Весь полдень перегружен
Своею пустотой
По кастингам и лужам
Она бежит вслед за своею красотой
И ей никто не нужен
В вечерней пустоте
Она берет на ужин
Огромный йогурт и журнал о красоте
Катя бежит налегке
Не принимая всерьез
Жизнь с мандарином в руке
Варежка полная звезд
То с йогуртом то с грушей
По улице пустой
Она бежит по лужам
Не успевая за своею красотой
Ее зовут на ужин
Звонят наперебой
Но дома вместо мужа
Сибирский кот что держит хвост всегда трубой
Катя бежит налегке
Не принимая всерьез
Жизнь с мандарином в руке
Варежка полная звезд.
Песня «Музыка» – очень хорошая песня, не знаю, стоило бы ее кому-то петь когда-нибудь.
Феномен или чудо поэзии заключается в том, что когда ты красиво рифмуешь то, что бы ты не сказал, это становится более достоверным для слушателей. Какую бы глупость ты не сказал, в принципе, смешно или просто ладно зарифмовано – запоминается, и становится одним из источников истины. А живопись в средние века была еще более магической. Когда человек входил в храм и видел полотно «Ассунта: Вознесение Девы Марии» Тициана – он не мог не верить в Иисуса. На полотне изображено все настолько страстно, движения так мощны, что человек, когда это видел, он понимал: «Да, все это – правда!».
Пасмурное небо у тебя внутри
И кажется что не было солнца, что горит всю ночь
Для первый раз влюбленных, да только что, детей
Только окрыленных, но залетевших в тень любви
А нужно только музыку и верные слова
А нужно чтобы кругом кружилась голова
И пламенное сердце, что у тебя внутри
И посмотри, рождается в нем музыка
А нужно лишь, чтоб море танцевало на ветрах
А нужен лишь кораблик, заблудившийся во льдах
И чтобы капитан держал штурвал в своих руках
Как твое сердце держит твою музыку
Ты с твоим талантом, что реет над тобой
Как с пожарным шлангом, что сбивает всех струей
Своих страданий и волнений и жаждою любить
А нужно ли так ранить? А нужно ли так бить людей?
А нужно только музыку и верные слова
И нужно чтобы кругом кружилась голова
И пламенное сердце, что у тебя внутри
И посмотри, рождается в нем музыка
А нужно лишь, чтоб море танцевало на ветрах
А нужен лишь кораблик, заблудившийся во льдах
И чтобы капитан держал штурвал в своих руках
Как твое сердце держит твою музыку.
Альбом «Ассоль немного подождет» (2010 г.)
«Пурпурный ветер», как мне кажется, очень даже неплохая песня. В детстве я читал труды философов о том, что мир двойственен во всем: что есть не просто еще другой мир, а существуют множество миров-близнецов, вернее, антиподов. Мы же, будучи в таком как бы уже довольно политкорректном мире, где все равны, понимаем, что когда где-то негритенок занимается шахматами, а белый – баскетболом, нам жалко и того, и другого: потому что будущего у них нет. Ну, просто как-то понимаем это. Мы понимаем, что глупых людей нет, но в каких-то компаниях, ну, просто не нужно оказываться, чтобы не слить, что есть подозрение, что ими набит этот мир. И, конечно же, некоторые из нас, то ли догадываются, то ли ошибаются, что, конечно, мир создан по большому счету как площадка для совсем немногих для развития. Потому что большинство людей вообще не хотят развиваться. Та часть мозга, которая говорит о том, что нужно меньше затратить усилий, и больше получить сахара и удовольствий, побеждает. Отсюда берется весь наш рабочий класс и офисный планктон, потому что понятно, что, да: тридцать тысяч немного, но они похожи хоть на какую-то стабильность и, главное: можно ничего не делать в принципе. Но есть те, как сказали бы физиогномисты, «длинноголовые», которые хотят как минимум что-то изобрести, как максимум – сделать революцию, все перевернуть. И, мне кажется, что этот мир, все-таки, игровая площадка именно для этих людей…
Город сегодня ждет пурпурный ветер
Если кто не придет, я не в ответе
Сердце мое войдет в форсажный ритм
Сердце растопит лед, расплавит битум
И вольет слова в твое пустое сердце
Встань здесь, руки врозь, так чтоб взгляд уперся в стену
Встань и смотри насквозь. Поднимайся постепенно
Силой мысли, силой слов, силе тяжести назло
И на зависть всем одну тебя на небо занесло
Сто метров над землей – здесь совсем другие птицы
Сто метров над землей – глянь внизу пустые лица
И горбатый и рябой рвет тельняшку, рвется в бой
В этом городе так много тех, кто хочет быть тобой
Город горит в огне тупого гнева
Бредит как в полусне и гадит в небо
Вялый и злой народ, он хочет крыльев
Небо его не ждет, но все же вылей рифмы
И слова в его пустое сердце
Встань здесь, руки врозь, так чтоб взгляд уперся в стену
Встань и смотри насквозь. Поднимайся постепенно
Силой мысли, силой слов, силе тяжести назло
И на зависть всем одну тебя на небо занесло
Сто метров над землей – здесь совсем другие птицы
Сто метров над землей – глянь внизу пустые лица
И горбатый и рябой рвет тельняшку, рвется в бой
В этом городе так много тех, кто хочет быть тобой
Моя помощница считает, что эта песня про нее. Я не развенчиваю этот миф. А, вообще, как бы ты не писал по Божьим сценариям свои стихи, иногда нужно заниматься, все-таки, тем, что в фотографии называется «комплиментарным портретом»: то есть нужно подфотошопить несимметричные части тела, уголки губ приподнять вверх, что говорит о молодости персонажа. И также мы пишем о целых группах людей, таких как женщины, например. И пишем порой не без доли цинизма.
Легкомысленны девушки в мае
Мимолетны, но так хороши
А за мной моя Ангел хромает
Подбирая кусочки души
И любовь моим сердцем играет
Майский ветер сдувает с коня
Посмотри, как она замирает
Заслоняя крылами меня
Майский ветер покровы срывает
И сердца и тела леденя
Моя Ангел, гляди, простывает
Укрывая крылами меня
Я срываю все прелести рая
Колокольчики в сердце звенят
Посмотри, как она умирает
За меня, за меня, за меня
Мнится мне, что на каком-то уровне жизнь людей – это школа, в которой они учатся обмениваться своими товарами и услугами. Когда товаров немного, тогда остаются услуги, и, в принципе, очень многие люди живут друг с другом, просто за то, чтобы один жалел другого. Очень к месту тот самый анекдот про стакан воды в старости. И действительно: он работает. Особенно, если человек сентиментален и нуждается в сочувствии, в состоянии опьянения или уже после него. И вообще, мне кажется, если даже сейчас оглядывать все пространство, скажем, русско-советской поэзии, даже если брать Серебряный век, то любовь и алкоголь – они как две подруги, две сестры: хроменькая и красивая. Правда хромая с мозгами, а красивая полностью тупая, но друг без друга им никак.
По осеннему асфальту разбегались жемчуга
Это будущий февраль так обозначил берега
И с поломанным зонтом я изгибался на мосту
Нецелованный фантом любви забытый на посту
Я искал себе спасенья, окунаясь с головой
В тишину седьмого неба над осеннею Москвой
Я искал себе спасенья над осеннею Москвой
Сквозь меня ходили люди без сердечного огня
В их глазах – коль ты не любишь, не задерживай меня
И сутулясь, исчезали в предрасстрельной тишине
Оставляя мокрый след на обескровленной луне
Я искал от них спасенья, окунаясь с головой
В тишину седьмого неба над осеннею Москвой
Я искал от них спасенья над осеннею Москвой
Время выждало и встало и упало с высоты
Безнадежная усталость – сквозь меня шагала ты
Из пивной, а где-то рядом два крыла побиты градом
Волочились по фасадам, не теряя красоты
Я нашел в тебе спасенье, окунувшись с головой
В тишину седьмого неба над осеннею Москвой
В тишину седьмого неба над осеннею Москвой
По осеннему асфальту разбегались жемчуга
Это будущий февраль так обозначил берега
«Донья северных морей»… Надо сказать, что здесь стилистическая ошибка, хотя и простительно, потому что все равно никто даже не знает, что вообще существует слово «донья». Доньями во множественном числе могут называться только донья ведер. Донья сосудов каких-то. Просто я подумал, что никто еще никогда не использовал это существительное относительно к морям и океанам, потому что как-то не приходилось. Не использовали хотя бы потому, что это невозможно: как предмету, например, лежать одновременно на доньях двух океанов. На самом деле, это прямо песня-близнец предыдущей, где одному жалко другого. А Москва там очень хорошо описана в дождливый летний день… Да, если я не ошибаюсь, когда я выпустил виниловую пластинку «Гномики», Бурлаков, музыкальный критик в Петербурге, написал, что мои песни похожи на небольшие акварели. Так вот: «Донья северных морей» – это акварель Москвы, акварель художника, у которого все краски, кроме серых и черных, закончились. И там, наверно, что-то должно присутствовать темно-синее: может, какая-нибудь дорожка…