а их головы счастьем: они искали учителя литературы и русского, а к ним явился китайский доктор филологических наук из самого Шанхайского университета. Но на работу его взяли, причем на полторы ставки, вместе с литературой поручив ему китайский. Отец даже предлагал матери сесть дома и не работать, но, как только Павел подрос, она определила его в детсад и устроилась в магазин кассиром. Среди прочего персонала она сильно выделялась: рослая, красивая, всегда с безупречным макияжем, хорошо одетая – с модельно-инстаграмных времен у нее осталось много дорогих вещей. В том магазине у нее что-то не заладилось, она потом работала на почте и на каком-то складе, нигде подолгу не задерживаясь.
Дома отец собрал библиотеку: сам сколотил стеллаж, установил его вдоль стены в столовой и постепенно заполнил книгами, сперва русскими, а позже китайскими, когда их начали ввозить в больших количествах после обвала рубля и «великого сближения России и Китая». Читал он много, и Павла тоже приучил. Говорил с Павлом он только по-китайски. А как он умел слушать! Вникал в каждое слово, будто ему рассказывали что-то безумно интересное и важное, и все в деревне говорили маме: ваш Шэнька-то, какой воспитанный мужчина, даром что китаец.
Иногда заходили его ученики, стучали тихонечко в калитку. Отец откладывал дела, садился на лавку, ту самую, под дубом, и они подолгу что-то обсуждали, водили пальцами в учебниках китайского. В знак благодарности ему дарили книги. «Лучше бы деньгами, ты им целый урок провел», – ворчала мама, но обижаться на отца подолгу не могла. Он как-то унимал ее тревогу, прогонял темный холод, который порой сковывал ее лицо.
«Я заработаю еще, – так он говорил. – У нас будет столько денег, сколько нужно для хорошей жизни».
Павел так не умел. С ним мать была слегка в расфокусе. Она улыбалась, но будто бы не тому, что рассказывал ей Павел, а каким-то своим мыслям. Рассеянно говорила «да-да-молодец», глядя в телефон или телевизор, и отправляла Павла прочь. Порой, когда он слишком ей мешал, ее взгляд переставал блуждать, скользить по касательной мимо и наконец фокусировался, но от этого становилось очень неуютно, зябко. Павел съеживался и проваливался в черное ничто.
Однако отцовские уроки не прошли впустую: в четыре Павел уже читал про себя по-русски, в семь – по-китайски, если не очень сложный текст. Говорил на обоих языках ровно, без акцента, учился в школе тоже ровно и без интереса. Он не понимал, зачем просиживать на занятиях, которые не были ему нужны, и с жалостью следил, как сосед по парте с трудом выводит буквы, царапая строку.
Единственной терра инкогнита была информатика, которую ввели со второго класса. Все вокруг умели обращаться с планшетами, а Павел знал только, как их включать и открывать учебники и тесты. Ноутбуков и прочих гаджетов отец домой не покупал, только планшет для матери. Тот же планшет выдавали Павлу в школу, причем такой старенький, что на нем подвисали даже учебные материалы. Иногда он совсем замирал, и отец нехотя брал его в руки, куда-то лез и реанимировал, поразительно ловко набирая команды. Интернет он тоже дозировал по капле, а Павла тянуло к ярким, как небо, экранам, к ветвящимся меню сайтов и играм. Последние, правда, были скорее интересны своим устройством, кодом, взломав который, можно читить.
Пару приемчиков Павлу показал его сосед, мальчик постарше и побогаче. У него дома был свой ноутбук, телефон и самый модный планшет, навороченный и ультратонкий, – сплошь экран. Еще соседский мальчик учился на московских курсах программирования: каждый день занимался онлайн, читал много статей по теме и очень много знал. Когда появилось новое шпионское приложение, друг показал Павлу, как ломать аккаунты в мессенджере. Учеником Павел был способным, и лучшей игрой на две недели стала переадресация личных сообщений с чужих аккаунтов. Особенно смешно получилось, когда они ломанули аккаунт одноклассника Павла и нашли пошлое, не очень понятное сообщение его отца к любовнице – тот переписывался с телефона сына, после чего всё чистил. Думал, что чистил. В итоге то сообщение отправилось жене, всем начальникам, коллегам и теще.
Всё это было дико интересно, гораздо интереснее книг и всего, что преподавали в школе.
Потом они взломали мессенджер какой-то инста-телки из Рязани – друг давно за ней следил, – накачали фоток, которые она высылала ретушеру. После этого друг от нее отписался. Без фильтров и макияжа телка оказалась совсем обычной, уставшей, с заломами у рта и рябью целлюлита.
Прознав про эти игры, отец впервые в жизни Павла отлупил и запретил ходить к соседям. Спустя полгода друг переехал, и Павел остался с ломкой, невыполненным желанием, похожим на неистребимый зуд.
А когда ему исполнилось одиннадцать, отец сел на электричку до Москвы и не вернулся.
Он часто там бывал: в стране расцвело увлечение Китаем, китайский язык стал требоваться везде и всюду, хотя бы разговорный, и частные уроки с носителем разлетались как горячие пирожки. Отец, ярый противник гаджетов, вел занятия только лично и гастролировал по области, как цирк. Он должен был приехать в восемь, и Павел очень ждал его, хотел обсудить прочитанную книгу. Но часы утекали, за окном стемнело, а отец так и не шел.
Мать не спала всю ночь. Наутро, прикуривая одну сигарету от другой, она обзвонила всех учеников, больницы и травмпункты, все тюрьмы Подмосковья и Москвы, все отделения, куда он мог загреметь. Без толку, отец исчез.
«Наверно, в Китай вернулси. Чё здесь делать-то, в дерёвне? И с Дашкой жить та еще радость, орет как резаная, господипрости», – однажды сказала бабка из дома напротив. Она болтала с кем-то по телефону, стоя к Павлу спиной, не видела, что он идет мимо калитки. Так-то, наверное, промолчала бы. Но Павел всё расслышал хорошо, и с тех пор из головы не шла картина: папа собирает сумку, едет на вокзал в Москве, садится в поезд, похожий на железного червя, и червь везет его в Китай. Отец заказывает у проводницы чай в стакане с железным подстаканником, как делали герои старых фильмов, и глядит в окно.
Павел понимал отца, Китай был гораздо красивее и интереснее их деревни, вот только почему он уехал один? Может, Павел его чем-то расстроил? Не оправдал каких-то ожиданий?
Это позже он сообразил, что отец просто погиб. Пропал без вести и зарастал травой где-то в овраге недалеко от железнодорожных путей. Сядь он на поезд или самолет, его давно бы разыскали.
Мать погрустнела, впала в анабиоз. Помогать ей никто не помогал: баба Катя померла давно, когда Павлу было два, о прочих родственниках мать отказывалась говорить, сообщала лишь то, что они все твари. Оценки и успехи Павла ее не радовали, она вообще перестала его видеть, смотрела сквозь его лицо. Бросила работу, на этот раз в теплицах, но денег не убыло: к ней ездили разные мужчины, забирали днем, возвращали поздно ночью, иногда на следующее утро.
Через год исчезла и она, бесследно, как отец. Другой родни у Павла не осталось, и он угодил в детдом.
Режим дня – первое, что он усвоил. Подъем, уборка, завтрак, душный и валкий автобус, школа, потом обед, опять уроки, опять автобус, домашка, занятия по социально-бытовой ориентировке, час на телик или планшет в компьютерном классе, ужин, помывка и отбой. Иногда приезжали волонтеры и детей сгоняли в актовый зал, заставляя хлопать и смотреть. Себе же лучше было хлопать: директриса считала, что чем радостней и громче встречает всех детдом, тем чаще в него ездят и привозят помощь. Потому она ревностно следила за группами, и тех, кто баловался, потом ждала расправа. Дня два без планшета и телефона, например, или внеочередное дежурство.
У телика работало три канала, и в основном шла скукота, сплошная политика. В Кремле менялась власть каждые полгода, без конца жужжали то про внешних западных врагов, то про западных партнеров и друзей, про «глубокий кризис», необходимую цензуру в интернете, невыплату пенсий и зарплат. Показывали очереди у закрытых банков: люди с серыми лицами, в серых пальто безропотно стояли вдоль стены, а рядом сидел на картонке бомж и что-то набирал в смартфоне. Потом крупным планом курс валют, алые цифры на черном экране. Потом полупустые полки магазинов, старухи с годовым запасом гречки, девушки у шоссе в ночи, фары машин выхватывали голые длинные ноги, лица со злыми усмешками, точки сигарет.
Все были заняты Москвой, тем, что творилось в стенах Кремля, переговорами премьер-министра в Китае. Но Павлу эти сюжеты казались далеким фоном, каким-то фильмом, не имевшим отношения к его жизни, сделавшей полный разворот. Глядя на экран, он думал о том, что мама наверняка найдется скоро. Может, опять уехала куда-то с теми дядьками в битой машине и забыла о времени. Может, заблудилась, или осталась без денег, или заболела. Но она за ним придет. Нужно просто продержаться – месяц, два, а может, всего неделю. Немного потерпеть.
А ночью снова прятали одежду. Это ничего, было гораздо хуже, когда привязали к кровати. Павлу как назло захотелось в туалет. Кричать ему не дали, затолкав в рот чей-то носок, и всю ночь пришлось лежать на мокрых простынях, пока часов в шесть в группу не заглянула воспиталка.
Так прошла осень, началась и закончилась зима. Солнце стало робко пригревать, вытапливая лужи в ледяной коре. О матери Павел уже почти не думал, и снилась она ему изредка, обычно после того, как он видел в городе похожих женщин или слышал похожие голоса.
В школе, куда возили из детдома, он быстро стал звездой. Программа была слабая, к тому же с подачи отца Павел прочел столько книг из библиотеки, что знал практически всё, о чем рассказывали учителя. Из-за этого его определили в класс к ребятам постарше, но и там оказалась сплошная скукота.
– Во Франции, как и в Англии, в то время главой государства являлся кто, Денисова? Да, король, – зудела училка, расхаживая между рядами. – При нем имелся совет, считавшийся правительством, но монарх сам назначал его членов…
Так зевать хотелось, что сводило челюсть. Училка шпарила прямо по тексту, слово в слово. Вот и смысл рассказывать то, что они и сами в силах прочитать, причем в сети? Ну, многие, по крайней мере. С иллюстрации на Павла с презрением взирала черно-белая Елизавета. Над ней ручкой был нарисован член с волосатыми яйцами, кому-то, видимо, навеяло членами советов и парламентов.