Вы искали меня в позапрошлой неведомой жизни
Узнавая мой дом в перекрестках пустых городов
Бесконечными днями шли наши годы и вышли
Не оставив следов на брусчатке минорных ладов
Я пишу вам письмо, а под каждой строкою аккорды
Я расклею его по задворкам вечерних газет
Вы прочтете, и может быть этот мир неоправданно
твердый
Улыбнется и вдруг даст нам взлет на одной полосе
Я открою вам все свое сердце, как дверцу биплана
Вы в ажурных чулках соскользнете с обложки Playboy
И под рифмы Басе полетим мы под небом нирваны
И беспечно смеясь и безмерно любуясь собой
Вы искали меня в позапрошлой неведомой жизни
Узнавая мой дом в перекрестках пустых городов
Бесконечными днями шли наши годы и вышли
Не оставив следов на брусчатке минорных ладов
«До свидания, время» – постоянное стремление определиться с критериями времени, пространства, с которыми невозможно определиться по идее. У меня такое прослеживается в песнях, зачем – я не понимаю, потому что это вообще не песенная тема. Однако образы действительно очень красивые: «…Подожди стрелять по блюдцам…» Да, у меня существует теория зала ожидания на вокзале между Раем и Адом, и тут эта теория просвечивает. Так вот, на этом вокзале все в ожидании. Кто-то едет из ада в рай. И очень многие едут из Рая в Ад. Они встречаются в зале ожидания на пять минут, и друг к другу как-то так слишком избыточно серьезно относятся. Но потом они садятся в поезд, и оказывается, что эти все треволнения были излишними.
Подожди стрелять по блюдцам все мечты в одну сольются
Мы ее тогда одним веслом
Дар любви от дара боли отличают чувство воли
И любви под трепетным крылом
Свет берется из затменья, суть рождается в сомненьи
Нужные слова из тишины
Расставанья и свиданья в этом зале ожиданья
В общем знаменателе равны
Ты идешь на озаренье, позади посты
До свидания, время, этот мир твое творенье
Подожди стрелять по блюдцам все враги еще сопьются
И Даная выберет твой дом
В нашем тихом мирозданьи все решает ожиданье
И любовь под трепетным крылом
Правда станет заблужденьем, смерть становится рожденьем
Танец на копье твоей судьбой
Этот мир любви и боли только смелым дарит волю
И любовь к победе над собой
Ты идешь на озаренье позади посты
До свидания, время, этот мир твое творенье
На самом деле, я просто летел в самолете. Это – песня-акын – как и многие мои песни, по-моему. Я летел, солнце уже поднималось, потому что когда летишь на Восток, оно быстрее встает. Сочинил я ее в Штатах, судя по тому, что там есть Тихоокеанское побережье. Явно это было не на Востоке России. Да, образы медитативные, а действительно летел и их видел.
Я летел, и было утро
Я смотрел в окно, а за окном
Как на душе моей и пасмурно и мутно
Но поздно было мне грустить о том
Еще на Тихоокеанском побережье
Прощаясь с верой и смиряя в сердце кровь
Я знал в Москве живет моя надежда
А в Петербурге моя любовь
И я уснул, и были грезы
О том, как я, объехав целый свет,
Собрал тебя как бархатные розы
В один большой и праздничный букет
Еще на Тихоокеанском побережье
Прощаясь с верой и смиряя в сердце кровь
Я знал в Москве живет моя надежда
А в Петербурге моя любовь
И жизнь вошла в одну минуту
Вместив в себя миры и сотни лет
А на моем столе не вянет почему-то
Такой большой и праздничный букет
Еще на Тихоокеанском побережье
Прощаясь с верой и смиряя в сердце кровь
Я знал в Москве живет моя надежда
А в Петербурге моя любовь
В этой песне начинает прорезаться истина о том, что у меня было избыточное доверие к женскому полу. Видимо здесь, все-таки, вступает в силу право поэта, исходя из которого, зарифмованные фразы обладают большей истиной чем незарифмованные. Когда я весь влюбленный в женщину, все-таки проговариваюсь в том, что твоя любовь как якорь на сердце моряка, что-то в этом определенно есть. И в подсознании что-то все не так радужно. Надо отметить, что когда из меня валятся термины морские, это не из словаря я нахожу. В юности моей любимой книгой была «Корсар». И вообще, я прочитал все книги о кораблях, о парусниках, поэтому я отлично знаю, чем одна мачта отличается от другой, какие паруса у одной, какие – у другой… Это хорошая песня о несовместимости двух полов. Вот есть такая книга «Мужчины с Марса, женщины с Венеры», ее автор – Джон Грэй. Но там правда у него лишь в одном абзаце написана, что, да: мужчины и женщины действительно несовместимы. Потом, видимо, ему редактор сказал, что много не продадим и он написал полностью противоположную фигню о том, как совместить несовместимое.
Невыносимым камнем во мне застыла боль
И каждый раз, когда мне грезятся моря, я остаюсь с тобой
И упираясь клятва сползает с языка
Твоя любовь как якорь на сердце моряка
Полети со мною чайка белым флагом на бизань
Ветер теплою нагайкой наведет на небе грань
Первым признаком плацебо будут искры между глаз
Только в море видно небо, только в небе видно нас
И в тишине рассвета и в глубине ночей
Я слышу, как планета шмыгает за дверь и не берет ключей
И я кричу послушай и я гоню волну
Спасите наши души, вечная любовь опять идет ко дну
Полети со мною чайка белым флагом на бизань
Ветер теплою нагайкой наведет на небе грань
Первым признаком плацебо будут искры между глаз
Только в море видно небо, только в небе видно нас
Когда мой продюсер на тот момент услышал эту песню, он сразу сказал, что это супер-хит. Один из операторов, который снимал мои видео, сказал, что у него была такая идея, чтобы снять танцующих на гвоздях… И мы сделали это.
В клипе двое бальных танцоров танцуют. Мы действительно сделали такой настил весь гвоздями наверх, кроме нескольких местечек, где можно наступать. И двое этих ребят аккуратно, изящно наступали. Так что сделали мы вот такой острый клип. Понятно, что еще до моего переезда в Петербург, молодые ребята называли девушек барышнями. И, по-моему, даже до двадцать первого века это продолжалось, не знаю, насколько это сейчас актуально или нет.
Солнце и плечи, ветер и волосы
Время устало делится на полосы
Жизнь в обещании вечной весны
Я сочиняю вам стихотворение
Я начиняю его озарением
Барышня, барышня вы безвозвратно пьяны
Дайте мне руку нынче не просто
Ходить на мысочках по чистому воздуху
В метре от прокаженной земли
Я обеспечу вам ваше парение
Тайными клятвами и увереньями
Солнце и ветер в бокале сухого шабли
Солнце и запахи белой акации
В мае так сложно не впасть в левитацию
Жизнь в ощущении легкой вины
Свет всепрощения в миг восхищения
В нем и скрывается суть обольщения
Барышня, барышня вы несказанно бледны
Бледная мимика скомканной грации
Я обретаю удел декорации
Жизнь с ощущением легкой беды
Барышня милая ваши сомнения
Лишь составляющие уравнения
Жизнь под лучами счастливой звезды
Я очень много смотрю телевизор: я смотрю его все время, когда не читаю и не пишу. Так вот, однажды там парень рассказывал о том, как он очнулся от наркотиков, и как-то он сел на машину и доехал до реабилитационного центра. И вот он рассказывал о том, как у него были галлюцинации: как у него руки были большими, ноги длинными, как он кое-как эти ключи мог всунуть в машину, как он доехал. Ну, понятно, что он доехал за счет того, что ангелы его туда дотянули. Так вот: очень много бывших наркоманов говорили мне о том, что очень тонко прочувствовал момент наркотического запоя. Причем, необходимо отметить, что я ни разу в жизни не пробовал наркотиков. Конечно, они мне не поверили, но факт остается фактом. К слову, если говорить об аналогиях, то Высоцкому не нужно было быть дальнобойщиком, чтобы дальнобойщики считали, что он провел пол жизни на фуре.
Вода из ванны льется через край
Дежурный ангел тихо шепчет выбирай
Ты можешь пробовать встать или уснуть в аллее черных картин
Твоя мать не хочет знать тебя, ты можешь не верить
Но твой друг, твой белый друг тебя завел не в ту дверь
Зато теперь ты представляешь весь путь, и что в пути ты один
И ты не веришь в свои ноги, но они тебя несут
Как крылья ангела к дороге, где цепляясь за рассудок
Ты нашарил брелок и в двух верстах левей большие ключи
И оказавшись в машине ты было ехал на свет
И каждый телеграфный столб тянул тебя в кювет
Но твои руки-крылья ангела, несли тебя ты только молчи
И эти двое в белом уже точили ножи
Когда ты выкрикнул всем телом: «Я выбираю жизнь!»
С ее отливами друзей и денег с болью и черной тоской
Дежурный ангел вышел сапою и пялился вдали
И вдруг все фланги занял запах свежевырытой земли
А твое сердце долго лапали и вынули холодной рукой
Ты провалился. В пропасть. В пустую. Жить здесь.
С чрезвычайной робостью
Ты выпрямился в жизнь, а там плескалось солнце
в стакане самой чистой воды
И двое в бирюзовых масках замаячили: «Привет»