Представляя всех сих, лиц принцу, граф Пален кратко аттестовал каждого с лучшей стороны и закончил представление словами:
— Вот, принц, цвет ума, просвещения, доблести и благородства нашей гвардии! Вам представлена вся companie noble (почетная рота)! Все наши «сорок пять», как мы их прозвали между собой! Не правда ли, ваше высочество? — со странной улыбкой спросил военный губернатор у великого князя Александра.
Испуг отразился в больших близоруких глазах царственного юноши. Он вдруг утратил свой облик олимпийца в изгнании, сгорбился более, нежели обыкновенно, и было что-то заячье в поспешности с которой он скрыл себя за фронтом офицеров.
В аудиенц-зале собравшиеся все придворные и гражданские чины первых пяти классов были, — что необходимо требовалось этикетом, введенным государем, — во французских кафтанах, глазетовых, бархатных, суконных, вышитых золотом или, по меньшей мере, шелком, или со стразовыми пуговицами. Дамы были в старинных робах с длинным шлейфом и огромными фишбейнами на боках, которые бабками их были уже забыты.
Вдруг распахнулись двери из внутренних покоев его величества.
Слово «государь!» пробежало по залам и заставило всех вытянуться в струнку.
Затем раздались громогласные командные слова, и единовременный стук ружей и палашей грянул по всему пути следования императора, вдоль коего построены были фронтом великорослые кавалергарды под шлемами и в латах.
Император появился в большом наряде магистра Мальтийского ордена, в шляпе с бриллиантовой розеткой, в ботфортах, в огромных с раструбами перчатках, с перевязью, на которой вышиты были страдания Спасителя. Пажи несли край его черной траурной мантии. Четыре оруженосца, юноши в золотых шлемах и латах, в пурпурных плащах, с обнаженными мечами окружали монарха. Принц не мог разобраться в странном впечатлении, которое произвел на него этот невысокий человек с некрасивым, курносым, желто-бледным лицом.
То было впечатление величия сана, носимого с фанатическим убеждением в сверхъестественных полномочиях, смешанное с впечатлением чего-то донельзя странного, почти шутовского. Таково было и выражение лица властителя. Величие во взоре и верхнем очерке головы соединялось с буфонской маской задранного круглого носа и покривленного на сторону рта. Именно это смешение высокого с пошлым заставляло сердце холодеть от неотвратимого стихийного ужаса. То был монарх, не столько освященный излиянием благодати помазания, сколько отмеченный роком древних трагедий. И это жуткое, все нараставшее во времени торжественного шествия чувство, видимо, было у всех. Роковое выражение установилось на всех лицах.
Члены августейшей фамилии следовали за императором в процессии и за ними графиня Екатерина Литта, по первому мужу Скавронская, урожденная Энгельгардт, одна из племянниц великолепного Таврического князя и бывший польский король Станислав Понятовский под золотой порфирой на горностае, край которой несом был императорским камер-юнкером.
Император остановился в аудиенц-зале, на ковре под балдахином. Первый, вызванный графом Паленом по имени и преклонивший перед монархом колено, был арап Аннибал в морском мундире, младший сын известного «арапа Петра Великого».
Император обласкал принца Евгения и опять пленил его сердце. Невозможно передать обаятельности тех кратких милостивых слов, с которыми он обратился к принцу. Сказал император с замечательно холодным выражением лица и несколько слов господам Зубовым.
Как только император удалился из аудиенц-залы, тотчас все хлынули в покои, где собрались для парадного представления императрице дамы.
Никогда не виданное великолепие туалетов Поразило принца и дало высокое понятие о блеске, строгости чина, изящества и торжественности русского двора и о несметном богатстве русских вельмож.
Глядя на это собрание красавиц, на изящные формы и на их старинные своеобразные костюмы, сверкавшие золотом, серебром и драгоценными камнями, принц приходил к убеждению, что здесь обычаи, тон, облик давно прошедших веков и новейший вкус сочетались в общее стремление доставить красоте, к какому бы виду она ни принадлежала, подобающую ей дань удивления. Здесь были типы женской красоты всех веков и народов. Революция, разрушившая европейское общество, донесла бурным стремлением своим в Россию образцы аристократии всех дворов. В сонме дам, окружавших императрицу, великих княгинь и княжон, первенствовавших среди них не только саном, но и совершенством чарующей прелести всех обаяний и чар античной прямо красоты, — в этом сонме были образцы и французской, и английской, и итальянской, и испанской, и восточной женской красоты в ее совершеннейших типах и, наконец, красоты славянской, польской в лице хотя бы графини Юзефы из Мнишков Потоцкой, разведенной с мужем своим, знаменитым маршалом Торговицкой конфедерации Щенсным-Потоцким, но по особливой благосклонности Павла имевшей приезд ко двору, и красоты великороссийской.
Так думал восхищенный принц. И это восхищение достигло особого напряжения, когда он увидел в этом величественном собрании знакомую ему юную соседку концерта, дивную Белую Лилию, которая в этот раз в залитом золотым шитьем и бриллиантами старинном необыкновенном наряде являла еще более признаков своего высокого общественного положения, но была так же прекрасна, как и накануне.
И как же польщено было самолюбие принца, когда она заметила мальчика и подозвала к себе!
XX. Белая Лилия предлагает дружбу принцу
Она просила принца сесть возле и сказала, что он вчера поверил ей многое такое, что ее потревожило, внушило ей симпатию к принцу, но в то же время и опасения.
— Не осмеливаясь чем-либо затронуть высокое уважение к августейшим, родителям вашего высочества, — сказала далее незнакомка, — но просто как женщина, видя вас, почти ребенка, на чужбине, одного, среди отношений сложных и грозящих вам тысячами опасностей, я не могу не удивляться, как это родители решились отпустить вас сюда!
— Но они рассчитывали на родственное попечение обо мне императрицы-тети, — возразил принц. И вспомнил тетушкин «секретный кабинетец».
— Ах, мой милый принц! — сказала Белая Лилия. — Если бы вы знали, под какой грозой стоит ваша тетя! Но полно об этом.
Тут она с грустью в прелестных очах взяла принца за руку и продолжала растроганным голосом:
— Хотите вы иметь меня другом? Я буду вашей охранительницей. Обращайтесь ко мне всегда, если вам что покажется сомнительным, если вы не будете знать, как вам поступить, или в отношении к вам того или другого лица почувствуется вам перемена.
— Ваша доброта, ваше дружеское расположение ко мне драгоценны для меня, — сказал принц, весь загораясь под чудным взором прелестной незнакомки и впивая, как чудную музыку, ее проникновенные слова. — Но где я могу видеть вас?
— Я часто приезжаю ко двору, — отвечала Белая Лилия.
И принц не осмелился спросить ее, может ли он бывать в ее доме и где, собственно, этот дом.
— Я часто приезжаю ко двору, — повторила красавица, — но молчите о нашей дружбе. Под этим только условием я с вами не раззнакомлюсь. Обещаете?
— Обещаюсь! — сказал принц. — Но почему эта тайна?
— На первый раз довольно вам узнать, что мы живем в такое тяжелое время, когда самые блестящие надежды бывают обманчивы и самые ревностные наши покровители становятся опасны. Да! да! — повторила Белая Лилия. — Ревность покровителя может грозить величайшей опасностью покровительствуемому. Она может поставить его среди водоворота бурных, противоборствующих стремлений, низвергнуть на невинную голову мщение тех, кому от того создалось препятствие.
— До сих пор я только однажды навлек на себя неудовольствие императрицы-тети моим поведением, но с тех пор очень осмотрителен, — сказал принц, относя опасности, о которых говорила Белая Лилия, к каким-нибудь шалостям, которые могли бы лишить его царской милости.
— Бедное дитя! Невинное дитя! — с грустью и состраданием во взоре сказала красавица. — Он ничего не знает и не понимает.
Последние слова задели самолюбие мальчика, и он рассказал о драке своих педагогов.
— Таким образом, — хитро улыбаясь, заключил он картинный рассказ, заставивший искренне рассмеяться его собеседницу, — я обоих держу теперь в руках.
— Да, вы оказались в этом случае мудрым принцем, — согласилась красавица. — Распря ваших педагогов передала вам в руки властвование ими. Но борьба более важная и за преимущества более существенные совершается вокруг вас, мой мальчик.
— О, существеннейшее преимущество я уже получил, — сказал принц, — дружбу вашу.
— Вы ею пользуетесь, пока скромны! — положив пальчик на восхитительный подбородок, сказала Белая Лилия.
— Я дал уже вам обещание и исполню его.
В самом деле принц мог нарушить данный ей обет скромности, разве только увлекшись чувствами, которыми он был проникнут к ней самой, со всею силою, к которой способно сердце тринадцатилетнего развитого мальчика.
Но он не мог понять, в каком отношении требует скромности его новая приятельница.
— Вы рассказали мне достаточно о ваших наставниках, — продолжала она. — Но что вы скажете о князе Платоне Зубове, шефе вашего корпуса? Вы с ним познакомились?
— В первый же веч ер моего приезда в Петербург, — отвечал принц. И рассказал о своей беседе с князем.
— Но генерал Дибич предостерегал меня от сближения с князем, — закончил принц.
— Ага, он вас предостерегал! — сказала красавица. — Но почему?
— Он говорил, что князь в немилости у государя.
— Ага, он это говорил! Кого еще вы узнали из генералов и офицеров гвардии? — продолжала она расспросы.
— Кого? О, я познакомился со всей companie noble, со всеми «сорока пятью», — беспечно отвечал принц.
В очах красавицы изобразился испуг и она взяла принца за руку, беспокойно озираясь крутом, не слышал ли кто последних слов принца.
— Мой друг, что вы этим хотите сказать? — спросила она. — Откуда и что вам об этом известно?