРТ. Насколько повреждена деятельность головного мозга после механической асфиксии.
Она специально говорила сухо и безэмоционально, зная уже по опыту, что это самая выгодная стратегия для предотвращения паники.
— Когда она придет в себя?
И оба понимали, что им страшно. Обоим страшно, что она придет в себя и заговорит… или не заговорит. Видеть физические страдания не так ужасно, особенно для врача, который знает, чем их облегчить, какой препарат назначить. Страшно видеть, когда человек корчится в агонии, и вот здесь уже ни одно лекарство не поможет. Разве что время. И то не всегда. Ей не помогло даже спустя много лет.
— Не знаю, Андрей. Пока ничего не знаю. Может, и не придет в себя так быстро. Результаты МРТ увидим и будем знать точно.
— Почему она без сознания до сих пор? Что еще помимо побоев и… — он не закончил, поморщившись, как от боли.
— Он душил ее. Даже не знаю, каким чудом она выжила. Скорее всего, ее спасло его состояние, не сломал шейные позвонки.
Смотрит на него и понимает, что больше не может сдерживаться, чтобы не заплакать.
— Она стонет без сознания… и… его зовет. Его. Понимаешь? Зовет палача своего. Что же это за безумие такое? Почему, Андрей, почему-у-у-у? Он же так любил ее? Или все это не настоящее? Тогда что настоящее вообще? Что ж он ее, как зверь растерзал?
Рывком обняла его, пряча голову на груди и чувствуя, как гулко бьется его сердце.
Он не ответил тогда, а она больше не спрашивала. Ни у одного из них ответов не было, даже понимания в тот момент. Такое тяжело понять.
Дарина очнулась через три дня.
Нет, она не плакала, не кричала, не звала никого. Тихо пришла в себя и просто смотрела в потолок. Первое время не разговаривала, и они не могли понять, то ли от повреждений голосовых связок, то ли от эмоционального шока. Видеть никого не хотела, всегда отрицательно качала головой, когда Фаина говорила, что Андрей ждет за дверью.
С ней пытался работать психотерапевт, но ушел ни с чем. Она отказалась говорить. Точнее, просто не сказала ни слова. Не ответила ни на один вопрос. Тот обозначил ее состояние, как посттравматическую депрессию и выписал антидепрессанты, но Дарина не захотела их принимать.
С виду казалось, что она спокойна. Как-то страшно и отчаянно спокойна. Только от звуков громких вздрагивает и иногда уши закрывает руками, пряча лицо в подушку. Ни одной слезы. Андрей лучших специалистов для нее, пластических хирургов, чтобы шрамы на спине убрать, а она отказывается. Молча качает головой и отказывается. Фаина ей как-то зеркало принесла, а она его швырнула в стену и лицо руками закрыла. Хотя именно на лице меньше всего следов от насилия. Только губы припухшие, нижняя разбита и ссадина скуле. Пару дней — и этого не останется. Только на спине рубцы не затянутся быстро. Она вся исполосована. Адский узор жестокости и вакханалии безумного садиста. Понять только не могла, почему Дарина не хочет от них избавиться, но чужая тьма настолько глубока, что бродить в ней со своим фонарем бессмысленно.
Фае казалось, что все какое-то ненастоящее, что Даша не настоящая. Вроде живет, дышит, разговаривает, а человека просто нет. И быть не хочет. Пока кормили через зонд — ей было больно глотать — Фаина еще так сильно не переживала, когда попробовали с ложки, она вроде проглотила кусок хлеба, а потом от себя тарелку отодвинула и отвернулась, а через время ее вырвало даже тем несчастным куском.
Продолжили питание через трубки, но долго на зонде не продержишься. Фаина упрашивала, пыталась ласково скормить хотя бы немного, и так Даша полностью истощена. Организм должен иметь силы на восстановление. А ее тошнит и рвет от каждой съеденной ложки, даже от воды.
Может, упустили что-то? Может, не заметили других повреждений?
Снова провели ряд анализов, и когда получили результаты, Фаина испугалась. Это было невозможным, совершенно невозможным после всего, что случилось. Но природа любит смеяться над словом "невозможно", доказывая, что только ей решать, что возможно, а что нет.
Фаина тогда смотрела то на заведующую отделением гинекологии, то переводила взгляд на лист с результатами теста на беременность и уровня ХГЧ в крови, не зная, что сказать.
— Срок семь акушерских недель… — Мария Антоновна поправила очки и отпила чай из стакана в серебряном подстаканнике, — а что вы так удивлены, Фаечка? Половой контакт был? Был. Знаете, сколько жертв от насильников беременеют? Матушка-природа равнодушная стерва. Ей плевать, как и каким образом. Предложите аборт. Самое подходящее время. Можно безболезненно, медикаментозно.
— А какие шансы родить здорового ребенка, судя по ее анализам и вашему опыту?
— Как и у любой другой женщины. У нее не было сильных повреждений и маточных кровотечений. Пара разрывов. Но это не помеха, да и заживет быстро. Но тут само состояние пациентки… В общем, вам решать, вам думать. Если что, уберем и почистим, без последствий и очень аккуратно.
Фаина стиснула челюсти от ее слов, полоснуло по сердцу. Как равнодушно — почистим, избавим… Словно о наросте каком-то или аппендиксе. А там ведь живое существо. Там счастье. Там звенящее, абсолютное счастье, которого сама Фаина лишилась много лет назад и готова была на что угодно, чтобы время вспять повернуть. Попробовать еще раз. И еще.
Вышла из кабинета главврача и долго стояла у стены, думая о том, как скажет этой искалеченной, сломанной девочке о такой новости. И хуже… какое решение она примет.
Говорила, а сама видела, как та бледнеет и головой отрицательно качает. Быстро-быстро, и на лице гримаса адской боли, и первое слово за все это время:
— НЕТ. Не-е-ет. Не хочу, — громко, надсадно, хрипло. — Уберите ЭТО из меня. Вырежьте. Выковыряйте. Сейчас. Не хочууу. Нет.
Не плакала, только кричала. Вкололи успокоительное. Уснула. А Фаина рядом опять всю ночь просидела, руку гладила.
Вспоминала, как собственная дочь на руках умирала, как сама молила Бога, чтобы еще денечек подарил, еще один денечек и еще один. Чтоб не забирал к себе.
Только шансов у ее малышки не было совсем. Ни единого. Врожденная опухоль головного мозга, роды были тяжелыми, и Фая, еще совсем юная, только после школы, с комочком своим сидит, целует, прижимает к себе и молится, молится.
Вот когда умирает женщина… Все остальное поправимо. Все остальное вернуть можно, забыть, пережить. А это навсегда. Наказанием за все прошлые и будущие грехи. Она тогда в Бога верить перестала, учиться пошла. Фанатично, маниакально, именно по этому профилю. Искала, чем могли помочь ее малышке, но поняла, что не могли, и еще много лет не смогут. В чем-то успокоилась… плач мертвого ребенка перекрыли голоса живых. Тех, кого смогла спасти, вылечить. Только от таких потерь ни время не лечит, ни другие дети. Ничего не лечит. Потом диагноз бесплодие поставили, как окончательный приговор — счастья больше не будет никогда, и она начала искать его в чем-то другом, отдаваясь работе по полной.