Помирись с душевной болью, посмотри себе в глаза
Посмотри, как вдруг на волю просится твоя слеза
Как она бежит по кругу связанных с твоим сердец
Как она с испугу тает наконец
Посмотри в свои тетради, просмотри свои стихи
Как они в ночной засаде ждут, изящны и тихи
Чтобы утром раствориться, растворив в себе печаль
Чтобы в этот мир разбиться, как нетронутый хрусталь
Обнимая нас, черная стена
С обостреньем чувств нам приносит грусть и груз
Умственных атак, что что-то здесь не так
Что что-то потерял, этот мир застрял
А нам немного дай света
А нам немного дай солнечного света, и мы
Раскрутим нашу планету
И мы сумеем убедить отцов и сможем отмыть
Татуировки и меты с их рук
С их душ остатки тюрьмы, ты нам немного дай света
Разделяя нас, черная стена
Нам навяжет мысль, убежденность в том, что мы
Даже в дебрях сна не достанем дна
Где наше злое «Я» – черная змея
А нам немного дай света
И мы заставим планету кружиться под вальс
этой странной весны
И заполняя анкеты
Мы понапишем, что наши отцы повзрослели
в объятьях войны
И наши бедные души —
Они как змеи из кожи, лишь только чуть-чуть тишины
И наши страхи о лучшем —
Они остались вздыхать от любви и тоски у черной стены
Как мне кажется, очень хорошая песня. Это тот самый случай, когда очень сложно говорить и описывать песню, так как лучше, чем сказано в самой песне, не скажешь. Но нужно отметить, что она является ярким представителем проявления моей любви к звучанию слов с корнями. Я очень люблю, когда в словах слышны корни, откуда они взялись, как, например, в забытом слове «вертокрыл». Мне кажется, что оно намного лучше «геликоптера» или «вертолета» отражает суть предмета.
Между кистью и холстом возникает уваженье
Освещая космодром и мое воображенье
Вдруг почтовый вертокрыл приземлился на мольберте
Я нечаянно открыл смерть в коричневом конверте
И будут ангелы и черти, и будет вечная ничья
И я подумаю о смерти, как о нехватке бытия
Будто в быстром пируэте вдруг закончилась лыжня
И природа на дискете сохранит в себе меня
Я б оставил по углам очень скромные записки:
«Извините за бедлам и отсутствие прописки»
Я б и дальше тихо жил в этом радио-концерте,
Но нечаянно открыл смерть в коричневом конверте
И будут ангелы и черти, и будет вечная ничья
И я подумаю о смерти, как об уступке бытия
Будто в быстром пируэте вдруг закончилась лыжня
И природа на дискете сохранит в себе меня
Василий Теркин, если говорить о терминах, которые существуют в моем языке, который называется «Неола» (что в дословном переводе обозначает «Новую латынь»), является одним из них. Например, в английском языке есть слово «хулиган», появившееся от фамилии человека, который много хулиганил: подобным образом можно заменить практически все глаголы в моем языке. Если ты просто забыл какой-то глагол, то можно взять известную фамилию и подставить. В место слова «забыл» сказать «Альцгеймер», или вместо «не морочь мне мозги» сказать «не делай мне Кафку». И Теркин – примерно такой же термин.
Вот наш герой, прошу любить – Василий
Теркин
Он выбрал жить, хоть на войне спокойней
мертвым
Он весь в медалях, орденах, берет двухрядку
И под аккорды вальса наш отряд идет спокойно
В бой – белый, красный, голубой
В бой, что назначено судьбой, случится
Наша жизнь-волчица по сердцу промчится вдаль
И станет жаль, если ты не шел за нами в бой
Мы вечно пьем, но мы не падаем из шлюпки
Мы так идем, что города, держите юбки
Мы любим правду, но и не боимся лести
Из всех наград мы очень рады только чести
Снова в бой – белый, красный, голубой
В бой, что назначено судьбой, случится
Наша жизнь-волчица по сердцу промчится
вдаль
И станет жаль, если ты не шел за нами в бой
Мне кажется, самая короткая моя песня. Не знаю, проходит ли она действительно как колыбельная, но она действительно очень спокойная. Кажется, здесь нет лишних слов. Мне нравится, когда лишние слова в песнях отсутствуют.
Твой дом спит сном,
А где-то луч света
Планету ждет
Ты спишь и зришь —
На белом коне по небу
Едет он
Ты спишь, а с крыш
Твой ангел и Ванга
Твой греют сон
Альбом «До свидания, время» (2003 г.)
Песня «Поддавки» – это вновь песня об иллюзии любви. Действительно, так скажем я, наверно, очень медленно взрослел по сравнению со средним представителем России или другой страны. Тогда, вообще России нужен был какой-то такой пласт культуры инфантильной. Сегодня, в столетие революции, я почувствовал, что эта дата переводит нас из разряда дурацких совков в одну компанию с французами, в чьих глазах отпечатались гильотины. То есть это как бы такой взрослый тип наций. И теперь мы, русские, можем свысока смотреть на нации, в чьих глазах отпечаток гильотин. Россия постоянно обновляла свою кровь посредством уничтожения здравомыслящего мужского населения.
Это нелегко дается понять, как, например, нелегко давалось понять людям младше меня в английском клубе мои рассказы о Костанае, где был один бар. Там, кстати, тема разговора была «Идеальное свидание», и англичанин не мог понять, почему женщине не нужно давать выбирать ресторан, в который идти, почему не нужно идти на ее условие, почему в России это не уважается вообще. Я рассказал ему, что в Костанае был всего один бар, и туда мог войти не всякий, и что в Костанае было за честь, когда мужчина приглашал женщину домой на бутылку водки, и все были в удивлении… Все удивились, что в Костанае, оказывается, не слышали про наркотики. Ну, я понимаю, что наверно были круги какие-то, где было все мрачно, но в целом при Советском Союзе не было наркотиков. Мы помним фразу: «В Советском Союзе нет секса», – не было и литературы, где об этом и говорилось бы. У нас Шейкспир даже, переведенный Пастернаком, абсолютно целомудрен. Потому что если брать Шейкспира в оригинале, то он просто напичкан юмором, весь юмор ниже пояса. Так что когда вдруг в песнях появляется что-то об алкоголе, сексе или свободной любви, это кажется невероятно революционным. Понятно, что революционным это кажется год-два, но этого хватило бы данному артисту, чтобы быть популярным.
Когда любовь двух юных тел
Летела в солнечном трамвае
И контролеры узнавали
Любовь в блаженной нищете
Мы плыли по теченью неведомой реки
Взаимного влеченья
Мы играли в поддавки
И были наши души блаженны и легки
И каждый день был лучше
Мы играли в поддавки
Условные рефлексы, ночные мотыльки
Сгорали в дебрях секса
Мы играли в поддавки
Душевные смятенья писались в дневники
Весь мир был боем с тенью
Мы играли в поддавки
Мы каждый день свои мечты
В последний миг опять спасали
От неожиданной печали
И коммунальной гопоты
Мы плыли по теченью неведомой реки
Взаимного влеченья
Мы играли в поддавки
И были наши души блаженны и легки
И каждый день был лучше
Мы играли в поддавки
Условные рефлексы, ночные мотыльки
Сгорали в дебрях секса
Мы играли в поддавки
Душевные смятенья писались в дневники
Весь мир был боем с тенью
Мы играли в поддавки
Песня «Шел первомайский снег» была написана за день до моего тридцатилетия. Если я тогда написал, что «шел первомайский снег», значит, первого мая действительно шел снег. Это как у Николая Второго к жене в письмах: они все время начинали с погоды, и уделяли ей достаточное внимание: «Сегодня ветрило». «Сегодня ветрило, но солнце потом вышло». То, что революция будет через два дня – совсем неважно. Важно погоду описать… так что шел первомайский снег, да. Песня на самом деле очень красивая.
Шел первомайский снег
Шел первомайский снег
Спускаясь на ресницы и фаты
Вы выжили во мне
Вы выжили во мне
И на моих ветвях цвели цветы
Дотоле неизвестной красоты
Шел первомайский снег
Шел первомайский снег
И мысли и мосты обмелены
Как будто мы во сне
Как будто мы во сне
И тихий океан всего лишь брошь
На черной пелерине тишины
Шел первомайский снег
Шел первомайский снег
И каждая частица тишины
Растаяла во мне
Растаяла во мне
Как сойка в вышине моей любви
Моей непрожитой весны
Шел первомайский снег
Шел первомайский снег
Эта песня стала каким-то хитом self-propelled, самодвижущимся: ее никто не раскручивал, но как-то все знают. Это удивительно, потому что у меня не очень много песен в размере трех четвертей, то есть в вальсе. Но каждый раз, когда я нечаянно пишу такую песню, она становится сама по себе хитом, что подтверждает мою теорию о том, что Россия полностью музыкальна, и ее вкус не соответствует стандартам и вкусам ни Европы, ни англо-саксонского шоу бизнеса. То есть в России все песни должны соответствовать, по-видимому, только трем критериям: чтобы их можно было петь либо при застолье, либо в тюрьме, либо в окопе.