Мои водой заполненные трюмы
Английским хлопком, ромом и зерном
Вошли индейцы – резали угрюмо
Оставшихся, не спасшихся вином
Мои пробоины, как колотые раны
Омыты кровью матросни и дикарей
Я зеленел дрейфуя к океану
Как мертвый остров снятый с якорей
И первый шторм был лют и зол, как пьяный
Как пробка от портвейна десять дней
Я танцевал над бездной океана
Вдали от глаз береговых огней
И сладкая, как ром пиратской знати
Соленая волна для корабля
Отмыв от блевоты и винных пятен
Сорвала якорь с лопастью руля
Я тихо плыл в светящимся настое
В стихах волны под звук вселенских труб
Глотал лазурь в свое нутро пустое
Задумчивый, скитающийся труп
Я видел небо полных черных пятен
И вихри уносящиеся прочь
Зарю – взлетевшую с черных голубятен
И вороньем спускавшуюся ночь
В помете птиц я провожаю трупы
Я скрежещу зубами на луну
От резких зорь я пью впадая в ступор
И падая на борт иду ко дну
Я очень много пытался научить тех, кто моложе меня, сочинять стихи. «Я не знаю зачем, и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожащей рукой…» Но в молодых ребятах я вижу абсолютное отсутствие сосредоточенности. Лет двадцать назад это еще называли в американской психологии «short attention span», ну как бы недостаток внимания на то количество времени, за которое можно изучить какой-то предмет. Этим болеют все американцы, и по ним это видно. К сожалению, молодые русские ребята, как оказалось, тоже сейчас болеют этим, хотя… по-моему, это уже совсем другая какая-то болезнь. В своей душе я все же теплю надежду, что вот-вот уже где-то растут и выросли новые талантливые ребята, какие-то невероятно высокие в своей душе, которые напишут еще более красивые песни.
В каждой песне всего одна строка может описать всю песню, и тут этой строкой является, конечно: «Пятнадцать лет похожий свет горел во мне».
Ты просыпаешься от шепота в спине
А на стене встает знакомый силуэт
И в той кромешной тишине едва горит сердечный свет
Пятнадцать лет похожий свет горел во мне
И в той кромешной тишине едва горит сердечный свет
Пятнадцать лет похожий свет горел во мне
И в эту ночь, все города
Осветит новая, при-новая звезда
Она горит как путеводная звезда
Она ведет тебя по темным городам
Я узнаю и тут и там в твоей небесной глубине
Ее по самым чистым отблескам во мне
Я узнаю и тут и там в твоей небесной глубине
Ее по самым чистым отблескам во мне
И в эту ночь, все города
Осветит новая, при-новая звезда
У Паланика есть книга, в которой брат с сестрой танцуют на тонущем корабле. Так вот, эта песня столь же красива, я считаю, как танец на тонущем корабле. А если на этом корабле есть еще и оркестр, который продолжает играть в этот момент, то это красиво вдвойне.
А ты проснулся и беги – я поменял тебе мозги
Пока ты видел шоурил – я говорил с тобою
Ты измерял с открытым ртом температуру за бортом
Когда разверзшиеся гладь пошла гулять с тобою
Влезали в шлюпки кто как мог, держали юбки между ног
И не допетые хиты уже дослушали киты
Ты боевит, но мягкотел, ты воевал, как не хотел
Когда ты взял и улетел – я говорил с тобою
Ты ухватился за штурвал, ты не хотел, но воевал
Когда твой мозг ушел в провал – я говорил с тобою
Вгрызались в шлюпки кто как мог, держали юбки между ног
И не допетые хиты уже дослушали киты
А ты проснулся и беги – я поменял тебе мозги
Пока ты видел шоурил – я говорил с тобою
«Музыка» – это, по большему счету, просто инструкция, как писать песни. Меня же это спрашивали раньше несколько раз в день. Благо сейчас, кажется, наконец успокоились: просто сколько можно… Вы сначала успокойтесь, услышьте своей голос внутренний… И, конечно, это лучше всего делать часа в четыре, пять утра. Не зря все монахи, ламы обожают это время, когда открываются истины. Наверно, поэт – это единственная профессия, которой не обучают. Нет институтов. Я понимаю, что именно при институтах не учат, что там все равно есть свой институт внутренний. А у поэтов даже внутреннего института нет никакого. Ты просто либо поэт, либо не поэт. Мне кажется, что как раз моя «Музыка» может хоть немножко дать преставление, как осторожно нужно идти на свидание с музой.
Аптека, фонарь, Маяковский, Карузо
За каждым предметом скрывается музыка
В каждом объекте сидит фотография
В каждом движении хореография
Ты упираешься взглядом в возможное
А за твоею спиной осторожно
Крадется, чьей то струною задетая
Все не земное, все не воспетое
Милая музыка в ветошь одетая
Ходит, как призрак по краю рассвета
Выйду на берег походкой Карузо
Так здравствуйте милая, милая музыка
Певцы, как охотники бродят ночами
Они закоптили все небо свечами
Они затоптали мне все мироздание
Музыка ходит одна на свидания
Я разрисую внутри сновидения
Я притаюсь и дождусь совпадения
Я пробужусь от намека касания
Тихая музыка ждет написания
Милая музыка в ветошь одетая
Ходит, как призрак по краю рассвета
Выйду на берег походкой Карузо
Так здравствуйте милая, милая музыка
Аптека, фонарь, Маяковский, Карузо
За каждым предметом скрывается музыка
В каждом предмете сидит фотография
В каждом движении хореография
Я ее написал, честно говоря, с образа одной девушки. Даже сам не понял, как, но она так нравится женщинам… Видимо, я воплотился в эту девушку и написал ее языком эту песню, которую я сам не понимаю. Это как если бы вдруг Высоцкий взял и на английском написал песню: получается весело.
Ты бежала по асфальту человеческой реки
Ты сбивала пену бала, галуны и парики
Ты хотела быть собою, помогать делиться кровью
Ты хотела жить любовью без печали и тоски
На тебя смотрели люди, пирамиды и гаргульи
По над жерлами орудий человеческие ульи
Ты хотела брать любовью – получалось только болью
Ты насиловала сцену раздеваясь изнутри
Ты вальсируя за цену одного – давала три
Как резиновая пуля без ужимок и прелюдий
А вокруг на мягких стульях в темноте сидели судьи
Я смотрел перед собою – посредине поля боя
Ты хотела быть судьбою, помогать делиться кровью
Ты хотела жить любовью – получалось только болью
И разорванные ветром пеньюары и чулки
Освещаясь мягким цветом нерастраченной тоски
Колыхались в потных мыслях не уверенных мужчин
По земле сновали люди без озрений и причин
Я смотрел на поле боя – я хотел бы быть с тобою
Ты хотела быть судьбою, помогать делиться кровью
Ты хотела брать любовью – получалось только болью
Ты бежала по асфальту человеческой реки
Ты сбивала пену бала, галуны и парики
Ты хотела быть собою, помогать делиться кровью
Ты хотела жить любовью без печали и тоски
На тебя смотрели люди, пирамиды и гаргульи
По над жерлами орудий человеческие ульи
Ты хотела брать любовью – получалось только болью
Это стариковское ворчание. Действительно, возможно, мне очень свезло, но когда появились первые синклеры – это первые компьютеры – мой друг-компьютерщик тут же закачал какую-то игрушку. Тогда я жил у него в квартире, и я сел играть в нее. Я проиграл всю ночь в эту игрушку довольно бестолковую, дурацкую. Утром он проснулся, пошел на работу, и я понял, что потерял целый день, потому что только сейчас лягу спать. Мне так обидно было за этот день: у меня болела шея, глаза, душа, и я понял, что больше никогда не сяду играть. Свое обещание я где-то сдержал, хотя иногда я могу открыть шахматы, которые являются полным аналогом трехмерных шахмат, и сыграть партию шахмат, но виртуального мира я так и не познал. И мне кажется, что мне свезло с этим очень сильно, потому что я вижу поколение девяностых годов, которым сегодня до двадцати семи лет. И я понимаю, что были лихие девяностые. Я не виню лихие девяностые: они были невероятно интересными, эти девяностые, и тогда выживали самые рисковые, крутые, фартовые, и все было возможно: стать президентом или погибнуть – все, что хочешь. Я думаю, что на то поколение больше всего влияло плохое образование тех годов, потому что со школами была большая проблема. А сегодня я понимаю, что нет, проблема не в образовании. Проблема в том, что как раз в девяностые к нам пришел Интернет. Это первые дети, которые родились, и уже в четыре-пять лет они жили в мире, где был Интернет, они не знали мира без него. Они даже не верили, что без Интернета можно жить, я так понимаю. Они до сих пор не верят, что без него жизнь возможна. Я не рискнул бы писать песни для сегодняшней молодежи, потому что я даже не могу представить, о чем можно написать песню. Я иногда слушаю, что они поют – и это другой язык. Так что «Виртуальный человек» – это просто для старичков успокоение, что, мол, не они одни так страдают от непонимания происходящего.
И каждый день и каждый час
И каждый чат и каждый блог
И каждую частицу нас
Наполнил виртуальный Бог
И я решился на побег