Меня это невероятно, до ужаса тревожило, и тогда и сейчас, но разве вы можете назвать меня безумным? Сам я говорил это сотню раз, но вы не должны соглашаться со мной! Слушайте! и заметьте, как здраво, как спокойно я рассказываю вам остальное…
Мы выпали прямо из воздуха, но не внутрь книжного магазина «Безголовый Шекспир» и не на сиденья во мчащейся машине — ведь машина была разбита и уничтожена, как я уже упоминал — а в запущенную и захламлённую квартиру в трущобном районе какого-то города на северо-востоке. Я не так уж внимательно осматривался вокруг, поэтому только впечатления. Яркий свет снаружи. Когда грохотал поезд надземки, всё это место дребезжало. Я заметил кучи всевозможного мусора, у одной стены громоздились коробки для документации, набитые высыпающимися бумагами, книгами, рукописями, письмами, и старыми рекламными рассылками, слоем по щиколотки, в мойке гора немытой посуды, всё это место кишело паразитами и я каким-то образом понял, что это сердце, исходная точка, где все мечты, вероятности и завораживающие чудесные байки Уолтера Стивенса (или как его звали на самом деле), рассыпались, словно карточный домик, на осколки лжи. Они не были правдой тут, в этом, отрезанном от бесконечности, месте. Сейчас это давало один-единственный повод для надежды, поскольку, если здесь, в этой единственной реальности, ничто из произошедшего ранее не являлось правдой, тогда ужасы, что последовали за нами сюда из той, бесконечно пронизанной беспредельности, тоже не могли быть правдой и, возможно, только возможно, если мы просто оставим всё это и переведём дух, то сумеем жить дальше.
Но это было не так-то просто. Если бы расколотить о голову тарелку-другую и дурашливо покричать, и это всё бы переменило; если бы…
Это было не так-то просто. Тут, вместе со мной, в своей собственной квартире, находился Морж и он плакал, пока запирал двери и окна, а потом начал поливать скопившийся хлам бензином из канистры.
— Мне жаль, — сказал он. — Мне правда жаль. Я не хотел, чтобы это закончилось так. Но теперь иначе закончить никак нельзя.
Возможно, в тот миг просто вернулась крупица моего собственного здравого смысла, потому что я начал рассуждать и думать, как тот парень, который обогнал своего хромого друга, спасаясь от грабителей.
— Ты не должен этого делать, — заявил я. — Стой. Просто уйдём отсюда вместе со мной. Давай поговорим. Пойдём ко мне домой. У меня есть свободная комната.
Он зарыдал. — О да, я должен это сделать, сейчас, пока ещё хоть часть моего ума ещё ясна, пока он ещё принадлежит мне…
И тогда я увидел, что он говорил правду, что он прав, что ему, пожалуй, оставались лишь минуты, пока хоть какая-то часть его разума, его души ещё принадлежала ему и была способна действовать, потому что он, самая его плоть, кишел паразитами. Прямо сейчас они незримо извивались в воздухе вокруг нас, в стенах, доже в земле под нашими ногами, те твари, твари, пожирающие твари, что кишат в самом космосе, в бесконечности, о которых можно прочитать в настоящем «Некрономиконе» и, схожим образом, они извивались и множились внутри него и я, чьи глаза открылись, увидел их. Я видел, как его лицо и плоть на руках бурлили и клокотали, словно кипящая вода. Они были внутри Моржа. Твари пожирали его и он, при всех своих ужасающих мучениях, оставался достаточно разумным, достаточно отважным, чтобы попытаться стать спасителем человечества, уничтожив себя самого, все свои знания и все связи, что установил с той жуткой бесконечностью.
Вот только я, как подлец, как вероломный трус, который бросил своего хромого друга, думал лишь о себе и пытался сбежать. Стивенс был вдвое больше меня, здоровенный мужчина, могучий, даже когда не взбешён. Я знал, что не смогу его одолеть. Поэтому, пока он выливал бензин, я медленно отступал к запертой двери.
Я отчаянно озирался вокруг. Схватил папку с бумагами. Это оказалась рукопись, предположительно, его новый сборник стихов.
— Гляди, — сказал я. — Я просто захвачу это с собой и опубликую, как мемориальный том. Разве тебе этого не хотелось бы? Это отличная вещь. Её следует сберечь.
Морж отшвырнул канистру и двинулся ко мне. В одной руке он сжимал зажигалку.
Другой рукой он вцепился в моё запястье, с такой силой, что, казалось, сломал мне кости. Бумаги рассыпались по полу.
Я смотрел Моржу в лицо. Его черты изменились почти до неузнаваемости, смялись, почернели, пузырились и извивались, его лицо лопалось, брызжа кровью, пока маленькие, верещащие твари-паразиты прогрызали себе путь сквозь кожу.
Лишь глаза всё ещё принадлежали ему. Лишь там я уловил последний меркнущий проблеск Моржа, моего старого друга. Говорю вам, в самом конце он держался героем. Он цеплялся за свою человечность, последние клочья своей личности, до самого последнего мгновения, потому что не мог иначе. Думаю, в самом конце он действовал ради дружбы. Не милосердия, но безрассудной дружбы.
— Кто-то должен предупредить мир, — сказал я. — Кто-то должен рассказать им. Про… всё это.
— Да, — согласился он. — Полагаю, кто-то должен.
Он выпустил моё запястье, затем вытянул руку и отпер дверь.
Я бросился на улицу. За моей спиной квартира взорвалась ливнем раскалённого стекла, когда вылетели окна.
И вот так я спасся. Вот так я смог поведать вам эту историю.
Но это было не так-то просто. Видите ли, никому не удалось бы так легко спастись и всего через несколько минут на меня нахлынул болезненный страх: если твари-паразиты настигли из многомерного пространства Уолтера «Моржа» Стивенса и заразили его, значит, они должны были настигнуть и заразить меня тоже. Так что, разумеется, для меня оставался один-единственный логичный план действий и одним из тех раскалённых осколков, что вылетели из окон квартиры, я принялся усердно вырезать из себя самого тех ужасных, верещащих, извивающихся тварей, и неплохо потрудился, прежде, чем свалился от потери крови и меня обнаружила полиция; и, поскольку именно такая мания — вот, вот, мои шрамы это подтверждают — отлично вписывается в привычные концепции психиатрии — это симптом особо тяжёлой формы шизофрении — или, по крайней мере, вписывается, если ты действительно не заражён извивающимися, верещащими, всепожирающими паразитами из запредельной бесконечности — вот потому были назначены обычные методы лечения и вот я здесь, единственный живой очевидец участи Моржа Стивенса и единственный человек, который может хотя бы намекнуть вам на истинную правду о нём.
Больше мне нечего рассказать. В любом случае, часы посещений прошли. Вам нужно идти. Всего хорошего. Это меньшее, что вы можете сделать в благодарность за то, что я потратил столько своего бесценного времени.
Скажите, что это ползает у вас по плечу?