Потом выучила ново- и старотайанские языки и приехала в страну, о которой мечтала с детства. Тайанцы начинали раскопки Фарфорового города. Ей удалось попасть в экспедицию. Под начало такого знатока, как профессор Шень!
Патриция словно воочию видела полуразрушенную стену Фарфорового города. Во многих местах кладка осыпалась, изразцы, облицовывавшие стену, раскрошились. Камни заросли травой. Временами, однако, из-под травы и мха удавалось извлечь целый изразец. Очистить и увидеть диковинный цветок или герб Южного княжества, портрет какой-то красавицы или свившихся клубком драконов… Работа шла полным ходом. В самом городе можно было уже различать фундаменты домов, перекрестия улиц. Днем участники экспедиции ползали на четвереньках, бережно сметали песок и пыль с легендарных камней, а вечерами до хрипоты спорили, решая, что именно откопали. Работа была тяжелой и кропотливой. Все обломки, черепки нумеровались и бережно складывались. Бывали и награды. Например, когда обнаружили тайник, заполненный фарфоровыми вазами, ларцами, цветами, статуйками, посудой. Или когда по осколкам фарфоровых колонн опознали дворец «Времена года».
Патриция провела ладонью по лицу. Подумать только, Фарфоровый город обратился в пыль. Исчез бесследно, и с ним — целый век жизни Тайана. Победа в войне одержана, Тайан возродится, но Фарфоровый город исчез бесследно.
Думать о грустном не хотелось. Патриция сидела запрокинув голову и пыталась отыскать в небе различные созвездия. Увы, звезды казались рассеянными хаотично. Интересно, что, когда Эндо показывал созвездия, она прекрасно видела их очертания. Тогда на краю большого раскопа (был еще малый раскоп у самой стены Фарфорового города) собралось пятнадцать человек. (Несмотря на строжайшие требования врача и начальника экспедиции, режим соблюдали только двое: врач и начальник экспедиции.) Остальные полагали: если день отводится для работы, вечер — для споров, то ночь — для веселья. Начинали игрой «ва-са-шу». Полагалось угадать, из какого стихотворения цитируется строчка. Если угадать не могли, придумывали продолжение. Затем продолжение сравнивалось с подлинником. Соперничать со знаменитыми поэтами и позориться никому не хотелось, поэтому томики стихов зачитывали до дыр. Патриция играла со всеми на равных и дважды сумела поставить в тупик Эндо и Тои. После «ва-са-шу» приходил черед мифов и легенд. Тайанцы их знали без счета. Сильнее всего Патрицию поразил рассказ Эндо о небесной змее, нанизавшей на хвост пять огненных светил. Она не помнила, как перешли от змеи к созвездиям, зато хорошо помнила запрокинутую голову Эндо, его растрепанные волосы, указующий перст, вспыхивающие во тьме улыбки. Слышала резкий повелительный голос (все, как завороженные, смотрели на ту звезду, на которую он указывал).
Патриция гадала: осталось ли у слушателей чувство, будто они приобщились к некой тайне. От слов и поступков Эндо у нее всегда появлялось ощущение чего-то значительного.
Она поудобнее устроилась в кресле, подперла кулаком щеку. Подобные мысли приходили не впервые. «В сравнении с огромным миром человек ничтожен и незаметен. И становится велик, лишь когда раскрывается для чего-то большего, чем он сам: великой мечты, великой любви, великих свершений». Патриция не сомневалась, что профессора Шеня возвышала преданность делу. Эндо не мог равняться с профессором ни уровнем знаний, ни одержимостью археологией. Но было и у него нечто затаенное, чем жил. Эту страсть он и скрывал ото всех и щедро ею делился, выплескивая на остальных неиссякаемый заряд веселья и бешеной энергии. Недаром находиться подле него было в радость — и когда он читал стихи, и даже когда просто обдувал пыль с черепков.
Патриция вздрогнула: из окон дома на веранду хлынули потоки света. «Элен проснулась». Патриция съежилась, приготовясь к заслуженной отповеди.
Дверь распахнулась, и на пороге появился Эндо.
«Кажется, умные люди называют это материализацией мысли…» Дальше сего глубокомысленного вывода Патриция не продвинулась. Происшествие было невероятным. Прежде чем осмыслить, его требовалось пережить. И Патриция начала переживать, не торопясь, со вкусом, не задаваясь вопросами: как, откуда, почему, надолго ли? Просто смотрела на Эндо и радовалась.
Эндо присел на перила веранды. Напряжение исчезло с его лица. Он улыбнулся — светлой, широкой, немного детской улыбкой. Сказал:
— Добрый вечер.
— Доброе утро! — вскричала Элен, выскакивая на веранду. — Где ты была?
Тотчас поняла, что извергать громы и молнии бесполезно. Патриция не услышит. Элен посмотрела на Эндо — и обомлела. Не приведи она сама этого человека в дом, в жизни бы не поверила, что именно его встретила на тропинке. Он опять — не меняясь — изменился до неузнаваемости. «Сколько у него лиц? Ладно, хоть свитер один».
— Где вы были? — обратился Эндо к Патриции.
Теперь спрашивал Эндо, и Патриция услышала. Разом все вспомнила, перехватила грозный взгляд Элен и попыталась отсрочить неминуемую расплату.
— Здесь сидела.
— Давно? — неумолимо продолжала Элен.
— Извини, не засекла времени.
И так как Элен сделала паузу, чтобы набрать побольше воздуха, Патриция перешла в наступление:
— А ты сама откуда явилась? Я-то думала — мирно спишь.
Элен не собиралась сдаваться.
— Ах вот как! Ты думала. Во сколько же ты прибрела домой, если даже не заметила, что меня нет?
— Во всяком случае, я пришла раньше тебя.
— Откуда пришла? — не замедлил спросить Эндо.
— С Лисьей горы, — объяснила Патриция, вновь устремляя на него сияющий взгляд и улыбаясь.
Эта блаженная улыбка уже начала раздражать Элен. Она сухо осведомилась:
— Можно узнать, с кем ты разговариваешь?
Ошеломленная Патриция слабым взмахом руки указала на Эндо. Элен посмотрела в ту сторону.
— Там никого нет. Это Мираж.
— Мираж?
— Конечно, мираж. Нам-то с тобой известно, что Эндо в плавании.
Эндо от смеха чуть не кувырнулся в воду.
— Мне кажется, что этот мираж сейчас своротит нам перила.
— Не волнуйся, к утру он рассеется.
— То есть как рассеется? — всерьез испугалась Патриция. — К утру? Что, отплытие шхуны отложили только до завтрашнего утра?
Элен безнадежно вздохнула.
— Утром я действительно должен буду уехать, — признался Эндо, но, заметив, как стремительно погасла улыбка Патриции, поспешил добавить: — Ненадолго. Я уволился со шхуны и теперь совершенно свободен.
Элен не дала Патриции погрузиться в новые приятые переживания.
— Соизволь все-таки объяснить, что случилось и где ты пропадала.
Патриция героическим усилием воли заставила себя думать не только об Эндо. И тут же воодушевилась вновь.
— Сегодня день чудес. Я бродила по разрушенной усадьбе и припозднилась. Хотела взглянуть на закат со ступеней Павильона. В поэме есть строки: «Тонет в алых волнах…»
Эндо посмотрел на нее с любопытством. Прожить несколько месяцев в Тайане и не заметить, как внезапно тут обрушивается ночь?
— Здесь же закат короткий, — чуть не по слогам отчеканила Элен.
— Я забыла, — обезоруживающе улыбнулась Патриция.
Элен выразительно посмотрела на Эндо — готовьтесь, то ли вас ждет впереди.
— И все же это было очень красиво, — продолжала Патриция. — У берега море сине-зеленое, дальше начинает темнеть, переходит в лиловое, почти черное, а потом снова меняет цвет — к розовому и алому. И алое солнце у самых волн! А возле Павильона — розовые стволы сосен, темная хвоя, бордовые листья кленов. Правда, все это я видела лишь несколько минут.
— Потом осталась в кромешной темноте, — подхватила Элен. — Фонарик, конечно, не прихватила…
— Я же не собиралась задерживаться, — начала оправдываться Патриция.
— А кто говорит, что собиралась?
— Ладно, ты тоже не засветло прибыла.
— Все же вы встретились, — напомнил Эндо, ― желая рассказать друг другу…
— Я не сразу смогла найти ворота. Да еще боялась переломать ноги в темноте. Бродила по усадьбе и вдруг увидала свет между деревьями. Представляете?! Кто-то разжег костер на Лисьей горе.
Эндо пересел на краешек стола.
— Тут ты, конечно, вспомнила об убийце и на цыпочках удалилась, — подсказала Элен.
Патриция опустила глаза.
— Вспомнила. И подошла ближе.
— Логично, — отметила Элен.
— Понимаешь, я стояла в темноте и была уверена, что увижу тех, кто сидит у костра, раньше, чем они — меня. Хотела посмотреть. Если они заслуживают доверия — попросить проводить меня вниз. Или просто одолжить фонарик — вдруг у них найдется.
— Благоразумная моя! — вздохнула Элен. — Продолжай.
— Ну, знаешь ли, — рассердилась Патриция. — Неужели я не смогу отличить честного человека от убийцы?
— Сможете. Когда он воткнет нож вам в горло. Раньше — вряд ли, — неожиданно жестко отрезал Эндо.
Луч света, падавший из окна, освещал его лицо — напряженное, почти гневное. Широкие черные брови были сдвинуты, губы туго сжаты.
Элен удивилась, вспомнив, как бесстрастно держался Эндо при первой встрече с Патрицией. Не давал себе воли? Почему — если она ему не безразлична? Или за три дня его чувства внезапно изменились? Что же их изменило?
— К счастью, ничего подобного не случилось, — тихо сказала Патриция. — Костер горел ярко. Я взглянула и не поверила своим глазам.
— Там сидели две лисицы и поедали жареную утку? — невинно справилась Элен.
— Нет, ехидина. Там сидели мужчина и женщина — в старинных тайанских одеждах. Знаешь, я минут пять с места сойти не могла, все смотрела — так это было красиво. На мужчине — белоснежный кафтан, расшитый пышными лиловыми цветами, — так одевались южные князья в пору своего могущества. У женщины темные волосы подняты в высокую прическу и украшены цветами хризантемы. Нижнее одеяние тоже белое, а верхнее — короткое розовое, расшитое мелкими алыми цветами. Когда женщина двигалась, казалось, по платью пробегают алые волны. Незнакомцы сидели у костра и молча смотрели в огонь. Я наконец опомнилась, вышла и заговорила с ними. В первую минуту они растерялись, мне показалось, даже испугались, но потом ответили очень приветливо. И самое потрясающее — ответили на старотайанском языке!