Из «Записок» Августа Коцебу:
Когда престарелый граф Панин, руководитель его [Павла] юности, лежал на смертном одре, великий князь, имевший к нему сыновнее почтение, не покидал его постели, закрыл его глаза и горько плакал.
Из «Записок» Августа Коцебу:
Он был муж по сердцу Божию, а народ окружал его, как святыню.
Из дневника Семена Андреевича Порошина:
20 сентября [1764 г.]. День рождения его императорского высочества: минуло десять лет. Поутру отец Платон говорил его высочеству в покоях его небольшое поздравление, весьма разумно сложенное. Потом пошли к ее величеству на половину, оттуда за ее величеством к обедне. По окончании божественной службы говорил отец Платон проповедь на тему из чтенного Евангелия: в терпении стяжите души ваша. Оной проповедью ее величество приведена была в слезы, и многие из слушателей плакали, когда проповедник на конце предлагал о терпении ее величества в понесении трудов для пользы и безопасности отечества, о успехах его высочества в преподаваемых ему науках и о следующей оттуда надежде российской.
Из «Записок» Никиты Ивановича Панина:
Какие он здравые мысли, какую здравую голову имеет. Дай Бог только, чтоб этот человек духовный у нас не испортился, обращался между прочими, в числе которых всяких довольно.
Из дневника Семена Андреевича Порошина:
Я как честный человек нелицемерно уверяю, что при всех моих с его императорским высочеством [наследником Павлом Петровичем] обращениях и разговорах единственно всегда пред глазами своими имел я намерение, чтобы вкоренить в нежное его сердце любовь к российскому народу, почтение к истинным достоинствам, снисхождение к человеческим слабостям и строгое последование добродетели, отнять во многих случаях предубеждения, почитаемые от легкомысленных за непреоборимые истины, и, сколько можно, обогатить разум его разными полезными знаниями и сведениями. К сему все мои силы и все способности посвящены были. Был при его императорском высочестве почти безотлучно, дабы не упустить ни одного случая к оному, как мне казалось, обществу небесполезному намерению, и лишал себя для того бесчисленных забав и увеселений, к коим зовут меня и лета мои, и мои обстоятельства. […]
…неприятно, когда человек с усердием и с неусыпными трудами наилучшее и наисущественнейшее из нужных учений выбирая предложить старается, а учащийся, нимало тому не прилепляясь, совсем в дело не входит и о мельчайших безделках между тем помышляет. Но чего в таких нежных летах переменить или по крайней мере поправить нельзя? Я сам перед собою извиняюсь, что отступил в краткой сей рефлекции, разгорячась несколько.
Образование
Из дневника Семена Андреевича Порошина:
1764 г.
28 сентября. За чаем зашел у нас разговор о мешанин чужестранных слов в язык свой. Тут весьма остроумно сказал государь, что иные русские в разговорах своих мешают столько слов французских, что кажется, будто говорят французы и между французских слов употребляют русские. Также говорили, что иные столь малосильны в своем языке, что все с чужестранного от слова до слова переводят… […]
29 сентября.…В исходе осьмого часа сели ужинать. Тут в разговорах между прочим доносил я его высочеству, какое скаредное и болотистое место там было, где ныне прекрасная улица, что Большой Морскою называется. Потом зашла речь о строениях и о дорогах. Я его высочеству рассказывал о крепости старинных зданий, о Аппианской дороге в Италии, о канале Лангедокском, о нашем Ладожском и как у нас при государе Петре Великом, его прадеде, за крепостью в строении и за обжигом и приготовлением кирпича крепко смотрели. Откушавши, попрыгал несколько его высочество и лег опочивать. […]
30 сентября.…часу в четвертом в половине сел учиться. У меня очень хорошо учился; начал вычитание долей. Сего дни при учении у меня сам его высочество изволил сделать примечание, что, когда неравное число или нечетное вычтешь из числа равного или четного, остаток всегда будет нечет. Его высочеству и прежде неоднократно сему подобные острые примечания делать случалось. Если б его высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем. Государь великий князь был бы в математике ныне гораздо далее, потому что прежде меня еще задолго начал арифметику… Я стараюсь его высочеству показать причину и основание каждого действия, чем рассуждение весьма острится. В сие и сам он весьма охотно вникает и с большой легкостью пройденное на мысль себе приводит.
…В осьмом часу сели ужинать. Его высочество изволил рассказывать мне о купленной для него библиотеке у министра нашего при датском дворе барона Корфа. Сия библиотека состоит из тридцати шести тысяч книг. […]
1 октября. У нас за столом сего дня говорили о представленной в Москве кавалерами трагедии и о балете, также рассуждали и вообще о театре. После стола тотчас изволил его высочество пойтить в парадный свой зал, куда принесен был сделанный по размеру совсем оснащенный корабль, длиною в 15 футов [около 4,5 м]: делан оный под смотрением корабельного мастера Качалова и подмастерья Никитина. Корабль показывал его высочеству его превосходительство г-н адмирал Семен Иванович Мордвинов. Порезвился несколько его высочество и в половине четвертого часа сел учиться. У меня и сего дня весьма хорошо учился. После учения изволил его высочество пойтить сам-друг со мною в зал к оному кораблю. Подле него стояла модель крепости ораниенбаумской. Я сказал его высочеству, что вот две крепости, сухопутная и крепость морская. Его высочество, тотчас перехватив у меня, изволил говорить, что я то с языка у него сорвал, что он хотел сказать то же самое. Потом изволил спросить меня: а кто выдумал строить сухопутные крепости? На сие доносил я его высочеству, что строение крепостей тогда началось, как начались между людьми раздоры: раздоры тогда начались, как в людях завелась ненависть: ненависть завелась тогда, как родились страсти, а страсти родились с человеком. При том напоминал я, чтоб его высочество тогдашних крепостей не изволил представлять себе такими, какову изволит видеть эту ораниенбаумскую; но что тогдашние крепости против этой были клетки: и что как укрепления от времени до времени переменялись, о том буду иметь честь подробно предложить, когда станем трактовать о фортификации. […]
8 октября. …доносил я его высочеству, сколько честных людей прежде сего от Тайной канцелярии пострадало и какие в делах оттого остановки были. Сие выслушав, изволил великий князь спрашивать: Где же теперь эта Тайная канцелярия? И как я ответствовал, что отменена, то паки спросить изволил: Давно ли и кем отменена она? Я доносил, что отменена государем Петром Третьим. На сие изволил сказать мне: Так поэтому покойный государь очень хорошее дело сделал, что отменил ее. Я ответствовал, что, конечно, много то честным людям сделало удовольствия и что многие непорядки отвращены тем. Тут изволил его высочество вспомнить о деле Мировичевом[2] и просил меня, чтоб я рассказал ему о нем подробно: однако я повторил ему только то, что он знал уже, и начал другой разговор, не признав за потребное много о том распространяться.
Одевшись, изволил приказать его высочество принесть вчерашнюю гаубицу и палил из нее. При сем разговорились мы о франкфуртской баталии[3]. Рассказывал я его высочеству, сколько мог припомнить, как оное происходило. Рассуждали наконец, какое от войны бывает кровопролитие и как бесчеловечно и безответно пред Богом поступают те государи, кои заводят оную без всякой необходимости, из одного только своего честолюбия и из корысти. […]
11 октября.…Потом родился разговор о политике. Его превосходительство Никита Иванович [Панин] рассуждал, что легко может статься, что еще до окончания нынешнего века протестантского закона цесарь будет на римском престоле; также что саксонского дома курфирсты лютеранскую веру примут, хотя в таком случае и потеряют надежду к польской короне. Государь великий князь шутя к тому сказать изволил: Так может уж и то статься, что лет чрез сто и сам Папа лютеранского закона будет. […]
12 октября. Государь изволил проснуться, седьмого часа было три четверти… Одевшись, изволил сесть за ученье. Как в истории дошло до осады города Сиракузы и при том рассказывано было, что во время оной осады Архимед машинами своими и другими изобретениями причинял великий вред осаждающим, то изволил сказать его высочество: Так поэтому Архимед великий математик был? На сие молвил я его высочеству, что Архимед удивительную имел способность к математике и что оттого и ныне хороших математиков называют племянниками Архимедовыми.
Его высочество… изволил говорить, как ему понравился сделанный для письма из красного дерева стол, который [видел] у его превосходительства Никиты Ивановича; при том изволил сказывать, что оный стол делан здесь в Адмиралтействе русскими ремесленниками и что Никите Ивановичу лучше еще нравится, нежели тот, который привезли для него из Франции. После сего молвил великий князь: Так-то ныне Русь умудрися! Я говорил на то его высочеству, что ныне у нас много весьма добрых мастеровых людей; что все это заведения его прадедушки блаженной памяти государя Петра Великого; что то, что им основано, можно бы довесть и до совершенства, если б не пожалеть трудов и размышления.
Посем разговорились о городе Киле[4]. Сказывали тут, что весь оный столичный город не больше пространством, как здешний сад летнедворский. Я, пошутя несколько над сею столицею, говорил, что если туда кому ехать, так разве затем, чтоб поесть хорошенько устриц, а другой причины не сыщешь. После сего говорил я о Твери, какой это со временем прекрасный город будет, и вспомнил, что его высочество заранее уже маленьким Петербургом назвать его изволил. Государь сказал тут: