[661]. Сохранилось письмо Юрия Федоровича Самарина П. М. Третьякову от 2 декабря 1879 года. По контексту ясно, что Павел Михайлович интересовался у Самарина судьбой произведений А. А. Иванова из собрания А. С. Хомякова. Павел Михайлович в который уже раз проявлял живейший интерес к вещам художника А. А. Иванова, «…произведения которого были ему чрезвычайно дороги и которых он добивался в течение многих лет»[662]. Текст письма Ю. Ф. Самарина имеет смысл привести полностью: «…в настоящее время из картин и этюдов Иванова у меня не осталось ничего, а действительно в 60-х годах (если не изменяет память), по просьбе Алексея Степ[ановича] Хомякова, я вносил деньги за некоторыя из его картин, в том числе за Аполлона (других не припомню) и за несколько этюдов, между прочим „Вода с каменьями“, которыя и были временно и притом в мое отсутствие перевезены ко мне в дом, а затем перешли во владение Алексея Степановича Х[омякова]. В то время, как Вам известно, всеми способами старались удержать в Москве произведения этого даровитаго художника нашего, а я с своей стороны, как не собиратель картин, содействовал этому только ссудою денег любителю и знатоку А. С. Хом[якову]. Если не все из бывшаго у меня перешло к Хомякову то остальное надо искать у Ольги Фед[оровны] Кошелевой и только у нее, потому что твердо помню, что только с этими двумя лицами имел дело на распродаже произведений А. А. Иванова. Если удастся собрать более точныя сведения, то не оставлю сообщить их Вам, многоуважаемый Павел Михайлович, а до того прошу принять уверение в совершенном почтении готоваго к услугам Ю. Самарина»[663].
Еще один славянофил, довольно плотное общение с которым П. М. Третьякова прослеживается по разным источникам, — это Иван Сергеевич Аксаков. А. П. Боткина приводит отрывок из «Синего альбома» матери, в котором та рассказывает о ходе Пушкинского праздника, состоявшегося 26 мая 1880 года. В этот день произошло торжественное открытие памятника А. С. Пушкину, «общее настроение — жизнь только Пушкиным». Вера Николаевна Третьякова пишет: «…Иван Сергеевич Аксаков побеседовал со мной о Достоевском, о том, что он будет читать завтра на заседании Общества Российской Словесности и что, сказав о Пушкине как о народном поэте, он хотел дать важное место его няне, как воспитательнице его и няне-рассказчице, наполнявшей картинами его фантазию»[664]. Из этого, как и из некоторых других отрывков видно: Аксаков, а также другие видные деятели культуры считали не только самого П. М. Третьякова, но и его жену достойным собеседником, с которым можно обсуждать самые разные вопросы культуры[665].
Переписка П. М. Третьякова с И. С. Аксаковым довольно обширна и затрагивает самые разные вопросы: художественные, политические, бытовые. Так, в одном из писем И. С. Аксаков просит П. М. Третьякова написать для его невестки характеристику на двух рекомендованных ей гувернанток, живущих в доме Третьякова: «…будьте так добры, черкните мне словечко и сообщите мнение Ваше или Веры Николаевны о сих двух особах и об условиях каждой из них»[666].
В феврале 1878 года И. С. Аксаков пишет Павлу Михайловичу: «…Умелецкая беседа (то есть художническая беседа, от слова „умелый“) в Праге обращается с просьбой: прислать в Прагу для художественной выставки часть картин или этюдов Верещагина. Не знаю — возможно ли это, и если возможно, то от кого это зависит. Издержки и посылка и страхования „беседа“ принимает на себя»[667]. Что ответил на это письмо Третьяков, неизвестно. В том же году Аксаков предлагает Третьякову прочесть «…в Новом Времени дней пять тому назад помещенныя статьи Стасова: Мастерская Верещагина, где описывается его новая работа: картины Индии и картины последней войны»[668]. А в сентябре 1878 года Павел Михайлович благодарит И. С. Аксакова за портрет, который, по мнению Третьякова, «…вышел чудесный»[669]. По-видимому, речь идет о портрете И. С. Аксакова кисти И. Е. Репина. Сам Аксаков в августе 1878 года пишет Третьякову: «…от души благодарю Вас за знакомство с Ильей Ефимовичем Репиным. Он очень симпатичный и талантливый художник, с широкою кистью. Мне кажется, портрет удачен»[670]. В другом письме, по-видимому 1877 года, Аксаков дает Третьякову запрошенную им информацию о колорите лица близкого И. С. Аксакову человека, а также говорит о его фотографии. Из перечисленных деталей видно: человек этот давно уже скончался, но представляет для Павла Михайловича интерес как видный исторический деятель. Скорее всего, речь идет об отце Ивана Сергеевича, С. Т. Аксакове, портрет которого в 1877 году пишет И. С. Крамской. «…Колорит лица в молодости и в зрелые года был такой же, как мой, то есть красноватый, а потом в старости побледневший. Фотография была сделана у Шерера и Набгольца во время оно, то есть лет 20 с лишком тому назад. Конечно у многих знакомых она имеется, я постараюсь достать»[671].
Павел Михайлович в 1870–1880-х годах принимал деятельное участие в жизни Московского Славянского благотворительного общества, главой которого был И. С. Аксаков. Третьяков, как и прочие члены Общества, жертвовал деньги на помощь братским славянским народам на Балканах, отстаивавшими свою независимость в войне с Турцией. «…Завтра, в четверг, 22 июня, в час пополудни назначено заседание Моск[овского] Славянскаго общества, где я буду произносить речь по случаю современных обстоятельств. Не пожалуете ли Вы? Так как публики много не предвидится, то заседание будет происходить в зале Слав[янского]. общества, на Большой Молчановке, в доме Белкиной», — приглашает Аксаков Третьякова на одно из заседаний[672]. В речи, произнесенной 22 июня 1878 года, И. С. Аксаков подверг критике деятельность правительства, согласившегося на постыдный Берлинский конгресс, фактически уничтожавший дипломатические завоевания, достигнутые в результате Сан-Стефанских мирных соглашений 1878 года между Россией и Турцией. После этого деятельность Славянского общества была приостановлена, а сам Аксаков выслан за пределы Москвы, в усадьбу Варварино Владимирской губернии. Любопытно, что П. М. Третьяков сопровождал едущего в ссылку Аксакова вплоть до Троице-Сергиевой лавры[673].
14 апреля 1880-го Иван Сергеевич пишет Третьякову: «…премного и много благодарю Вас и Сергея Михайловича за то, что вспомнили меня и славян и прислали двести рублей. Я и не чаял такой благодати, и как раз к празднику»[674]. При этом из их переписки видно, что подобная политизированная деятельность была Павлу Михайловичу не слишком по душе. «…Недостаточно любить друзей: это и язычники творят, говорит Спаситель. Недостаточно тратиться на благотворения приятныя, помогать, например, деньгами искусству, наукам, художникам: нужно благотворить и тому делу, к которому даже и не совсем лежала бы душа. Другими словами: следует дать мне денег на нужды славянския: теперь… я один отдуваюсь за сочувствие всей Российской империи, и истратил своих до двух тыс[яч] рублей. Славянск[ий] комитет формальный до сих пор не учредился, прошение о нем застряло в Петербургских канцеляриях. Вы с братом, правда, аккуратно выплачиваете по 100 р[ублей] в год. Но это слишком сухо, холодно и маловато. Пожалуйста, пришлите денег еще малую толику. Крайне нужно», — пишет Третьякову И. С. Аксаков в сентябре 1885-го[675]. Из следующего письма видно, что Павел Михайлович добавил 100 рублей ежегодного взноса от лица Веры Николаевны, а также 300 рублей «…как особое пожертвование на славянския нужды»[676].
Итак, на протяжении многих лет Павел Михайлович Третьяков встречается с виднейшими славянофилами, в разговорах с ними поднимает вопросы русской культуры. Славянофилы не отторгают Павла Михайловича, но, напротив, принимают его в круг идейно близких им людей. Отношения же Павла Михайловича с некоторыми из них можно назвать вполне приятельскими. Любопытны в этом смысле строки из письма И. С. Аксакова от 2 декабря 1878 года: «…Не знаю, как и благодарить Вас, глубокоуважаемый Павел Михайлович, за Ваши теплыя, дорогия мне строки. Сердечно радуюсь свиданию с Вами и надеюсь, если установится путь и приищется квартира, быть в половине декабря в Москве… Высоко ценю я Ваше доброе обо мне мнение, но, конечно, не был бы достоин Вашего уважения, если бы и в самом деле признал за собою то значение, которое Вы мне приписываете. Дай Бог только быть посильно полезным делу Русской чести и совести, делу правды и гражданскаго долга»[677]. В другом месте, в 1878-м, Иван Сергеевич заканчивает письмо Третьякову такими строками: «Прошу Вас передать Вере Николаевне мой почтительный поклон, а Вас позволяю себе обнять»[678].
Третьяков 1860–1890-х годов — это, если можно так выразиться, «славянофил в действии». Вернувшись из путешествия 1860 года, он продолжил претворять в жизнь высказанную им до поездки идею — создание в Москве галереи национального искусства. Таким образом, Москва в художественном отношении противопоставлялась Петербургу, являла собственный нарождающийся эстетический идеал, творцом и транслятором которого был Павел Михайлович Третьяков.