Нелюбовь к роскоши Третьяков унаследовал от отца. Михаил Захарович в завещании 1847 года особо оговаривает: «…пышных похорон не делать». От отца к сыну передалось отношение к богатству, являющееся залогом коммерческого долголетия. Отношение это, традиционное для старой купеческой среды, было порядком подзабыто представителями «новой» буржуазии, родившимися поколение спустя после появления на свет Павла Михайловича. Их предки, потом и кровью приумножавшие отцовские капиталы, прекрасно понимали: роскошь — это напрасное вложение средств. Вместо того чтобы «работать» на коммерсанта, принося ему прибыль, деньги рекой утекают из его кошелька, чтобы никогда туда не вернуться. Бережливость, расчетливость и даже до определенного предела прижимистость были для купца не пороками, но добродетелями. Эти качества были присущи Михаилу Захаровичу Третьякову. Их же современники отмечали в характере его старшего сына.
Была еще одна причина, обусловливавшая нелюбовь Третьяковых и других купцов «традиционного» склада к показному богатству. Все они были в той или иной мере христианами и с детства привыкали заботиться о душе. Для христианина, да и просто для порядочного человека, роскошь — это соблазн, ведущий к жизни без труда и без цели. Роскошь развращает, открывает двери для духовной пустоты. Богатство — это лишь орудие, которым надо суметь воспользоваться в благих целях… и роскошная одежда, еда, обстановка жилища к ним никак не относится. Говорится в Евангелии от Матфея: «Иисус… сказал ученикам своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19: 23–24). У этих слов великое множество богословских и публицистических толкований. Среди них встречаются и легковесные интерпретации в духе: «Богатые в рай не попадут». Думается, нелишним будет напомнить, что подобные трактовки представляют собой вольномысленное упрощение Евангелия. Истинно христианское отношение к богатству выразил один из величайших мудрецов раннехристианской Церкви, святитель Климент Александрийский пояснял эти слова: «…не согрешает тот, кто распоряжается своим состоянием, оставаясь в воле Господней… Отрешаться дóлжно не столько от богатства, сколько душу от страстей освобождать: эти затрудняют собой правильное пользование богатством. Кто добр и праведен, тот и богатство будет употреблять во благо»[218].
Третьяков никогда не делал из денег кумира. На склоне лет Павел Михайлович писал дочери Александре: «…нельзя меня упрекнуть в том, чтобы я приучал вас к роскоши и к лишним удовольствиям, я постоянно боролся со вторжением к нам того и другого»[219]. Близкие Третьякова свидетельствуют: он «…не любил роскоши, лишних трат»[220]. И «…был он купец скуповатый, расчетливый, такой, что зря рубля не истратит»[221]. Тем не менее Третьяков не проповедовал отречение от данного ему свыше богатства, не прятал деньги под подушку. Ему вообще не было свойственно бросаться в крайности, играя роль транжиры или скупца. Его отношение к материальным благам было столь же осознанным и взвешенным, как и к прочим сторонам жизни.
Говоря о Павле Михайловиче, современники отмечают, что ему была присуща своеобразная логика. Это была логика необходимости, целесообразности, которой он подчинял все стороны жизни. Эта черта помогает понять отношение Третьякова к богатству. Очевидно, что Павел Михайлович не был аскетом. Он легко расставался с деньгами, если ему представлялось, что та или иная денежная затрата вызвана необходимостью. К примеру, безусловной необходимостью для Третьякова были комфортные условия жизни семьи и ее безбедное существование, образование и воспитание детей, создание галереи и поездки за границу в целях самообразования. На это он не жалел ни денег, ни труда, ни здоровья. И напротив, на то, что Третьякову необходимым не казалось, тратить деньги он не спешил. Так, его трудно заподозрить в напрасном расходовании денег на приобретение модных вещей или на устройство многолюдных приемов — по примеру младшего брата. Блестящим примером логики Третьякова в этом вопросе является отрывок из его письма дочери Александре, где Павел Михайлович четко прописывает свое отношение к материальным благам: «…для родителей обязательно дать детям воспитание и образование, и вовсе не обязательно обеспечение». И там же: «…нехорошая вещь деньги, вызывающие ненормальные отношения»[222].
Подобная логика целесообразности была прочно связана с восприятием собственного богатства. Нелюбовь Павла Михайловича к роскоши, то есть к тому, что выходит за рамки необходимого, являлась результатом сознательного отношения к собственным капиталам. Третьяков, как весьма состоятельный человек, чувствовал ответственность перед обществом и перед собственной семьей.
Деятельность Павла Михайловича была непрестанной, кипучей, он не мог помыслить себе жизни без труда — и колоссальное трудолюбие предпринимателя было причиной его особого отношения к праздникам и разного рода официальным мероприятиям.
Как любой человек, привыкший зарабатывать на жизнь собственным трудом, Павел Михайлович очень ценил время. Время было самым дорогим, что у него имелось, — не считая семьи и галереи. Часы, минуты и дни своей жизни Третьяков расходовал скупо, как рачительный хозяин, стараясь ничего не потратить впустую. Напрасной траты времени он очень не любил, а праздники (за исключением церковных) выглядели в его глазах именно так. Дни рождения, официальные мероприятия и прочие светские праздники для Третьякова были, по всей видимости, не чем иным, как пространством бесцельности. Временем, когда не к чему себя пристроить, потому что собственное время отдано в распоряжение окружающих. Близкому другу Т. Е. Жегину он писал: «…праздники-то у меня хуже будень бывают хлопотливы»[223]. Вера Николаевна Третьякова, прекрасно знавшая эту особенность мужа, в одном из писем говорит о нем так: «…вообще люди гостящие, праздные ужасно мозолят глаза Павла Михайловича, которому странно, что кому-нибудь надо ехать гостить к другим — так велико у него представление о возможности лично, одному наполнять свой досуг. Временное общество людей он никогда не отвергает»[224].
Павел Михайлович всегда был настойчив в достижении поставленной цели и, сконцентрировавшись, мог свернуть ради нее горы. А праздники эту концентрацию, это рабочее «горение» прерывали. Чем, естественно, до крайности раздражали Третьякова. Как у всякого занятого человека, у него в голове был длинный перечень дел, которые необходимо успеть сделать: в галерее, на фабрике, в делах благотворительности, в семье. И на каждое дело был заведен своего рода «будильник»: надо выполнить к такому-то сроку. А вместо того, чтобы их выполнять, приходилось делать немало ненужных визитов — и принимать ответные делегации ближних и дальних родственников, приятелей, а также людей малознакомых и, может быть, вовсе не приятных.
Все это — под дружный хор непрестанно тикающих «будильников», отсчитывающих уходящие минуты, часы, дни…
Праздники, как ничто другое, выбивали Третьякова из привычной колеи. Поэтому он выработал к ним особое отношение, позволявшее свести к минимуму причиняемый ими ущерб.
В. П. Зилоти вспоминает: «…отец наш, будучи страшно занятым человеком, ездил к родным и знакомым только в праздничные дни, разделяя число этих визитов на три части: на Рождество, на Новый год и на Пасху»[225]. Прочие же праздничные дни Третьяков, насколько это было возможно, старался занять делами. Так, Вера Павловна пишет: «…ясно остались в памяти праздники или воскресенья, когда Павел Михайлович „исчезал“, не показывался, покуда не стемнеет; Андрей Осипович (Мудрогель, служитель Третьякова. — А. Ф.) носил ему вниз и чай, и что-нибудь „скорое“ закусить»[226]. О том же свидетельствует одно из писем близкого друга Третьякова Тимофея Ефимовича Жегина. В 1865 году, поздравляя Павла Михайловича с праздником Пасхи, он сообщает: «…много было у меня глупо-обычных визитов, много спал и, главное, всю неделю ел». А в конце письма интересуется с изрядной долей уверенности: «Как Вы поживали, мой милейший, [в] праздники? Совсем на другой манер: счеты, счеты и счеты»[227]. Тимофей Ефимович прекрасно понимал друга. Знал его склонность работать с утра до вечера. Знал и в значительной мере разделял его нелюбовь к праздникам. Вернее даже, не к самим праздникам — оба они были добрыми христианами, — а к той суете и бестолковой трате времени, которая возникает в предпраздничные и праздничные дни.
Старательнее всего Третьяков избегал праздников, устроенных в его честь. По воспоминаниям Н. А. Мудрогеля, Павел Михайлович «…даже от собственных именин уезжал: накануне вечером обязательно уедет или в Петербург, или в Кострому, лишь бы не быть на именинном вечере»[228]. Когда же в 1892 году Третьяков передал свою галерею в дар городу Москве, «…художники решили отметить это событие и устроили всероссийский съезд в Москве. Третьяков понимал, что на этом съезде он будет центральной фигурой, в его честь будут говорить речи… За неделю до съезда он экстренно собрался и уехал за границу». Далее Николай Андреевич добавляет: «…а художников он любил больше всего. И все-таки и от их чествования уклонился»[229]