Взяв под руки шпаги, две компании пошли по узкой тропинке на круглую уединенную лесную — поляну, хорошо известную де Саксу. Он уже не в первый раз играл своей жизнью среди этой тихой, мирной картины лесного закоулка. Он шел впереди, гордо подняв голову, шел, точно танцевал, легкой походкой, сбивая хлыстиком, бывшим в руках его, головки цветов и пушистых трав.
За ним как-то крался понурый Зубов и казался провинившейся лисицей, усиленно заметающей след хвостом.
За противниками гуськом двигались секунданты.
Сзади всех шел доктор с необходимыми запасами.
Когда они вступили на поляну, вдруг из-за могучих стволов старых грабов выступила цыганка в ярких лохмотьях, босая, с обнаженными руками, на которых блестели бронзовые обручи, с бусами, лентами, амулетами на смуглой груди, с вьющимися, как змеи, черными кудрями. Она была молода и, улыбаясь, открывала белые, как слоновая кость, зубы. Глаза ее сверкали. Она была хороша Дикой красотой.
Де Сакс остановился и кивнул ей головой.
— Вот кстати и колдунья, — сказал он. — Погадай нам!
Цыганка засмеялась и, протягивая руки, сказала:
— Погадаю! Погадаю, прекрасный господин!
Де Сакс положил ей на ладонь червонец. Она схватила его руку и стала рассматривать, все улыбаясь. И вдруг смех сбежал с ее лица, и она стала сокрушенно качать головой.
— Что же? Или ты пророчишь мне несчастье? — беспечно спросил де Сакс.
— Несчастье, прекрасный господин, большое несчастье! — забормотала цыганка. — Черный ворон летает над твоей головой. Не ходи два раза в этот лес. Второй раз ты из него не выйдешь. Тебя вынесут с простреленным сердцем. Берегись, берегись, прекрасный господин!
— Ну, если для меня опасно только опять идти в этот лес, — беспечно сказал де Сакс, — то значит сегодня я выйду из него благополучно. А мне только и надо это.
Слышавший слова цыганки и вывод, который из них сделал его противник, князь Зубов зашатался, шарахнулся в сторону от цыганки и визгливо закричал:
— Прочь! Ступай прочь, бродяга, побирушка, чертова дочка!
Цыганка захохотала, подбросила червонец, данный де Саксом, на ладони и убежала.
Все вышли на поляну. Секунданты нашли обкошенное заранее, по указаниям посланного вперед камердинера графа Поццо ди Борго, место предполагаемого поединка. Противники стали на указанных позициях.
— Начинайте, господа! — крикнул граф Флао де Биллардери.
Но прежде, чем обнажить шпагу, князь Платон Зубов вдруг опустился на колени и, подняв глаза к безоблачному небу, принялся усердно молиться, беззвучно шевеля синими губами. Де Сакс, улыбаясь, ожидал окончания этой молитвы.
— Он бы мог, кажется, помолиться дома, — заметил, кусая губы, граф Поццо.
Только виконт Талейран де Перигор, как бывшее духовное лицо, тоже сложил руки и прошептал латинскую молитву. Мертвая тишина стояла кругом. В безоблачном небе плавал орел. Солнце щедро заливало полянку. Спелые травы пылили, и сладко пахли цветы. Могучие деревья стояли недвижно точно созерцали в величии ничтожных существ пришедших с распрями к их мощным корням.
Зубов кончил молитву, поднялся, но все не решался обнажить шпагу.
— Flamberge au vent monsieur le comte! — крикнул, наступая, де Сакс.
Зубов отскочил и вытащил, наконец, шпагу.
Потом, наступая на шевалье, Зубов наткнулся рукой на его шпагу и, чувствуя, что получил царапину, объявил, что долее не может драться.
— Вы мне надоели! — с презрением крикнул де Сакс и нанес ему легкий удар, чуть прорезавший грудь над левым соском.
Зубов вообразил, что у него пробито сердце, выронил шпагу и зашатался. Секунданты подхватили его под руки и решили, что честь омыта кровью.
Но шевалье де Сакс не дожидался их суда, а повернулся и пошел из леса.
— Мне противно поганить мою шпагу этой тухлой устрицей! — сказал он графу Поццо ди Борго.
XV. Заяц
Хирург перевязал царапины Зубова, который охал, как женщина.
Затем он уселся в карету с секундантами, и когда домик лесника скрылся из вида, стал мало-помалу приходить в себя.
Синева на лице и под глазами исчезла. Заиграла краска. Угрюмый и растерянный взор заблистал радостной злобой. На губах задрожала змеящаяся улыбка. Он потирал бледные, тонкие, холодные и смоченные потом пальцы, унизанные перстнями.
Вместе с минованием опасности и смирение сменилось надменностью: скоро Зубов былых дней сидел перед Рибопьером. И видом и обращением старался он показать спутникам своим презрение.
Виконт Талейран обменялся многозначительным взглядом с Рибопьером, и они без слов поняли друг друга.
Едва они отъехали несколько верст, с каретой поровнялись двое всадников.
Один из них, молодой человек с толстым и пухлым лицом, на котором как бисерины сверкали маленькие глазки, нагнувшись к окну кареты, крикнул:
— Здравствуй, друг Платон! Ты жив?
— А, Щербатов! Здравствуй, братец, здравствуй! — отвечал Зубов. — Пусть остановят карету! — сказал он в пространство, но так как в карете не сидело слуги, то приказание графа Зубова и не приведено было в исполнение.
Щербатов скакал рядом с окном и продолжал заглядывать, переговариваясь с Зубовым.
— Ну, что? Цел? Жив? Здоров? Дрался? — спрашивал он.
— Ты видишь! — самодовольно отвечал Зубов. — Две легкие раны, не вредящие здоровью.
— Отлично. А сам ты подколол батарда?
— Нет, Любезнейший, не пришлось. Для тебя поберег.
— Добро. Я буду стреляться. А если оба промахнемся, то на шпагах. Я в деревне сидя упражнялся и таки наловчился. Да вели же ты остановить карету и познакомь меня с твоими спутниками.
— Да, да… Остановите! Остановите! — опять в пространство сказал Зубов, и вновь, за неимением в карете слуги, распоряжение его не было исполнено.
— Стой, кучер! — крикнул, наконец, князь Щербатов.
Карета остановилась. Рибопьер и Талейран познакомились с князем.
— Я еще застану теперь де Сакса в Петерсвальде? — спросил Щербатов.
— Наверное, — подтвердил Саша Рибопьер. — Шевалье сказал, что будет ждать с секундантами вашего прибытия в городке Петерсвальде, который расположен в нескольких километрах от места поединка.
— Позвольте вас просить, граф, — сказал князь Щербатов, — быть моим секундантом. Со мной запасная, оседланная лошадь. Другой мой секундант, бедный дворянин мелкопоместный, мною из России захвачен для компании. Ведь ничего, сойдет за секунданта? Вы, граф, не побрезгуете?
— Михеша, подъезжай сюда к нам! — позвал спутника Щербатов.
Названный Михешей подъехал, держа вторую заседланную лошадь в поводу. Чрезвычайный колер его грушевидного носа и толстых щек обличал в мелкопоместном не последнего из служителей Бахуса. Одет он был в старинный мундир царствования Елизаветы. Петровны и в ботфорты и не мало видывал на своем веку.
Подъехав, он снял шляпу и хриплым голосом доезжачего пробасил:
— Много лет здравствовать, государи мои!
Саше так противен был Зубов с переходом его от смирения к спеси, что он охотно согласился на предложение князя Щербатова.
Михеша грузно свалился с коня и помог сесть на запасную лошадь Рибопьеру, причем даже придержал ему стремя.
— Прощай, друг Платон! — сказал князь Щербатов.
— Прощай, любезный князь, прощай! — кивнул головой граф Зубов. — Постарайся разделаться с батардом по-свойски.
— Что Бог пошлет, друг Платон, что Бог пошлет! А ты попомни мою услугу, если жив буду. Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствие Твое!
Карета тронулась. Всадники поехали по направлению к Петерсвальду.
— Я слышал, что де Сакс славится искусством биться на шпагах, — говорил князь Щербатов, — но каков он стрелок?
— Шевалье и стрелок превосходный, — отвечал Рибопьер. — Вы говорили, что много упражнялись в вашей деревне в стрельбе?
— Да, это было постоянное мое занятие последний год. Могу сказать, достиг невероятного.
— И хорошо сделали, ибо иначе неминуемо вам пасть под могучей и ловкой рукой шевалье.
— Шевалье! Шевалье! — проворчал Щербатов. — Только бы мне цель порядочная, я бы вам показал мое искусство.
Они ехали шагом в тени старых, прекрасных буков.
Вдруг выскочил заяц, перебежал дорогу раз, другой и во всю мочь, заложив уши за спину, пустился стрелой вперед по дороге.
— Дурно, князь, — пробасил Михеша, — дурная примета, коли заяц дорогу перебежит! Вернуться бы! Не уйдет поединок-то.
Но князь Щербатов молча достал из кобуры, привязанной к седлу, пистолет и выстрелил в маячившего впереди, как темный, катящийся комочек, косоглазого.
Видно было, как заяц подпрыгнул, перевернулся в воздухе и покатился мертвый по откосу дороги.
— Ловко! Ай-да, князь! — похвалил Михеша. Они подъехали к зайцу. Михеша слез и поднял его.
— Второчи, Михеша, — приказал Щербатов. — На ужин нам пригодится.
Они тронулись рысью и, действительно, нашли де Сакса, Поццо ди Борго и Флао де Биллардери в маленьком городке, затерявшемся среди живописнейших гор, в мирной, увитой виноградом, цветущей долине.
Де Сакс сидел под старым каштаном у кабачка и угощал местных властей и почетных обывателей, а также молодых людей и девушек, танцевавших под звуки скрипок нанятых им музыкантов. Близился вечер. Солнце склонилось за вершины горных лесов, и косые лучи его наполняли долину алым сиянием. Воды быстрой речки казались расплавленным золотом. Лица девушек, и так раскрасневшиеся от танцев, озарились нежным пурпуром, от чего они казались еще прелестнее в своей сельской простоте. Они звонко смеялись и обращали лукавые взоры к щедрому красавцу и его спутникам-вельможам.
— Э, да тут веселье! — сказал князь Щербатов, подъезжая. — Михеша, удиви иностранцев, пропляши с девушками бычка.
Но едва де Сакс увидел прибывших, он велел прекратить музыку, встал, пожал руки почтенным гражданам города Петерсвальда, славившим щедрость и любезность знатного господина, и поблагодарил за танцы девушек и молодых людей. Одна из девушек поднесла ему букет алых цветов душистого шиповника, сама закрасневшись, как ее цветы. Шевалье поцеловал девушку, а букет прикрепил на груди. Между тем Щербатов и Рибопьер сошли с лошадей и последний познакомил князя с секундантами де Сакса. С самим шевалье князь Щербатов издали раскланялся.