ственно из чести, и служба его должна по справедливости обратить на себя внимание императора; что он никогда не уповает достигнуть до заслуженной славы отца своего; но невзирая на все заслуги старца, он был выслан его величеством из Петербурга, где хотел получить облегчение от глазной болезни. Долговременная усердная служба отца не уважена. Из чего же служить русскому дворянину? А потому, не имея в виду ничего лестного в будущем, он вступить в службу не желает». Тотчас отправлен был из Петербурга в Шклов другой фельдъегерь, с повелением привезти Чичагова в Петербург и представить его прямо государю. Забыл ли император о дерзком письме Чичагова или, желая скрыть гнев свой из уважения к отзыву Англии, только сперва принял он Чичагова милостиво, сообщил ему переписку с английским двором и предоставлял ему даже право носить английский мундир.
— Я русский, — отвечал Чичагов, — и кроме русского мундира никакого не надену; а какие причины не позволяют мне вступить в службу, имел я счастие представить вашему величеству в верноподданническом письме моем.
При этом воспоминании государь вышел из себя, с поднятою рукою пошел он грозно на Чичагова, который, отступая, сказал:
— Погодите, государь. Не унижайте того (указывая на орден Св. Георгия), что заслужено кровью. — И, сняв с себя ордена Св. Георгия и Владимира и золотую шпагу за храбрость, прибавил; — Теперь можете забавляться.
Это еще пуще взорвало государя. Он бросился на Чичагова, ругал, бил его немилосердно, оборвал мундир, камзол и, уставши, старался вытолкать его в двери. Но Чичагов держался за фалду императорского сюртука. Они оба вошли в комнату, где стояли А. А. Нарышкин, граф Кушелев, Обольянинов и Кутайсов.
— Извините, — сказал им Чичагов, — он меня оборвал.
Государь толкнул его еще раз и с гневом вскричал:
— В крепость его!
Чичагов, обратясь к государю, сказал:
— Прошу книжник мой с деньгами поберечь, он остался в боковом кармане мундира.
Нарышкин дал Чичагову свой плащ, его посадили в карету и отвезли в Алексеевский равелин[109]. Император Павел был только горяч, но, имея сердце добрейшее, не знал злости, коварства и мщения. Первая минута его гнева была страшна; во вторую следовало раскаяние. Он стыдился, даже сердился на собственную запальчивость. Когда он успокоился, то приказал отвести Чичагову в крепости лучшую квартиру, доставлять ему все, что потребует, и позволить ему иметь при себе людей своих и вещи. На другой день отправил государь рескрипт к старику отцу его, адмиралу, жалуясь на упорство сына и изъявляя желание, чтобы он приказал ему служить. Старик адмирал отсылает царский рескрипт сыну, подписав под оным: «Забудь, сын мой, обиды, нанесенные отцу твоему, и если служба твоя нужна отечеству, то повинуйся воле царя». Павел Васильевич, получив этот рескрипт с подписью отца, написал под нею карандашом: «Сын повинуется отцу» и отправил рескрипт императору.
— Добрый сын не может быть дурным подданным, — сказал государь графу Кутайсову, и Чичагов привезен был к императору прямо из крепости.
— Забудем старое, — сказал Павел Чичагову, — мы оба горячи, и оба исправимся.
Павел Васильевич Чичагов пожалован был в контр-адмиралы со старшинством, получил орден Св. Анны 1-й степени и назначен в Англии командующим эскадрою.
Из «Путешествия в Петербург» Жана Франсуа Жоржеля:
Граф Панин [Петр Иванович] резко разошелся во взглядах с графом Ростопчиным по чрезвычайно важному вопросу. Надо было склонить Павла I к такому шагу, который должен был прославить его имя; граф Ростопчин противился этому. Граф Панин, видя, что его доводы не могут увлечь министра, попросил его довести свое мнение до сведения императора. Граф Ростопчин отказался. «Не отказывайтесь по крайней мере, — говорил граф Панин, — передать ему доклад, который я представлю вам по этом предмету, так как дело идет о славе нашего государства». Министр упорствовал в своем мнении и в своем отказе. Граф Панин, будучи в качестве вице-канцлера лишен возможности говорить с императором и писать ему без особого приглашения или приказания с его стороны, вернулся домой, составил доклад, послал его прямо Павлу I с прошением об отставке и предупредил об этом графа Ростопчина. Отставка делала его снова простым подданным, и он получал право, предоставленное всякому русскому, обращаться с письменным докладом непосредственно к императору. Павел I отнесся одобрительно к этому маневру и, увлеченный вескими доводами его доклада, склонился к мнению графа Панина; он послал ему назад прошение об отставке и выразил ему затем свою монаршую милость. отдан сыну графа Палена. Это приказание должно было быть передано великим князем Константином, который, полагая, что он отдал его графу Палену, забыл о нем. Тот берет вину на себя, идет к императору, признается ему в своей небрежности, говорит, что виноват он один, и умоляет его императорское величество вернуть полк герцогу Ришелье, прибавляя, что он был бы в отчаянии, если бы его сын извлек для себя пользу из немилости, единственной причиной которой был он. Павел I, очарованный этим поступком, вернул герцогу Ришелье его должность и вознаградил сына графа Палена.
Из «Записок» Александра Александрович Башилова:
Из Могилева поехали в Минск, и здесь весьма замечательно — доброе сердце государя Павла Петровича: мы несемся по большой дороге, и вдруг видим на коленях молодую барышню и молодого мужчину. Государь остановил коляску, сейчас вышед, подошел к барышне, которая лицом была очень хороша, приказал ей встать, а также и молодому человеку, испросил: что ей надобно. Девушка, бывши знатной фамилии и богатая, любила этого молодого человека, но как он был беден, то мать не хотела выдать [за него] свою дочь. Юная девушка, узнавши, что государь изволит проехать, решилась его утруждать. Государь дал слово, сейчас велел достать шкатулку, написал к матери и принялся за сватовство. Запечатавши письмо, приказал фельдъегерю отвезти и привезти ответ. Поместье этой старухи отстояло от большой дороги версты 3 или 4, сколько помню; а между тем отпустил и влюбленную чету. Вы можете себе представить, каков был сват и каков был ответ. Государь радовался, что случай подал ему возможность сделать двух счастливыми.
Ежели государь был в духе, он характера был самого веселого, прекрасно говорил и память имел необыкновенную. Теперь расскажу вам одну из его шуток, которая случилась на одном ночлеге по Минской дороге, а именно в селении Лядах. Великий князь Константин Павлович исправлял должность коменданта; он всегда ложился почивать последний, потому что расставлял посты, а между тем государь Павел Петрович и великие князья Александр и Константин почивали все в одной спальне. Вот Константин Павлович всегда входил в спальню и, заметив свою постель, всегда от нее отходил к дверям и обратно к постели, дабы заметить направление и не ошибиться постелью, чтоб не испугать государя.
Граф Кутайсов доложил об этом государю; но надобно заметить, что в почивальне государя не было огня; вот почему и нужно было, входя в спальню, видеть, куда идти нужно — прямо, или направо, или налево. Государь был очень весел за ужином и наконец пошел почивать, но вместо своей постели лег на постель Константина Павловича. Граф Кутайсов спрятался в другую комнату, и казалось все тихо. Великий князь, раздевшись потихоньку, входит в спальню и по вытверженному направлению идет к своей постели, дотрогивается и видит, что тут почивает государь. Великий князь возвратился к дверям и стал в ужасном недоумении, куда ему идти и как бы не испугать родителя; но помня направление свое, решился опять идти, и как подошел к постели, то государь, будто проснувшись, спросил: «Кто тут?» Великий князь оробел, но отозвался, и в ту минуту отворилась дверь и Кутайсов вошел со свечами. Посудите смятение великого князя Александра Павловича. Происшествие сие было рассказано на другой день.
Какой был контраст иногда с сердитым видом государя Павла Петровича, а после с веселостью непринужденною и любезностью действительно очаровательною! Стало быть, человек в расположении своего характера не может дать себе отчета.
Из «Записок» Александра Николаевича Вельяминова-Зернова:
Кстати рассказать анекдот, доказывающий, как многим известен был заговор. Какой-то екатерининский вельможа… смиренно жил в доме своем на Царицыном лугу. У него ежедневно был съезд родных, так что всегда человек до 20-ти садилось за стол. 11-го марта один из его внуков, камер-юнкер тогдашнего двора, молодой взбалмошный повеса, сидя за ужином, около полуночи, безотвязно просил у своего дедушки шампанского; тот долго не хотел исполнить его просьбы, но наконец согласился. Когда налито было шампанское, молодой человек, часто поглядывая на часы, наконец схватил бокал и громко возгласил: «Поздравляю вас с новым государем!» Все вскрикнули в один голос и разбежались по внутренним комнатам. Повеса остался один и, не дождавшись ничьего возвращения, уехал.
Через несколько часов предсказание его оправдалось. Графиня, бывшая свидетельницей, прибавляла, что этот молодой камер-юнкер, по ветреному своему характеру и болтливому языку, никак не мог быть в числе заговорщиков, а вероятно, знал это только по слуху.
Предсказание Инока Авеля
Из беседы Авеля, инока Александро-Невской лавры, с императором Павлом I:
Коротко будет царствование твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями, коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную субботу погребут тебя… Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память твою… Но народ русский правдивой душой своей поймет и оценит тебя и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких. Число лет твоих подобно счету букв изречения на фронтоне твоего замка, в коем воистину обетование и о Царственном Доме твоем: «Дому твоему подобаетъ твердыня Господня въ долготу дней»…