Почему они не общались раньше?
Павел не помнил. Он проваливался в голубоватый сон, и снизу с мягким свечением близился речной песок.
Нет, Чжан был прямо сам не свой. Глаза мутные, будто подернутые пленкой, часто курил, смеялся невпопад. Из ванной вышел в таком виде, что Игорь думал, скорую придется вызывать. Ну и нажрался так, что еле ходил, безостановочно метал коржи и в итоге завалился на диван. Что у него случилось, так и не сказал. Наверное, по девушке своей убивался, раз они расстались. Девушка и впрямь была хорошая, Игорь ее запомнил. Высокая, рыжая, улыбчивая. Такая все равно свалила бы от Чжана рано или поздно.
Стоять сил не было, и Игорь опустился на пол, привалился спиной к дивану. Он откинул голову, чувствуя затылком Павлову руку. Плашки встроенных светильников водили хоровод, размытые и едва различимые в сумраке.
– А крутое дело делаем, да?
Павел сзади что-то промычал, согласен, значит.
– Вот честно, ты извини, но думал про тебя: какой унылый дрищ. Думаю, ну, нос задрал, а ты на самом деле это… Я тя понимаю, бро, отвечаю. Но наладится всё. Доделаем проект, ты в Пекин укатишь, я уверен, китайцы от тя пищат. Ты молодец, прям бронепоезд, вижу цель, не вижу препятствий. Так и надо с ними.
Светильники над головой качнулись и покатились в другую сторону.
– А я уволиться хочу. Задолбало мотаться туда-сюда в Москву, далековато все-таки. Займусь кофейней, еще точку открою. Я вот дом купил, прикинь. Минут двадцать езды отсюда. Садик там такой, сосны-яблони, этот… дуб большой, красивый. Лес недалеко, и река рядом. К проезжей части близко, конечно, но это можно забор повыше поставить и деревьев насажать. Я думаю бабку там поселить, сиделку найти, чтоб жила с ней. Чё ей торчать в квартире в этой…
Он умолк, вспомнив. Опять навалилась тоска, легла камнем в груди, не сдвинуть и не убрать.
– С чипами офигенно получается. – Он решил перевести тему. – Представь: Союз, блин, Азиатских Государств. Какая сила, блин. А территория какая! Сделают чипы, и лет через десять – ни границ, ни документов, ни преступности. Дома запирать не надо, дети сами в школу топают, и родителям меньше стрессовать, что там собьют кого или утащат. У нас так в Забайкальске было. Сами в школу бегали, ну и нормально всё, хоть и граница рядом.
Хотелось покурить. Игорь попытался приподняться, но мир сделал полный оборот, и пришлось сесть обратно.
– Этот, как его… дядя Вася Ма, алконавт. У него раньше бизнес был, небольшой такой, возил товары, куча «кэмелов», все дела. А потом китайцы сами провозить стали, скупать у нас по дешевке, оптом, в обход Васи. А наших с товаром наши же таможенники на границе стали заворачивать, чухню какую-то гонят и не пропускают. Ну и разорился Вася, «тойоты» свои продал. В комплексе дорого стоять, выручки никакой, как, помнишь, у тети Светы Андреевой было из сорок пятой квартиры? Цены снижала вслед за китайцами, еле в ноль выходила. Но скоро у нас границ не будет. Пойдет у народа бизнес, всё-всё будет, арки дешевые, планшеты у каждой бабки, производство наладят, как в Китае. Да, Толь? – Он извернулся, посмотрел на друга.
Тот мирно спал, лежа щекой на смуглой узкой ладони. Павел, да, он снова перепутал. Толик-то спился и недавно помер.
С трудом поднявшись, Игорь махнул спящему рукой, как будто Павел видел:
– Спи, Павлух. Завтра вставать хрен знает во сколько.
Поставив будильник, он двинулся в ванную. Сунул голову в раковину под струю ледяной воды. Отмокнув, он с протяжным стоном выпрямился и краем глаза уловил движение. На миг почудилось, что в темноте за шторкой что-то пошевелилось, Игорь даже отдернул ее и проверил. Разумеется, в ванне было пусто. Допился, блин.
Добравшись до кровати – коридор вращался, как турбинный вал, – Игорь рухнул лицом в простыни и тут же отключился.
Звенит послеобеденное лето. Над головою растянулось выцветшее небо, под ним шуршат пустые и ломкие от зноя травы. Ветра нет, лишь изредка по полю пробегает рябь, доносит запах сена. Воздух давит сверху плотным и невидимым пластом, и лишь стрекозы нарезают его тонкими крылами. Стрижи ушли за мошкой далеко наверх и вглубь, в лазурь, и деловитой строчкой в горку лезут муравьи, обходят рытвины в песке, уходят в редкую прибрежную траву.
Под ногами рыхлый склон, звенит, журчит и булькает река, а по спине бегут мурашки в предвкушении прохлады. Мышцы гудят, кожа зудит под пленкой пота. Его бы смыть сейчас, так хорошо бы смыть, ополоснуться…
Оставив у тропы велосипед, Игорь прыжком спускается к воде, к янтарному речному чаю с сахарной крупой песка на дне. Футболку прочь, прочь шорты и трусы, которые прилипли к телу. Песок жжет ступни, Игорь бежит к воде и радостно рычит, по грудь забравшись в цепкий холод. Он плещет на плечи – хорошо! Зачерпнуть горстью и на затылок, взъерошить волосы. Поток речной скользит по телу, гладит студеными руками, и искры в нем горят, как будто звезд насыпали под ноги.
Вдруг колет под лопатку черная игла, и Игорь видит черный силуэт на берегу. Он невысок и строен, в черном пальто и черной медицинской маске на лице, босые ноги черны от грязи и крови, руки в карманах (что прячет он в карманах?), и с подозрением он смотрит на стрекоз.
– Павлуха! – Игорь узнаёт и машет Павлу.
Тот нехотя кивает, в обычной скованной манере.
Ему же жарко, догадывается Игорь. В пальто в жару – не шутка!
– Иди сюда! – он снова машет. – Водица – класс!
Павел мотает головой, смотрит на воду с подозрением. На воду и стрекоз.
– Давай, не бойся!
– Я не боюсь, – вещает Павел хмуро через маску, руки в карманы глубже, сощурены глаза.
– Раз не боишься, что стоишь? Снимай пальто.
Тот медлит, но снимает, скидывает к измазанным изрезанным ногам. Туда же офисный пиджак, рубашку и штаны. Маску не снял, он в ней ступает в воду и ежится, трет жилистые плечи и плоский смуглый живот. Он словно высушен на солнце, свит из жгутов, залит смолой, и Игорь рассматривает тело с интересом, как иероглиф на шелку.
– Ну как? – Игорь орет, с отмаха брызжет водой. Но Павел хохотать не хочет, отрывисто вздохнув, он закрывается рукой, срывает маску. На шее мелко бьется жилка, и рот искривлен болью, будто плеснули кислотой. Поток вокруг него темнеет, тяжелеет, закручивает спираль, сбивает Павла с ног.
Это не весело уже. Игорь идет вперед, протягивает руку, он хочет выдернуть, поймать, но тихий всплеск, и Павел исчезает под водой. Вот был он здесь, а вот и нет его.
Стрекочет лето безмятежно. Журчит чернеющий поток.
Круги расходятся в воде, Игорь ныряет в них, как тигр в рыжее от пламени кольцо. Внизу, во тьме, находит Павлово запястье, тянет, но тщетно – вдвоем они идут на дно, которое всё дальше. Скользит по телу тело, то ли рука, то ли нога, а после ледяная чешуя. Кругом черно и хлопья сажи, они плывут мимо огромных кольчатых червей без глаз и без мозгов, мимо треножников с ногами-щупами, мимо экранов, на которых топает парад, реет красно-синий флаг, едет кабриолет. За мутной толщей чудятся огни, котлы, спины лживых жен, убийц, коррупционеров. Павла с Игорем несет туда, тихонько прибивает теплым адовым потоком, но после тот меняет направление, выносит в море.
Хочется наверх, вздохнуть, увидеть солнца искры, но острохвостые ночные тени сужают круг в воде.
Нет выхода нигде.
Павел очнулся в семь. Его настойчиво трясли за плечо.
– Вставай, Павлух, пора на работу.
– Н-на… – Павел хотел сказать «нафиг», но не смог закончить слово.
– Надо, да. – Игорь продолжал его трясти. – Давай, сегодня общий сбор в офисе. И мне в больничку ехать.
– Меня тоже туда подбрось, – простонал Павел, попытался перевернуться и чуть не ухнул в пустоту: диван закончился. В затылке словно высверлили дыру, через которую вбивали гвозди. Глаза болели от утреннего света – как назло, утро выдалось ясным, солнце лезло в окно настырной мухой.
Когда Павел чистил зубы в душе – пальцем с зубной пастой, лишних щеток у Игоря не было, – он вспомнил прошлый вечер, неясный, как температурный сон. Снова наполз ужас, подминая Павла черным брюхом. Что, если он что-то не предусмотрел, забыл стереть? Что, если его видели?
Капли из лейки душа стали холоднее, и Павел обернулся, отдернул шторку, набрызгав на пол. Но в ванной комнате он был один.
В восемь они уже вышли. Игорь ускакал вниз по лестнице, Павел остался ждать лифт. Себя он ощущал с трудом, как будто тело нашпиговали заморозкой и кто-то тащил его на нитках, как марионетку из кукольного театра. Глаза сами закрывались, и сердце билось невпопад. «Интоксикация», – подумал Павел, выходя на первом этаже. Так это называла Соня. Нужно купить в аптеке гель и выпить, может быть, отпустит. Игорь еще предлагал опохмелиться, псих. От одной мысли об алкоголе становилось только хуже.
Сперва Павел подумал, что матерые мужики в черных кожанках перед подъездом – друзья Игоря. Но когда один из них заломил Игорю руки за спину, а другой врезал по животу, всё встало на свои места.
Похмельную дрему мигом сдуло. Шваль никогда не мучилась похмельем.
Она перемахнула оставшиеся ступени и отоварила того, кто держал. Мужик отпустил Игоря, ответил так, что перед глазами вспыхнуло. Шваль мотнула головой, второй удар не пропустила и сразу дала с локтя по уху, добавила в дыхалку. Когда мужик согнулся, взяла его за башку и двинула по соплям коленом. Раз, два, сильнее, пока не очухался.
Кто-то навалился сзади, стал душить. Плотный, тяжелый, зараза, Шваль никак не могла его сбросить. Ударила его затылком. Державший охнул, но не выпустил, и они продолжили покачиваться, как в интимном танце. Что-то острое впилось в шею, какая- то железка, молния на рукаве куртки. Шваль дернулась, молния содрала кожу.
Рядом ругнулся Игорь, слышны были сопение, возня, затем глухой удар, и хватка ослабла. Вдвоем они со Швалью завалили мужика в кожанке на асфальт. Мужик заорал, но Шваль заткнула его ногой в лицо – ай хорошо! Еще бы припечатала, но ей не дали.