Перевоплощение Каликс
Ничто не заканчивается так, что нельзя было бы возродить, пусть даже и в чьем-либо сердце.
Глава 93
Никс кубарем летела сквозь тьму. Кружась в воздухе, она видела, как сфера над ней стремительно уменьшается, а чернота бездны надвигается на нее. Вдогонку ей летели лязг стали и крики Каликс. Сердце сдавило ей горло. От быстрого падения перехватило дыхание.
Она победила Корня и освободила Шийю, только чтобы быть вознагражденной появлением Каликс – зверя, созданного в темном логове Ифлеленов, который раздробил разум орды и сбросил рааш’ке с небес.
Словно привлеченная этой мыслью, под ней промелькнула смутная тень, вдруг появившись откуда-то из темноты – широко раскинутые крылья, освещенные тусклым светом сверху.
Каликс нашла ее. От этой твари не было спасения даже здесь.
Никс ударилась о мохнатое тело под собой, инстинктивно вцепившись в него. Пальцы ее зарылись в мех в поисках хоть чего-то осязаемого в сгущающейся темноте. Грудь ударилась о теплую спину, вызвав панический вопль под ней. Она узнала бы эту песню где угодно.
Это была не Каликс.
«Баашалийя…»
Никс вцепилась в него еще крепче, пока он всеми силами пытался замедлить ее падение, отчаянно хлопая кожистыми крыльями и ощутимо вдавливая ее в себя при каждом их взмахе. Но Баашалийя был слишком мал, чтобы просто выдержать ее вес, не говоря уже о том, чтобы вынести ее отсюда наверх. Хотя теперь они уже не падали, а просто быстро снижались в пустоту.
Пока Баашалийя выплескивал свое отчаяние, отзвуки его обуздывающего напева отражались от стен и возвращались к ней, открывая то, что скрывала темнота. Никс мельком уловила очертания проносящихся мимо стен и поняла его намерения.
«Нет, Баашалийя, нет…»
Стены ямы-колодца были покрыты чем-то вроде строительных лесов из лестниц и более широких кольцеобразных площадок. Баашалийя боролся с ее весом и раскачивался из стороны в сторону, сильно хлопая крыльями, чтобы еще больше замедлить падение. Но он уже достиг своего предела, почти что выбившись из сил.
И отклонился к стене, нацелившись на ближайший насест.
Вместе они ударились в одну из круглых площадок. От удара Никс сильно швырнуло, ударив бедром и головой о стену. Она услышала, как ломаются кости, и соскользнула на мостки, перепутавшись с Баашалийей. Тот хлопал крыльями и скулил, попискивая от боли.
Никс сползла с него, вслепую пробравшись мимо его головы. Сюда проникала лишь тонкая струйка света. Огромное отверстие высоко над головой было не больше ее ладони. Освободившись от Баашалийи, она растянулась на площадке. В ее левую ногу словно вонзилась огненная пика. Никс ощупала ее по всей длине, наткнулась пальцами на выпирающую шишку на берцовой кости, тут же отозвавшуюся еще более резкой болью.
Перелом.
Но подобным образом пострадала не только она. Даже при слабом освещении Никс могла сказать, что крыло Баашалийи сильно смялось при ударе, подвернувшись под него. Его полые кости были еще более хрупкими, чем у нее.
«Баашалийя, тебе не следовало тут появляться…»
Он мяукнул и толкнул ее носом, зарываясь ей под руку, нуждаясь в ее утешении. Она никогда не смогла бы отказать ему. Никс потрепала его за ухом, тихо напевая слова утешения, хотя и не могла вложить в этот напев много души. И все же постепенно его плач утих – не столько из-за ее дара, сколько из-за ее прикосновений.
– Зачем ты пришел? – прошептала она.
Тем не менее Никс находила утешение в его присутствии.
«По крайней мере, мы вместе».
Свой второй вопрос она оставила невысказанным.
«Как ты сюда попал?»
Никс знала, что он наверняка сбежал с «Пустельги», когда на корабль напали, и слетел вниз вместе с оставшимися рааш’ке. Но она изо всех сил пыталась понять, почему Баашалийя до сих пор оставался в воздухе, мог летать, даже предпринять эту отчаянную попытку спасти ее.
Никс представила себе, как рааш’ке всем скопом валятся с неба.
И тут поняла.
«Потому что ты не рааш’ке».
Баашалийя никогда не был частью их великого разума. Даже сейчас она могла ощутить остатки того древнего присутствия на задворках своего сознания, какими бы разбитыми и израненными они ни были. И какие бы эманации ни уловила Каликс, прорвавшись в разум орды, они были характерны исключительно для рааш’ке и почерпнуты из их общности – общности, к которой младший брат Никс не имел ни малейшего отношения.
Баашалийя был миррской летучей мышью, и в буре крыльев под куполом Каликс, скорее всего, просто не заметила его присутствия.
И все же подобное стечение обстоятельств им мало чем помогло. Это оставило и Никс, и Баашалийю сломленными и брошенными на произвол судьбы. Даже если б у нее сейчас были обе ноги, она никогда не смогла бы выбраться из этого колодца, не успела бы остановить то, что надвигалось.
«Мне самой понадобились бы крылья».
И тут она поняла, что нужно сделать.
Грейлин силился оттащить бесчувственного Даала в укрытие туннеля.
– Хватай его за ноги! – приказал он Джейсу.
Закинув секиру за плечо, тот развернулся и ухватил Даала за лодыжки.
Вместе они стали пробираться сквозь дым, придерживаясь самых плотных его клубов. Даал сильно ударился головой, практически потеряв сознание, но конечности у него кое-как двигались, и он все еще дышал.
«Хотя он должен быть уже мертв».
Была лишь одна причина, по которой этого не произошло.
Грейлин посмотрел сквозь дым на останки крылатого скакуна Даала. То ли из-за капризов ветра, то ли из-за какого-то инстинктивного стремления уберечь седока, все еще глубоко заложенного в Нифке, она в последний момент взмахнула крыльями, подхватив ими воздух, и смягчила удар собственным телом. Нифка спасла Даалу жизнь.
Грейлин не считал это простой случайностью.
И им помогла не только ее смерть.
Когда рааш’ке повалились с неба, два зверя врезались прямо в отряд халендийских налетчиков, которые преследовали группу Грейлина. Он и его соратники были уже близки к поражению. Во время последней стычки Дарант потерял одного из своих людей. Все они были в крови и едва могли поднять оружие. И тут с неба дождем посыпалась смерть. Укрывшись в устье туннеля, им оставалось лишь наблюдать за происходящим. Халендийцы – прямо за порогом – были раздавлены костями и кожей. Те, кто не был убит, разбежались. Часть из них скрылась в дыму. Самые мудрые из налетчиков, опасаясь повторения чего-то подобного, прорвались мимо группы Грейлина и во главе с коммандером Гриссом побежали в глубь туннеля. Дарант, Перде и Викас погнались за ними.
В этот момент Грейлин и увидел, как разбился Даал, но уже успел потерять Никс из виду. Опасаясь худшего, он увлек за собой Джейса, чтобы тот помог ему спасти Даала и разыскать Никс. Первое им удалось – в отличие от второго. Рыцарь мог лишь молиться, чтобы Даал знал, куда она могла упасть.
Вернувшись в туннель, они двинулись по нему, но Грейлин отказался заходить слишком далеко, зная, что Никс должна быть где-то под куполом.
Джейс опустился на колени рядом с Даалом, которого они усадили спиной к стене.
Тот что-то пробормотал и зашарил вокруг себя руками, медленно приходя в себя.
Джейс выглянул наружу, осматривая внутренность купола.
– А где же Крайш и Райф?
– Последний раз я видел их возле кокона Шийи.
Джейс продолжал озабоченно вглядываться, тоже явно волнуясь – и не только за Никс.
– Я пару раз успел глянуть на эту громадную сферу. Она все еще трясется, но уже не так сильно. Наверное, Шийе удается понемногу обуздать ее.
Грейлин кивнул:
– Остается лишь надеяться.
Даал наконец ожил настолько, что его охватила паника. Он дико забился, а Джейс пытался утешить и успокоить его. В конце концов Даал оттолкнул Джейса.
– Со мной всё в порядке. – Его взгляд метался между ними двумя. – Где Никс?
– Мы надеялись, что ты знаешь, – ответил Грейлин с замирающим чувством поражения.
Даал помотал головой, глаза у него расширились от страха.
Прежде чем Грейлин успел еще о чем-то его спросить, из глубин туннеля донесся мучительный крик, полный боли и ужаса, эхо которого стало громче, когда достигло их.
Все посмотрели друг на друга, но не они одни услышали этот крик.
Он привлек внимание чудовища.
Их с шумом обдало ветром, когда огромная тень метнулась к порогу, приземлившись у самого входа в туннель. Широко раскинув черные крылья и низко опустив башку, гигантская летучая мышь дико завизжала на троих укрывшихся внутри, а затем вперевалку двинулась к ним.
Никс обеими руками сжимала свой поясной нож. Прислонившись головой к стене, она уставилась на далекий свет. Молясь всем богам, укрепила свое сердце, пытаясь собраться с духом.
«Не заставляй меня делать это…»
Она закрыла глаза и собрала все силы, которые у нее только оставались. Заглянула вниз, в черную бездну внутри себя, пытаясь выдержать взгляд этих холодных неумолимых глаз. Ей нужно было оставаться такой же непреклонной.
«Не заставляй меня делать это…»
Никс собрала весь огонь, который оставил ей Даал, каким бы скудным тот ни был. Вобрала его в свое сердце, напевом разожгла ярче.
«Не заставляй меня делать это…»
Она обратилась к потрепанным остаткам разума орды и поделилась тем, что знала, что помнила. Тот должен был понять. Что-то в ней хотело, чтобы он не понял, но он понял. Рааш’ке и миррские летучие мыши пошли разными путями, но по сути своей они были во многом одинаковыми – общинными и вечными. Она попросила разум орды помочь ей, показать, как ей следует поступить. Никс хотела, чтобы он отказался. Этого не произошло.
«Не заставляй меня делать это…»
Склонившись над огнем Даала, она раздувала его своим напевом, насколько могла. Баашалийя попытался присоединиться к ней, попискивая в унисон, но Никс закрылась от него. Это был напев, который нельзя было делить с ним на двоих – если только у ее усилий был хоть какой-то шанс принести успех.
«Не заставляй меня делать это…»
Разум орды выжидающе наблюдал за ней с необъятностью веков, наготове.
«Не заставляй меня делать это…»
Но она уже делала это раньше.
И, не позволив себе окончательно расклеиться, Никс отскочила в сторону, вздернула голову Баашалийи и глубоко вонзила нож ему в горло. Это был не тот милосердный укол, как тогда, когда она бережно взяла крохотную искорку Баашалийи и поместила ее в более крупное тело.
Это была безжалостная бойня.
Она глубоко вонзила лезвие и рванула его на себя. Горячая кровь окатила ей руки. Баашалийя плакал и мяукал, слабо хлопая крыльями, стремясь вырваться, но все еще не желая покидать ее. Она вцепилась в него еще крепче. Его всхлипы молили о прощении – хоть он и не понимал за что.
Никс не могла утешить его своим напевом, размыть перед ним свои острые края. Чтобы все получилось, он должен был быть обособлен от всего остального мира, явив перед нею лишь свою чистую, ничем не запятнанную сущность.
Она всхлипывала и раскачивалась от горя, но вонзала нож все глубже, пытаясь отыскать в себе холод бронзы, позволяющий без раздумий и одним движением свернуть шею, бесчувственность воина, способного убить ни в чем не повинного человека.
Наконец, пропитанная его кровью, дрожащая всем телом, Никс почувствовала, что он перестал сопротивляться. Крылья его опустились. Его мольба о прощении перешла в жалобный шепот, а затем затихла.
Она положила ладонь на его сердце – такое же чистое, каким и было всегда.
Вскоре оно остановилось.
Никс откинулась назад и исторгла из себя свой напев на весь мир. Сплела из него яркую сеть и накинула ее на тело Баашалийи, укутав ею каждую милую ей частичку его тела. Затянула ее потуже, когда выпевала наружу свою боль, собирая в этих золотых прядях все, что было Баашалийей.
Она все сжимала и сжимала ее, вбирая всего его в себя целиком: его любовь, его наивную чистоту, его раздражительность, его голод, его страхи, его привычки, его мечты – каждую частичку его жизненной сущности.
И пока это делала, искорка Баашалийи постепенно превратилась в золотое сияние летнего солнца. И все же Никс все тесней смыкала эту сеть, своими напевом и огнем силясь еще крепче прижать его к себе. Солнце превратилось в твердую звезду, вечную и совершенную. Ей хотелось смотреть на нее до скончания веков – но внутри себя она передала ее в другие руки.
Поступок, ничуть не менее жестокий, чем та резня. Отпустить его, доверить кому-то другому…
Разум орды втянул эту звезду в свою черную древность, полностью окутав ее, затмив ее красоту. Будучи рааш’ке, он не мог слить свое сознание с Баашалийей. Вот почему Никс пришлось вытащить Баашалийю из его тела – ничем не замутненного, первозданного, полностью отделенного от нее, не затронутого даже обуздывающим напевом, который был у них один на двоих.
Но пусть даже эта древность и не могла поглотить Баашалийю, она могла удержать его.
Никс шептала этому вечному духу, понимающему, о чем она просит его.
И он не отказал ей.
«Прими меня».
Даал попытался вмешаться, но Джейс оттолкнул его обратно себе за спину.
Огромная летучая мышь протиснулась в туннель перед ними, злобно и безумно визжа на них. Изумрудный огонь плясал и метался по блестящим медным иглам, вделанным в сталь и череп. Клыки рассекали воздух, разбрызгивая яд. Она шипела, исходя слюной. Глаза ее были озерами огня.
От вида этого изумрудного сияния у Даала скрутило живот. В нем была порча, гниль и мор. А еще порок и порабощение. Это было все самое мерзкое в этом мире, обращенное в огонь.
Как ни странно, но Грейлин устоял перед этим огнем – наверное, видя перед собой одного только зверя, а не порчу, которая подпитывала его. Рыцарь поднял свой меч, по всей длине которого были выгравированы виноградные лозы, обагренные кровью. Он колол и рубил, отчаянно отбиваясь. Клинок зазвенел о стальной шлем чудовища.
Чудовище щелкало зубами, плевалось и визжало.
Грейлин отступил, но от усталости у него подкосились ноги, и он тяжело упал на пол, ударившись локтем. Рукоять выскользнула из его хватки, а меч, подпрыгивая, заскользил по полу, остановившись между кончиками крыльев монстра.
Летучая мышь бросилась на свою упрямую добычу. Но тут вдруг остановилась – так близко, что ее пыхтящее дыхание отбросило волосы Грейлина назад.
Чудовище оглянулось через плечо в сторону купола, словно услышав свист своего хозяина, и испустило пронзительный крик.
Под прикрытием этого крика Грейлин перевернулся на живот, проскальзывая между упертыми в пол крыльями, и схватил свой клинок. Грудь монстра высоко вздымалась над ним. Обеими руками ухватившись за рукоять, рыцарь поджал под себя ногу, готовый нанести удар в самое сердце летучей мыши.
– Наконец-то… – выдохнул Джейс.
Даал тоже требовал удовлетворения, представив, как рааш’ке стремительно падают с высоты. Хотя он знал, что эта летучая мышь порабощена, было лучше положить конец ее мучениям. Даал впился взглядом в тлетворный огонь – и тут огненная корона шлема вдруг замерцала, на миг став золотистой.
И в этот же момент он услышал едва различимую мелодию напева.
Но этого оказалось достаточно.
Даал стрелой метнулся мимо Джейса и подпрыгнул в воздухе, когда Грейлин нацелил свой меч в сердце – сердце, в котором все еще теплилась надежда.
Покинув свое тело в темноте внизу, Никс слилась с ореолом энергии, окружающим разум орды рааш’ке – золотым огнем вокруг черного солнца, в самой глубине которого сияла ослепительная белая звезда.
Разум орды вынес ее из бесконечного колодца под купол. Прямо перед ней согнулась дугой Каликс, наполовину просунувшись в туннель. По всему ее телу и крыльям с потрескиванием хлестал изумрудный огонь. Ее стальной шлем сиял зловещим пламенем погребального костра.
Никс внутренне содрогнулась при виде такого зрелища. С этой потусторонней точки зрения все выглядело гораздо более угрожающе. Однако она побудила разум орды двинуться дальше. Когда они подлетели к чудовищу, Никс притянула этот огненный ореол к себе, обнажая укрывшуюся под собой древнюю черноту – приманку для демона, который еще так и не насытился.
Каликс повернула голову, привлеченная все еще кровоточащей раной разума орды – ощутив все, что успело от нее ускользнуть. Из горла у нее вырвался дикий крик. Сила, стоящая за ним, была сродни грозовой буре.
До этого Никс использовала свой обуздывающий напев, чтобы защитить разум орды. Но только не сейчас. На сей раз она придержала его золотистый ореол при себе – силу, которая даже не принадлежала ей, а исходила из древней тьмы под ней. Разум орды оставил себя беззащитным, готовый принести одну последнюю жертву, чтобы искупить тысячелетия ужаса и страданий, которые он причинил.
Крик Каликс молотом ударил по разуму орды, рассеивая его, превращая память, вину и радость в ничто. Никс представила, как с Корня снимают бронзу, обнажая его сияющую сердцевину.
Это было почти то же самое.
Когда разум орды позволил поглотить себя, открылась белая звезда. Полностью сосредоточенная на разрушении, порабощенная одной целью, Каликс не сумела отреагировать на что-то настолько чистое – или, наверное, какая-то скрытая часть ее все еще помнила эту сияющую частичку самой себя, принадлежащую ее собрату из Мирра.
Как бы там ни было, Никс требовался лишь этот отвлекающий момент.
Собрав всю силу, подаренную ей разумом орды, она устремилась к этой белой звезде. Подхватила ее и понесла вместе с бурным потоком своего напева, из последних сил пробившись под стальной шлем Каликс. Стремительно вонзилась в череп, полный безумия и изумрудного огня, и поместила белую звезду в самой его сердцевине.
Оказавшись там, Никс выпустила из себя единственную крошечную нить своего напева – эфемерную, как надежда, – и коснулась ею этой звезды. Ее напев был простой мольбой:
«Вернись ко мне!»
Звезда взорвалась, выпустив Баашалийю во всей его чистоте и великолепии. Волна золотого напева отбросила Никс назад. Изумрудное пламя погасло. Падая, она наблюдала, как Каликс выжигают из увенчанного сталью черепа, освобождая наконец от мучений и оставляя лишь пустую оболочку, которую должен был заполнить Баашалийя.
Никс вновь провалилась в бездонный колодец черноты. Но на сей раз она не чувствовала отчаяния. Только надежду.
«Вернись ко мне!»
Грейлин резко вздернул меч, вкладывая в удар всю силу ног. Кончик Терния уже пронзил мех и кожу – и тут кто-то сильно толкнул его сзади. Рыцарь повалился вперед, сильно ударившись подбородком. Клинок со звоном отлетел еще дальше.
Перекатившись на бок, Грейлин подмял обидчика под себя.
– Стой! – выдохнул под ним Даал.
С диким ревом подбежал Джейс, высоко подняв свою гулд’гульскую секиру и целясь в шею чудовища.
Увидев что-то в глазах у Даала – его настойчивость, его надежду, – Грейлин с проклятиями вскочил и ударил Джейса в живот, отбросив его назад. Тот попятился, хватая ртом воздух. Грейлин удержал его за плечи и оглянулся назад, молясь, что не обманулся, доверившись Даалу.
Тот все еще лежал под чудовищем.
Капли крови из нанесенной мечом раны забрызгали ему лицо, словно в каком-то в жутком крещении. И тут чудовище вдруг подпрыгнуло, сильно взмахнув крыльями, и низко пролетело через купол. Все они бросились за ним.
– Почему? – спросил Грейлин у Даала, и в этом единственном слове было скрыто множество вопросов.
Тот ничего не ответил.
Взмыв ввысь, летучая мышь развернулась на крыле и нырнула к полу. Казалось, будто она вот-вот врежется в огромную сферу, но зверь вовремя отвернул и исчез в отверстии под ней.
Грейлин опять вопросительно повернулся к Даалу.
На сей раз тот ответил:
– Есть надежда.
Упав обратно в свое собственное тело, Никс обхватила себя руками. Она была вся в крови. Сломанная голень болезненно пульсировала при каждом вдохе. Никс уставилась на тело Баашалийи – все еще теплое, но теперь уже навеки безмолвное. Однако все равно потянулась к нему. Провела кончиком пальца по щетинистой мочке его уха, вспоминая все те шепотки, которыми они делились между собой. Потерла бархат вокруг его носа, еще раз проникаясь всем тем мягким утешением, которое он ей дарил. Скользнула ладонью к его сердцу и оставила ее там.
Хотя Баашалийи здесь уже не было, это тело было картой ее воспоминаний. И она была готова читать ее хоть до скончания веков.
Но не только ушедший друг требовал ее внимания.
Никс все еще хранила в себе крошечный костер золотого огня – все, что осталось от подаренного ей разумом орды рааш’ке. И над этим костром по-прежнему трепетал клочок черноты, дым из древнего прошлого – но он быстро таял.
Никс запела ему, чувствуя, что он всеми силами пытается задержаться там еще хотя бы на мгновение. Сплела золотистые пряди и нежно провела ими по этому клочку древности, выражая свою благодарность. Разум тоже выразил ей свою признательность. За то, что освободила его. За то, что позволила искупить вину и обрести покой.
А еще Никс ощутила обещание – что на самом деле это еще не конец.
Что касается прошлого, то да.
Но только не для будущего.
Эта древняя сила пробудила в ней воспоминание, подаренное ей ошкапирами.
Над головой у нее еще больше рааш’ке бороздят небеса. Другие прыгают по улицам или взбираются на ограды. С ними играют дети, особенно с самыми маленькими из зверей…
Она поняла намек. Рааш’ке могли построить новый разум орды, свободный от грязных пятен и вины, чтобы снова стать чистыми. Вернуться к тому, чем они когда-то были, – к тому, чем им всегда суждено было быть.
Никс надеялась, что это произойдет, но боялась, что это недостижимо. Как такое может случиться? Как и всегда, перед ней возникло это ужасное видение горной вершины. Она попыталась отогнать это чувство. Никс не хотела пятнать этот последний момент, это последнее прощание.
Дым древности – теперь уже просто дымка – ощутил ее страх перед тем, что должно было произойти. Никс ощутила жалость и печаль, клубящиеся в этой дымке, – но в то же время и подспудную благодарность. И тут – как раз в тот момент, когда дымка практически рассеялась, – на нее накатила последняя волна. Она невольно ахнула, узнав ее жаркий ожог, оставивший на ней пылающее клеймо. Точно такое же чувство Никс испытала тогда со Сновидцами, когда они выжгли в ней огненную карту Клыков.
Ощутив точно такой же ужас.
Она распознала то, что сейчас было выжжено в ней.
Полностью высвободившись, эта древняя сила оставила после себя одно-единственное слово, твердое и уверенное.
Дар.
А потом исчезла навсегда.
Никс тихо сидела, дрожа в темноте, все еще боясь этого последнего подарка.
Прежде чем она успела хоть как-то примириться с этим, до нее донеслось настойчивое попискивание.
Надежда захлестнула ее.
Опираясь на здоровую ногу, Никс поднялась спиной по стене, кое-как сохраняя равновесие.
Высоко наверху под далекой луной хрустального шара беспорядочно металась огромная тень. Наконец крылья широко распахнулись – слегка неуверенно, пока Баашалийя пытался управиться со своей новой оболочкой, возбужденный от замешательства и растерянности.
Никс подняла к нему руки и распустила золотые ленты напева, ободряющего и приветливого. Повторила ему свои последние слова – как мелодией, так и голосом:
– Вернись ко мне!
Он подлетел на уровень мостков, промахнулся, а затем единственным взмахом крыльев метнулся вплотную к ней. Попытался присоединиться к ней на площадке, но там едва хватало места. Никс отскочила в сторону, задетая его крыльями, и ухватилась за перекладину лестницы, чтобы удержаться на ногах.
Баашалийя попробовал пристроиться рядом с ней, но ему никак не удавалось уместить огромные лапы на узеньких мостках. Затем подцепил когтем свое старое тело и столкнул его с площадки, чтобы освободить место. Никс ахнула и потянулась было следом, но тут же отдернула руку. Она уже как могла попрощалась с ним.
Когда Баашалийя наконец обрел равновесие и сложил крылья, Никс сумела хорошенько его рассмотреть. Он переминался на лапах, как делал всегда, когда радовался или нервничал – или и то и другое сразу. Это был прежний Баашалийя. Хотя она подозревала, что ей придется постоянно напоминать себе об этом.
Раньше его макушка едва доставала ей до носа. Теперь массивная башка в стальном шлеме возвышалась далеко над ней. Ей пришлось вытянуть руку, чтобы почесать его под подбородком. Он склонил голову набок, словно проверяя вес этой стали, и в отчаянии заскулил.
Никс протянула было руку к его сердцу, а затем передвинула ладонь выше.
«Он и вправду стал намного выше».
Она пропела обещание, словами подкрепляя его:
– Мы снимем с тебя этот шлем.
«И вытащим из тебя эти медные иглы».
Баашалийя продолжал неловко переминаться, на сей раз явно нервничая. Скосил сначала один глаз, а потом другой – на кровь, на нож, все еще лежащий на платформе. В горле у него застрял стон – он даже сейчас просил прощения, полагая, что сделал что-то не так.
– Нет, мой милый мальчик! – Никс потянулась к нему, все еще балансируя на одной ноге и скрывая гримасу боли, чтобы не напугать его. – Ты – само совершенство!
Баашалийя наклонил голову вниз. Она обвила руками его шею и прижалась к нему. От него исходил отвратительный запах жестокого обращения – вонь экскрементов из плохо ухоженного загона, горелой шерсти от наказаний. На шее у него Никс нащупала шрамы от цепей и стальных ошейников, ощутив рефлекторную дрожь тела, повидавшего слишком много мучений.
«Прости, что мне пришлось дать тебе такое тело!»
Баашалийя толкнулся в нее носом, нуждаясь в большем утешении, и чуть не столкнул ее с мостков своей огромной тушей. Она вцепилась в него еще крепче, закрыла глаза и запела ему. Использовала оставшийся внутри нее огонь, чтобы согреть свое сияние. Позволила ему проникнуть в его собственное испуганное сердце – дать ему понять, что он любим. Баашалийя постепенно присоединился к ней, тихонько попискивая и снова переминаясь, но уже более удовлетворенно. Никс наслаивала друг на друга мотивы, которые были и воспоминаниями, и обещаниями. Она выразила свою печаль и стыд за то, что сделала с ним, прося у него прощения.
Он в ответ дал ей знать, что полностью доверяет ей. Никс прижалась лбом к его груди:
– Спасибо тебе…
Потом выпрямилась и потерла слишком высокие уши. Ощутила прикосновение бархата к своей шее. Такие прикосновения еще больше, чем общее сияние, сблизили их. Они напевали вместе до тех пор, пока его сердце не перестало панически колотиться в груди – пока Баашалийя понемногу не начал находить себя в этом новом теле.
И тут в обоих ударила молния.
На миг скованная, Никс ощутила вспышку изумрудного огня. Пламя, до сих пор горевшее у него в черепе, стремилось господствовать и порабощать. Безумие переливалось через край, готовое лишить рассудка, оставив лишь бездумное повиновение.
Никс ахнула и уставилась вверх.
«Нет!»
Вниз по колодцу посыпались зазубренные разряды энергии, задевая за стены и рикошетируя от них. Они ударили по стальному шлему и рассыпались по его поверхности, требуя подчинения.
Баашалийя вскрикнул, падая с мостков. Никс машинально прыгнула вслед, упав ему на спину. Вцепилась в загривок и крепко держалась за него, пока он трепетал и боролся, пытаясь вновь обрести себя. Никс не обрывала напев, защищая Баашалийю – отказываясь отпускать его.
Она направила свой огонь ему в голову. Он был еще слишком уязвим, чтобы бороться самостоятельно – сопротивляться пыткам, требующим повиновения. Никс впитала эту боль и безумие в себя, лишив их своего крылатого брата.
Наконец Баашалийя достаточно оправился, чтобы выровнять свой полет.
Никс посмотрела вверх, полная ярости, граничащей с безумием, переполненная огнем – как золотым, так и изумрудным. Набрав полную грудь воздуха, она выкрикнула одно слово, одну команду, одно обещание.
Никогда!
Даал съежился, когда внутри купола разразилась новая буря, исходящая с вражеской баржи наверху. Молнии каскадом сыпались из-за отверстия в куполе, ослепляя своим злобным свечением. Они с треском змеились вдоль хрустальных стен, искрили яростными изумрудными вспышками, а вскоре сгустились в зловещий мерцающий туман, который бешено метался между стенами.
И все же Даал сумел прочесть закономерность в этих беспорядочных метаниях.
– Они ищут… – прошептал он.
Закрутившись винтом, россыпь молний заплясала над сферой, а затем устремилась вниз, в колодец.
Туда, где исчез зверь.
Грейлин и Джейс стояли по бокам от Даала.
– Ищут кого? – спросил Джейс. – Никс?
Даал покачал головой:
– Думаю, то крылатое чудище.
Словно вызванная его словами, из-под сферы вырвалась огромная тень. Черные крылья накренились и описали широкую дугу под куполом. Привлеченные их полетом, огонь и молнии набросились на них, нанося удары со всех сторон одновременно. Огонь стал таким яростным, что зверь почти полностью скрылся в этом пламени.
А затем вновь вырвался на свободу, оставляя за собой огненный след.
Даал пригляделся, ожидая, что эта энергия сосредоточится на стальном шлеме летучей мыши, образуя огненный ореол. Хотя там и вправду плясало несколько искр, бо́льшая часть молний, отскочив от шлема, попадали в фигурку, которая, низко пригнувшись, прижалась к спине крылатого зверя. Выглядело это так, будто всадник черпал эту враждебную энергию, принимая на себя основной удар.
Из-за всего этого ослепительного блеска и расстояния Даал не мог разглядеть, кто сидел верхом на этом монстре, но все равно сразу понял, кто это. Легкое золотистое сияние вокруг плеч крохотной фигурки, прильнувшей к шее огромной летучей мыши, не оставляло в этом никаких сомнений.
Его охватили ужас и тревога.
Никто не смог бы противостоять такому натиску. Даже Никс.
Оседлав столб огня, Никс вцепилась пальцами в мех Баашалийи, изо всех сил обхватив его коленями. Сломанная голень отдавалась в бедро остриями боли, но она выжгла самую сильную боль.
Когда Никс стрелой пролетала через купол, изумрудная энергия наполняла воздух и легкие, распространялась по коже. Темная бездна внутри нее взвыла от этой силы. Никс отталкивала эту силу, отметая ее требования, намереваясь продержаться как можно дольше.
Вместо нее она сосредоточилась на двух золотых поводьях обуздывающего напева – мерцающих шнурах, протянувшихся от ее плеч к стальному шлему, – привязала их концы к медным иглам, надежно закрепив их там.
С каждым ударом по стальному шлему Никс отводила зеленый огонь от Баашалийи. И хоть и не могла полностью избавить его от всей этой ужасной энергии, ей хотелось надеяться, что этого достаточно. Низко пригнувшись к его теплу, слившись с его сиянием, она пожелала ему уверенности в собственных силах и вложила в него память о древних всадниках рааш’ке, чтобы помочь ему нести ее, но в основном просто защищала его.
И все это время внутри нее беззвучно нарастал крик.
Это тоже был напев.
Никс создала новую мелодию – более мрачную, язвительную балладу о безумии и силе – и подпитывала ее этим изумрудным огнем, чтобы уберечь себя от темной бездны, чтобы сохранить рассудок.
Она поднималась по этому огненно-зеленому приливу все выше и выше, и с каждым взмахом крыльев Баашалийи крик безумия все нарастал. Достигнув вершины, они вырвались из круглого отверстия в куполе. Резко накренившись, Баашалийя увернулся от киля баржи и сделал широкий разворот. Покинув столб теплого воздуха, они устремились в холодную бесконечную ночь.
Воздух был ледяным, каждый вдох давался с трудом, но Никс горела внутренним огнем. Они летели до тех пор, пока она вся не покрылась инеем и льдом, а изумрудное пламя больше не могло дотянуться до нее. И только тогда обернулась. Вместе с Баашалийей Никс висела в воздухе высоко над баржей, свободная и переполненная силой.
Баржа была перед ними как на ладони, все ее окна светились. Горелки ее изрыгали пламя, но не приближались к ним.
Никс собрала этот крик безумия, сверкающий изумрудным огнем, и попыталась холодом и льдом умерить его пламя. Но это было все равно что укрощать лесной пожар. Она чувствовала, как это тлетворное пламя обжигает ей ребра, въедается в нее.
Баашалийю оно тоже затрагивало. Привязанная к своему брату, Никс ощущала дикость, которая никогда не была ему присуща. Он так и дрожал от ярости под ней.
Она знала, что больше не сможет сдерживать этот крик, иначе рискнет ими обоими. Крепче сжала колени и перенесла вес вперед. Баашалийя отозвался на это, круто нырнув вниз. Никс позволила ему лететь, больше не направляя его, – просто сидела у него на спине, крепко вцепившись в мех.
Ей понадобилась вся ее сосредоточенность, чтобы собрать этот крик в единый кулак, превратить его в оружие. В самой глубине сознания у нее горел символ яркого клейма, подаренного ей разумом орды. Это была такая же карта, как и путь через ледяные Клыки, – но это была карта древнего огня и контроля. Никс хотела избавиться от него, прогнать прочь, зная, что это предвещает.
Она мысленно перенеслась на вершину горы, на которую падала красная луна.
«Значит, так тому и быть».
Никс выпустила щупальце золотого огня, мерцающего изумрудной порчей и подпитываемого последними остатками энергии древнего разума, – и коснулась им горящего символа.
Когда они оказались рядом с баржей, он воспламенился.
Она полностью отдалась карте этого клейма, позволив своему телу следовать коду, записанному внутри него, хотя тот был за пределами ее понимания.
Баашалийя нырнул ниже уровня баржи, а затем снова взмыл прямо перед ней. Резко остановился в воздухе, взмахнув своими огромными крыльями, с кончиков которых сверкающими каскадами разлетелся лед. Внезапная остановка подбросила Никс высоко в воздух с его спины, отчего она оказалась прямо перед окнами баржи.
Древние слова, написанные огнем, сорвались с ее губ. Никс высоко взмахнула руками, стряхивая с них лед, и хлопнула ими над головой – первая нота ужасающего напева.
Распахнув себя, она испустила крик в холодную ночь – полный ненависти, ярости и безумия. Никс уже превратила свою силу в оружие, но древний символ внутри нее дал этой силе цель.
Она громко объявила об этом, повторив свое предыдущее обещание, придав ему форму и содержание.
Никогда!
Ее крик донесся до баржи – и тараном врезался в нее. Обломки досок веером разлетелись во все стороны. Железные тросы сорвались с креплений. Баржа раскололась пополам перед ней, разрушенная ее криком, ее силой и тем даром древности, ищущим искупления.
Баашалийя под ней тоже закричал, вытянув шею и рванувшись выше. Пока они все еще были связаны между собой, часть ее силы вырвалась и из него. Как только это произошло, стальной шлем сорвался у него с черепа и, кувыркаясь и сверкая в ночном свете звезд, полетел вниз.
Никс холодно улыбнулась, уточняя свое обещание:
«Никогда больше!»
Сдвинув брови, посмотрела на развалины баржи и выпустила из себя последний поток силы, когда начала падать, выбрасывая из себя остатки огня. Даже почти полностью опустошенная, она страстно желала, чтобы он никогда не затухал.
Черная бездна в глубинах ее сознания вопила о том же самом.
Никс направила свое безумие в горелки баржи и воспламенила их своей яростью. Взрыв был подобен пылающему солнцу в темной ночи.
Она наслаждалась разрушением.
Через миг Никс почувствовала, как ее обдало жаром от взрыва. Вместе с ним прилетела ответная волна огненного безумия, поразившая ее в самое слабое место. Она не могла остановить бурю, которая наполняла ее, ослепляла, распространялась по всем ее теперь пустым местам – вплоть до ее темной бездны.
Бессильно запрокинув голову, Никс стала падать сквозь ночь, обмякшая и потерянная, проваливаясь в темноту.
Где-то над льдом попискивал и визжал Баашалийя.
Она узнала этот вопль отчаяния.
Безумие нашло и на него тоже.
Глава 94
Глубоко в Цитадели Исповедников Врит склонился над плечом Кереса. Перед ними светился хрустальный шар следящего устройства. Маленькая красная точка вразнобой мигала, передавая сообщение Скеррена.
Эти двое следили за ходом битвы у медного сооружения в глубине Пустошей. Руки Врита были сжаты в кулаки. Губы сжались в жесткую линию от напряжения. Силы Скеррена вторглись в купол и обнаружили врага. Еще больше адских летучих мышей мешали их усилиям – до тех пор, пока Скеррен не задействовал Каликс.
Врит потратил месяцы на то, чтобы подавить волю пойманной миррской летучей мыши, используя огненный метод, разработанный собратом-Ифлеленом – Исповедником Витхаасом – прямо перед его смертью. В последнем отчете от Скеррена сообщалось, что усилия Врита полностью оправдались.
Враг был повержен.
И все же Врит продолжал смотреть на хрустальный шар – на странные эманации, сияющие там. Это были уже не просто желтая и красная точки бронзового артефакта и баржи Скеррена. В том же самом месте кружился небольшой водоворот темной медно-красной энергии.
«Там происходит что-то странное…»
Хотя совсем недавно Врит был взбешен тем, что ему пренебрежительно отказали в разрешении присоединиться к нападению королевства на Южный Клаш, теперь он считал это просто подарком судьбы. Исповедник так и не знал, чем закончилось это предприятие – успехом или неудачей, да это и нисколько его не заботило.
Врит наклонился, присматриваясь к этому крошечному вихрю на сфере.
«Вот что сейчас главное».
Какие еще чудеса могут быть скрыты под этим медным куполом в Пустошах? Может, оружие и знания, намного превосходящие эту единственную фигуру из бронзы?
«Я должен быть там!»
Руки у него сжались в кулаки.
– Поступает еще одно сообщение, – объявил Керес рядом с ним.
Врит тоже это видел. Красная точка вновь начала мигать.
Керес пристально наблюдал за ней, даже не потрудившись записывать. После стольких бдений перед сферой он уже мог читать эти вспышки и паузы, словно слова, написанные чернилами.
– Что он говорит? – спросил Врит.
Керес облизнул губы, нахмурив брови:
– Все, что тут сообщается, это что «она возродилась».
– Что это значит?
– Я не знаю, но он все еще что-то присылает… Дай мне сосредоточиться.
Керес подался ближе к мигающей точке, как будто это могло помочь ему уловить смысл. Врит навис над ним.
– Ну?
Едва Керес обернулся к нему, как хрустальный шар на миг ярко вспыхнул – а затем взорвался, и в этом взрыве обоим почудился отголосок истошного крика, донесшегося откуда-то издалека. Врит ощутил укол жгучей боли, когда его отбросило на шаг назад.
Керес тоже отлетел от сферы.
Врит ощупал свое лицо, обнаружив источник мучительной боли. Правый глаз ему пронзил осколок стекла, наполовину ослепив его. Скользящее прикосновение кончика пальца к хрусталю обожгло весь череп. Он задохнулся от боли, от осознания того, что потерял глаз.
Натужно дыша, Керес повернулся к нему. Из шеи у него торчал огромный стеклянный кинжал, грудь была залита кровью. Рот открывался и закрывался, как у вытащенной на берег рыбы. Спотыкаясь, он направился было к выходу в поисках помощи.
Врит схватил его за плечо.
– Что сказал Скеррен? В самом конце?
Керес изо всех сил пытался уйти, глаза у него блестели от отчаяния. Врит притянул его ближе, отказываясь отпускать:
– Говори!
Керес что-то пробормотал, опускаясь на колени, – кровь выплескивалась из него с каждым произнесенным словом. Затем Исповедник тяжело повалился на бок, и последние остатки его жизни растеклись по полу.
Врит выпрямился и отвернулся.
Он уставился на осколки хрусталя, означавшие конец его надеждам. Будто насмехаясь над ним, бронзовый бюст засветился чуть ярче, согретый взрывом, – словно удовлетворенный принесенной на этом алтаре жертвой.
Врит уставился на него в ответ. Последние слова Кереса эхом отдавались в его голове. Они казались невероятными, но Врит не сомневался, что понял все правильно. Он перевел взгляд на разбитый шар, вновь услышав тот далекий крик ярости. Это лишь укрепило Врита в убеждении, что последние слова Скеррена были правдой. Скеррен повторял их снова и снова, пока не испустил дух.
«Она – это Вик дайр Ра! Она возродилась! Она возродилась…»
Глава 95
Грейлин осматривал горящие обломки халендийской баржи, среди которых валялись мертвые тела – обгоревшие, изломанные или разорванные на куски. Все его товарищи были свидетелями гибели корабля. Видели, как треснул его корпус, как взорвались горелки… Части баржи провалились сквозь отверстие в куполе и превратились в пылающие погребальные костры.
Пока он рылся в кучах обгоревшего дерева и перекрученного металла, Даал держался рядом с ним.
– Она не может быть мертва.
Грейлин кивнул. И хотя Даал уже в сотый раз делал это заявление, не стал обескураживать молодого человека. Это помогало разжечь его собственную надежду.
И все же…
– Где же она может быть? – произнес Грейлин, поворачиваясь к Даалу. – А ты уверен, что это была Никс верхом на том звере?
Тот кивнул, но выражение лица у него было такое, словно он и сам предпочел бы усомниться в этом.
Грейлин оглядел купол по всей ширине. Бо́льшую часть его по-прежнему укутывал дым, скрывая углы и области, которые он еще не осмотрел.
Неподалеку зашевелилась горстка рааш’ке. Два зверя взмыли в воздух, пробуя свои ушибленные крылья. Еще несколько выползли из дыма, двигаясь как измученные призраки, но они тоже были живы. От силы пять или шесть. Даал уже рассказал рыцарю, как Никс пыталась заставить их спуститься. Выжившие, скорее всего, были теми немногими, кто внял предупреждению Никс, снизившись или приземлившись под изнуряющие крики той гигантской летучей мыши.
Прежде чем они успели продолжить поиски, топот сапог и тяжелое дыхание привлекли внимание Грейлина к туннелю, уходящему в медное ответвление. Ухватившись за рукоять своего меча, он двинулся туда, готовый перекрыть выход – помня, что группа халендийских налетчиков сбежала в том направлении. А еще вспомнил мучительный крик, донесшийся из глубины туннеля, – тот самый, что привлек летучую мышь.
Из дымного жерла появился Дарант в сопровождении Викас и Перде. Вид у троицы был измученный, окровавленный и оборванный. Пока они обозревали огненные разрушения, Грейлин подошел к ним.
– Похоже, тебе тут было чем заняться, – заметил Дарант, с отвращением стряхивая кровь с рук – словно даже не желая вытирать их о штаны.
– А что халендийцы? – с ходу спросил у него Грейлин. – Коммандер Грисс?
Ответил ему Перде:
– Похоже, этот ублюдок подавился до смерти парой кое-каких штучек. Не то чтобы они были такими уж большими, заметь, но он все равно не смог их полностью проглотить.
Дарант еще пару раз стряхнул руки:
– Ну и кто теперь скажет, что я не человек слова?
Прежде чем Грейлин успел продолжить расспросы, подбежали Джейс с Крайшем. Оба выглядели взволнованными и полными надежды – оба этих чувства были очень далеки от сердца Грейлина в данный момент.
– Что такое?
Джейс помотал головой, чтобы развязать язык.
– Шийя успокоила турубью. Та все еще немного дрожит, но уже возвращается в свою колыбель.
– И как только это произойдет, – добавил Крайш, – она уже точно знает, что нужно сделать.
Несмотря на надежду, прозвучавшую в этих словах, Грейлин нахмурился:
– Пусть пока лучше воздержится.
Энтузиазм Джейса угас.
– Все еще никаких признаков Никс?
Дикий крик расколол воздух под куполом, заставив всех вздрогнуть и пригнуться. Вверху широко распахнулись огромные черные крылья. Чудовище вернулось. Летучая мышь описала крутую дугу и спикировала на них.
Грейлин махнул в сторону туннеля.
– Все назад!
Все рванули туда, но один член группы остался стоять, все еще глядя вверх.
– Это Никс, – сказал Даал.
Грейлин на бегу резко остановился и, прищурившись, посмотрел вверх. В когтях у крылатого чудища висело человеческое тело, обмякшее и безжизненное. Он сразу узнал Никс. И все же сердце у него сжалось.
«Неужели эта летучая мышь убила ее?»
Зверь тяжело приземлился в клубы дыма. Его крылья разбросали серую мглу по сторонам, расчищая пространство вокруг него. Никс лежала на полу. Летучая мышь склонилась над ней, балансируя на кончиках крыльев. Она низко пригнула голову, предостерегающе крича.
С головы у зверя стекала кровь, обнажая раны на ней. Стальной шлем и большинство медных игл исчезли, хотя несколько штук все еще блестели на его выбритом черепе.
Даал шагнул к чудовищу. Летучая мышь заметила его приближение и повернула шею, свирепо зашипев.
– Не подходи! – предупредил Грейлин.
Даал продолжал идти вперед:
– Я должен попытаться.
Даал направился к огромной миррской летучей мыши. Та опасливо приподнялась на кончиках крыльев, низко склонившись над Никс. Он прочитал в этой стойке настороженность и готовность рвануть вперед.
– Ты защищаешь Никс, – прошептал он, увидев, как дернулись крылья при звуке ее имени. – Я знаю это.
Даал подходил к ней так же, как и к рааш’ке, опираясь на воспоминания своих предков, которые имели дело с такими устрашающими существами и поддерживали с ними связь. И хотя эта летучая мышь была из Мирра, она не могла сильно отличаться. Он отвел взгляд, низко опустив голову, и поднял руки ладонями вверх.
– Я тоже хочу помочь Никс, – заверил Даал чудовище, еще раз подчеркнув ее имя, чтобы пробиться сквозь безумие, сияющее в нацеленных на него глазах.
Даал прикоснулся к огню внутри себя. Ему удалось восстановить некоторую часть своего пламени, но оно оставалось лишь мерцанием. Хуже того: он не слишком-то хорошо владел обуздывающим напевом. Превратив его в источник повышенной силы, Сновидцы не отточили в нем песенного таланта, который соответствовал бы ему. Так что ему пришлось опираться на воспоминания Никс, которыми она поделилась с ним.
Последовав ее примеру, Даал стал тихонько напевать. Окунулся в остаток своего огня и разжег на своих поднятых ладонях золотистое сияние.
– Никс нуждается во мне. Я помогу ей.
Летучая мышь опасливо зашипела на него – но не из-за его приближения.
«Ты тоже беспокоишься о ней…»
Даал нахмурился.
«Но почему?»
Напевом он сделал руки ярче, одновременно погружаясь в разделенные воспоминания внутри себя, и нашел мелодию, которую часто пела Никс, – уходящую своими корнями в колыбельную ее отца. Тихую, успокаивающую. Напряг горло и придал своему голосу тональность, соответствующую этой колыбельной. Для его собственных ушей эти усилия отдавали жестью и были далеко не мелодичными, но вышло довольно похоже.
И это произвело свой эффект. Шея летучей мыши вытянулась, и ее шипение перешло в тихий свист, почти неслышимый, но Даал понял, что она пытается присоединиться к нему. Это была тишайшая прерывающаяся мелодия – словно сон, содержание которого все никак не удается восстановить в памяти.
«Ты знаешь эту мелодию… И изо всех сил пытаешься вспомнить».
И снова встал вопрос: «Откуда это существо ее знает?»
Бархатный нос потянулся к его поднятым ладоням, а летучая мышь все продолжала нашептывать эту навязчивую мелодию.
Даал изо всех сил старался не передернуться от отвращения при виде ободранного скальпа чудовища. Из отверстий, в которые когда-то были вставлены медные иглы, текла черная кровь. Несколько штук еще оставались на месте, высоко торча над головой.
Мягкие лепестки этого ищущего носа принюхивались к свечению на кончиках пальцев Даала. Когда контакт был установлен, он ощутил бурю под этим ободранным скальпом, которая светилась порчей и изумрудным огнем. Но чуть дальше сиял источник золотого света, изо всех сил пытающийся подавить эти злокачественные энергии.
Глубоко внутри него всколыхнулось воспоминание из прошлого Никс, словно привлеченное этим золотым светом.
Она баюкает крошечную летучую мышь у себя на коленях и протягивает палец, чтобы погладить ее бархатный подбородок. Потом приставляет ей к горлу кинжал. Она не хочет, чтобы та ощутила укол этого лезвия, поэтому тихо напевает своему брату, чтобы успокоить его, пробуждая видение о том, как они оба уютно привалились друг к другу во сне…
Едва только всколыхнулось это воспоминание, Даал услышал ту же самую тихую мелодию, которая теперь эхом отдавалась в посвистывании летучей мыши.
– Ты знаешь эту песню, верно? – прошептал он. – Ты уже слышал ее раньше…
Теперь Даал понял, почему это воспоминание всплыло снова и почему этот зверь так старательно защищал Никс даже с этой бурей безумия в голове. И понял, кого на самом деле видит перед собой. Не монстра, а…
– Баашалийя… – потрясенно произнес он.
Крылатый зверь отшатнулся от этого имени, зашипев в замешательстве и страхе.
Даал не отпустил его, шагнув вперед.
– Ты Баашалийя. Вспомни! Ты младший брат Никс.
Искалеченная голова отдернулась, словно пытаясь опровергнуть его слова.
Даал сделал еще один шаг.
– Позволь мне помочь тебе. Позволь мне помочь Никс.
Летучая мышь отпрянула от него, но затем наклонилась и подтолкнула обмякшее тело к нему, перекатив Никс ближе, но оставив в своей тени. Когда голова зверя опять поднялась, на Даала уставились огненные глаза, словно предлагая ему доказать свои слова. Блеск ядовитых клыков подтвердил цену неудачи.
Даал низко наклонился, чтобы дотянуться до Никс, и опустился на колени. Лицо у нее было бледным, волосы покрылись коркой льда. Она слишком долго пробыла на холоде. Он потянулся к ее руке, ожидая вспышки огня, которая всегда объединяла их. Но там ничего не было. Просто лед надвигающейся смерти. Даал растер ее руки между своими ладонями, направляя всю свою огненную энергию вниз по своим рукам и в пальцы.
– Никс, пожалуйста, проснись!
Он силой втолкнул в нее свой огонь, заставляя ее принять его. И когда делал это, то, как и в случае с Баашалийей, ощутил притаившееся где-то глубоко внутри нее безумие, бурлящее изумрудной яростью и пытающееся сжечь Никс дотла. Даал видел, как душа ее бьется там, внутри, разорванная и обожженная по краям.
«Нет…»
Он на секунду мысленно перенесся обратно в Пасть – в тот момент, когда разум орды разлетелся на части, освободившись от власти паука. Свободный от оков и руля, он нуждался в новой точке опоры. Никс тогда создала водоворот, сыгравший роль маяка, чтобы собрать его части воедино, сохранить его рассудок. В качестве новой точки опоры она предложила саму себя.
«А теперь я должен стать для нее таким маяком».
Даал закрыл глаза и бросил свой огонь в эту огненную бурю изумрудного безумия. Собрал свое пламя и разжег его ярче, превратив в золотой маяк в центре этой бури.
«Увидь меня!»
Он почувствовал, как Никс пытается приблизиться к нему, но эти бурлящие потоки слишком крепко держали ее. Она все еще была слишком слаба, чтобы бороться с их притяжением. Даал черпнул глубже, отдавая больше себя этому пламени.
Никс еще немного приблизилась, собирая то, что осталось от ее собственного напева. Тем не менее по внешним краям он словно обтрепался. Огненно-изумрудный поток обрушился на нее, готовый в любой момент навсегда унести ее за собой.
Даал отказывался смириться с этим – потерять ее из-за всего этого безумия. Он стал вливать в Никс все, что у него осталось. С каждым своим вздохом, с каждым биением своего сердца.
«Возьми это! – уговаривал он ее. – Возьми все без остатка!»
И все же Даал чувствовал, что одного огня недостаточно. Никс требовалось нечто большее, чем просто сила. Ей нужен был якорь, который был бы более прочным и осязаемым, чем любое пламя.
«Позволь мне быть им!»
Даал полностью раскрылся, предлагая ей не только свою силу, но и всего себя. Он сжигал себя на костре, который сам же и разжег, пока не осталось одно лишь его сердце, сияющее в этом пламени. С каждым его ударом он отдавал себя ей, снова и снова.
«Ты нам нужна».
«Ты нужна мне».
Глубоко внутри Никс услышала слабый напев, раз за разом взывающий к ней. Она придвинулась ближе. Тот направлял ее заблудившийся корабль, как маяк во время шторма. Лампа этого маяка была пламенем из чистого золота, сиявшим сквозь изумрудные огни. Его туманный горн был обещанием безопасной гавани, силы теплых рук.
Приближаясь к этому далекому берегу, она обнаружила, что из безумия рождается ясность, а из хаоса – спокойствие. Память выплыла из забвения, позволив ей более полно вспомнить себя. Внутри нее оформилось слово – обещание, данное себе и другому.
«Никогда!»
Крепко цепляясь за эту цель, Никс понеслась еще быстрее, собирая вокруг себя свет. Но бо́льшая часть его была испорчена, глубоко изъедена изумрудным огнем. Он тяготил ее, придавливал вниз, пытался замедлить. Однако сияние маяка впереди выжигало эту порчу, оставляя после себя лишь чистый, ничем не запятнанный свет.
Никс неудержимо накатывала на этот свет подобно волне, становясь все выше, поглощая и топя изумрудные огни вокруг себя.
Впереди, на маяке, стояла фигура, очерченная этим чистым пламенем.
Она бросилась к этому свету, к нему.
Вспоминая все.
Кто она такая.
Кто он такой.
И наконец достигла берега, потянувшись к нему, к этой безопасной гавани – и, самое главное, к силе этих теплых рук.
Призрачный образ Даала потускнел, когда Никс бросилась к нему. Он улыбнулся ее радости и облегчению. Ее золотистая сущность обрушилась на него, отбрасывая его обратно в собственное тело. Он увлек ее за собой.
Когда полный дыма мир вернулся, Никс оказалась в его объятиях. Даал пропустил момент ее появления. Она просто была рядом, как будто всегда была здесь, крепко прижимаясь к нему.
– Спасибо, – прошептала Никс ему на ухо.
С последним ударом своего сердца он притянул ее ближе.
«Ты в безопасности».
Зная это, Даал отпустил ее – как и весь остальной мир.
Никс подхватила Даала, когда его голова упала на грудь, а руки бессильно повисли по бокам от нее. Она почувствовала, как он всем весом навалился на нее, и его последний выдох коснулся ее кожи.
«Нет…»
Никс обняла и встряхнула его:
– Даал!
Его открытые глаза слепо смотрели куда-то в пространство.
Она отпустила его обмякшие плечи и обхватила руками его лицо, пытаясь привлечь его взгляд к себе и выпевая свое горе, которое превращалось в сияние, подпитываемое его пламенем.
«Я не отпущу тебя!»
Подбежали все остальные, но Баашалийя зашипел на них, защищая их обоих. Никс чувствовала застрявшее в нем безумие, но с этим приходилось подождать.
Она потянулась своим даром к Даалу, пройдя сквозь ничто, которое было всем. Ворвалась в его пустые пространства, черпая энергию из этих вибрирующих твердых пылинок. Прикоснулась к его сердцу и вернула ему огонь. Никс хотела, чтобы оно вновь забилось, наполняя его энергией и воодушевлением.
Но сердце Даала оставалось неподвижным и темным.
Никс уже дала обещание двоим – теперь она добавила третьего. И вложила всю свою силу в это свое требование – всю свою волю и решимость.
Никогда!
И все же ей было отказано.
– Даал… пожалуйста…
Голову ей накрыла темная тень. Мягкий нос уткнулся ей в макушку, когда Баашалийя почувствовал ее отчаяние. Ей хотелось потрепать его за ушами, чтобы успокоить, но она отказывалась отпускать Даала. Тем не менее рефлекторное желание потянуться к Баашалийе напомнило ей, что прикосновение может быть сильней любого обуздывающего напева. Самое обычное прикосновение – пальцы, скользнувшие по щеке, рука на плече – часто было началом того неописуемого, не выразимого никакими словами чувства взаимной связи и душевной общности, которое только можно найти в сердце другого человека.
Так что Никс уступила тому, что давно хотела сделать, больше не скрывая этого своего желания. Она притянула Даала к себе и поцеловала его – самое интимное из прикосновений, – делясь своим теплом и дыханием. В прошлом Никс остерегалась прикасаться к нему, но в то же время желала этого, подпитываемая голодом темной бездны внутри нее.
Это прикосновение не имело никакого отношения ни к какой тьме. Только лишь к надежде.
Она согрела губы своим напевом, напевая ему о своей потребности, передавая ту же самую мольбу – не требование, – которой поделилась с Баашалийей.
«Вернись ко мне!»
Никс закрыла глаза и запела ему – в него. И хотя она так и не почувствовала, как вновь забилось его сердце, в этом не было необходимости. Она познала истину, когда погрузилась в него, снова сливаясь с ним, – возвращаясь туда, где ей самое место. Никс позволила его огню заметаться взад и вперед между ними, полностью согревая их тела.
Закончив, она легонько дунула ему в губы, больше не предлагая ему никакого волшебства – только свое сердце.
Глава 96
Направляясь к остальным, собравшимся возле темного зева туннеля, Райф заметил какое-то движение над отверстием купола. Он вздрогнул и пригнулся, ожидая худшего, – что, учитывая все случившееся, было не так уж и неразумно. А затем с улыбкой выпрямился и поспешил к остальным.
Прямо перед ним Никс балансировала на одной ноге, опираясь на Даала для дополнительной поддержки. Они стояли перед гигантской миррской летучей мышью. Райф уже слышал от Крайша, что этот зверь на самом-то деле Баашалийя в более крупном теле. Райфа это не убедило, особенно когда Перде подошел слишком близко и летучая мышь сунулась к нему, щелкнув клыками у самого его лица.
Никс отругала и летучую мышь, и разбойника.
– Отойдите. Вы оба. Им все еще правит безумие.
Даал обхватил ее покрепче, и она подняла руки вверх. Баашалийя опустил свою окровавленную макушку навстречу ее ладоням. С кончиков пальцев Никс слетели золотистые пряди. Взметнувшись высоко вверх, они нырнули в открытые отверстия у него на голове, из которых совсем недавно торчали медные иглы.
Райф поморщился и отступил, не желая вмешиваться в то, что выглядело слишком уж деликатным делом. Никс склонила голову, и сияние вокруг нее стало ярче. Райф не совсем понимал, что она пытается сделать. И тут из всех отверстий в черепе летучей мыши вдруг вырвалось золотое пламя. Одна из оставшихся медных игл отлетела в сторону. Вокруг этих отверстий заплясал и изумрудный огонь, но более яркое золото быстро потушило его.
Баашалийя повалился было вперед, еще сильней упершись кончиками крыльев в пол, но устоял и сунулся в объятия Никс. Он попискивал и восторженно дрожал, куда больше похожий на прежнего себя.
Даал придвинулся к ним ближе, и даже Перде сделал неуверенный шажок вперед, хотя тут же отступил, явно струсив. Впрочем, сам он наверняка предпочел бы назвать это разумной осторожностью.
Райф торопливо преодолел оставшееся расстояние, присоединившись к Грейлину и Даранту.
– У нас гости, – объявил он обоим.
Грейлин недоуменно нахмурился.
Райф указал вверх. Над круглым отверстием купола скользило пробитое в нескольких местах корабельное днище, медленно поворачиваясь в потоке теплого воздуха. Несмотря на туманную пелену, «Пустельга» узнавалась безошибочно. Корабль был в плачевном состоянии, насквозь простреленный пушечными ядрами. Но он, судя по всему, победил халендийские корабли, которые бросились за ним в погоню, и сумел вернуться.
Дарант вытянул шею и одобрительно кивнул:
– Молодчина!
Райф бросил взгляд на пирата, неуверенный, кого тот имел в виду – «Пустельгу» или свою дочь Глейс.
Грейлин повернулся к Райфу:
– Как там дела у Шийи?
– Вот почему я и пришел. Она наконец-то усмирила турубью и вроде понимает, что от нее требуется. Но есть две проблемы.
– И какие же?
– Хотя она успокоила хрустальный шар, он остается нестабильным. Если не задействовать его в самое ближайшее время, он может стать неработоспособным.
– Сколько у нас еще времени?
Райф поднял взгляд на отверстие в куполе.
– Просто радуйся, что «Пустельга» уже здесь. Времени у нас практически не осталось. Чем скорей мы начнем действовать, тем лучше.
– А вторая проблема?
Райф пожал плечами:
– Лучше посмотри сам.
Потирая подбородок, Грейлин изучал выпирающую над колодцем хрустальную сферу. Она и вправду угомонилась, мирно покоясь в своей колыбели. Золотистая жидкость в сердцевине ее вернулась к более равномерной пульсации, но даже на его взгляд выглядела неустойчивой и трепетной.
«Явно не хочет ждать слишком долго».
Другая проблема оказалась куда более незамысловатой. Одна из бронзовых стоек, поддерживающих шар, была повреждена, перекосившись в результате недавних сотрясений.
Рыцарь повернулся к Шийе:
– Ты считаешь, что это может создать проблемы?
– Я не знаю, – призналась она. – Как только я приведу турубью в действие, предполагается, что она сорвется со своих креплений, провалится в эту шахту и упадет где-то рядом с ядром мира. Попадание должно быть точным. Она не должна ударяться о стены, иначе может быть повреждена и стать бесполезной.
Грейлин кивнул.
– И если крепление с этой стороны должным образом не освободит ее, это может привести к изменению угла спуска.
Шийя просто скрестила руки на груди, хотя лицо у нее было озабоченным.
К ним подошли Джейс с Крайшем, закончив вдвоем осматривать крепления.
– Возможно, у нас есть решение.
– И какое же?
Джейс поднял свою секиру.
– Грубая сила.
Грейлин нахмурился. Похоже, это был ответ молодого человека на все возникающие в последнее время вопросы.
– Объяснись.
– Насколько я могу судить, – сказал Крайш, – крепления на всех опорах настроены так, что должны сработать одновременно.
Шийя кивнула:
– Да, это так.
Остальное объяснил Джейс:
– Крепление поврежденной опоры можно было бы освободить вручную. Как следует ударив секирой по ее основанию – там, где она соединяется растяжкой с бронзовым кольцом, опоясывающим сферу.
Крайш кивнул:
– В этом отношении устройство достаточно простое. Но я бы не возражал, если б у меня было больше времени, чтобы все как следует проверить.
Грейлин повернулся к Шийе.
Та уже двигалась к кокону.
– Мы должны сделать это прямо сейчас.
Грейлин доверял ее суждению. Дальнейшие задержки были явно недопустимы.
– Нам надо приставить кого-то к этой опоре, – сказал рыцарь. – Как только он увидит, что другие крепления освободились, то быстро и сильно ударит по ней.
Джейс шагнул вперед, поднимая свою секиру. Грейлин отвернулся от него и указал на самого сильного из них:
– Викас, ты не против это сделать?
Та кивнула и повернулась к Даранту. А потом решительно зажестикулировала, явно прося о чем-то.
– Да. – Пират повернулся к Джейсу. – Ей нужна твоя секира, мой мальчик. Гулд’гульская сталь намного прочней всего, что у нас есть. Мы ведь не хотим сейчас облажаться из-за такой вот чепухи, верно?
Викас уставилась на Джейса сверху вниз. Тяжело вздохнув, тот с большой неохотой отдал ей свое оружие.
– Только давай поаккуратней! – взмолился он.
Когда этот вопрос был улажен, все начали двигаться одновременно. Даал собрал оставшихся рааш’ке. Никс, которой уже наспех наложили шину на сломанную голень, с помощью Баашалийи переправила Даранта и Перде на «Пустельгу», чтобы подготовить корабль к быстрому отлету.
Грейлин держался с Крайшем и Райфом рядом с коконом Шийи. Она уже устроилась там поудобней и закрылась внутри, ожидая их сигнала.
Напротив нее Джейс показывал Викас, по какому месту опоры нужно ударить, чтобы освободить подвес. Судя по всему, при этом он начал вдаваться в излишние подробности, поскольку Викас положила ему на грудь свою огромную ладонь и оттолкнула его шагов на десять. А затем вернулась на свой пост и кивнула, повернув голову к кокону.
Грейлин провел заключительную проверку, убедившись, что все чисто. Удовлетворившись результатом, он прогремел на весь зал:
– Начинаем!
Райф приложил ладонь к хрусталю кокона. Шийя прижала свою бронзовую руку к ней с обратной стороны, а затем откинула голову на медную спинку и закрыла глаза.
Грейлин затаил дыхание. Казалось, очень долгое время ничего не происходило. В конце концов ему пришлось выпустить воздух из легких. И как только он это сделал, сфера начала светиться. Низкий гул сотряс пол. Внизу, в туннелях, завибрировали огромные черные кабели.
Сияние шара стало ярче. Золотое озеро в его сердцевине прекратило свою трепетную пульсацию. Но, вместо того чтобы оставаться аморфной, жидкость внутри замигала разнообразием четких форм: пирамида, куб, призма, конус… Некоторые такие геометрические образы бросали вызов глазу. Они мелькали все быстрей и быстрей, превращаясь в размытое пятно, похожее на копию шара – идеальную сферу, состоящую из тысяч перемешанных между собой фигур, мелькающих то согласованно, то вразнобой.
Свечение быстро переросло во вспышку сияющей энергии.
Викас прищурила глаза, но осталась на своем посту, высоко подняв топор.
Шийя предостерегающе простонала единственное слово:
– Есть!
Бушующее внутри сферы пламя вырвалось наружу нимбом диких энергий, сорвав крепления – за исключением одного.
Этот нимб, простершийся далеко за пределы жерла шахты, поразил Викас, по-прежнему занесшую секиру над головой. Она отлетела далеко назад, ударившись об пол и выронив секиру.
Та подлетела к ногам Джейса. Викас скользнула дальше.
Грейлин уже набрал полную грудь воздуха, чтобы наорать на Джейса. Но молодой человек уже двигался. Подхватив свою секиру, он бросился вслед огненным всполохам, быстро отступающим обратно к сфере. Вокруг опоры и бронзового кольца все еще плясали искрящиеся разряды энергии, но путь был свободен. Обеими руками подняв секиру, Джейс изо всех сил ударил им по основанию опоры. Гулд’гульская сталь доказала качество своей ковки и освободила растяжку.
И в этот момент Джейса отбросило назад, окутанного этой остаточной энергией. Забившись в конвульсиях еще в воздухе, он со всего маху брякнулся на медный пол, звонко ударившись о него головой.
Викас была уже на ногах и бросилась к нему.
Грейлина заботил более серьезный вопрос:
«Не запоздал ли Джейс с ударом?»
Однако рыцарь не оставлял надежды. Сфера турубьи все еще висела над открытым жерлом колодца, поддерживаемая этим огненным нимбом. Наверное, момент срабатывания опор был не столь критичным, как они предполагали. Может, они просто должны были рухнуть, позволив нимбу взять вес сферы на себя…
Грейлин не мигая уставился на сферу. Огненный блеск жег ему глаза до тех пор, пока он больше уже не мог этого выносить и моргнул. И прямо в этот миг сияющий шар взмыл вверх, к куполу, и повис в воздухе. Он парил там, как новое солнце, ослепляя и ошеломляя своим видом, а буквально через вдох камнем ухнул в темную дыру шахты.
Перед глазами у Грейлина все еще горело яркое пятно, оставшееся на его месте.
Райф придвинулся к жерлу колодца.
– У нас получилось? У нас и вправду получилось?
Ответом на это был оглушительный лязг стали. Тяжеленная дверь – из таких же семи огромных лепестков, что и наверху, – уже закрывала шахту. Было слышно, как другие такие же одна за другой задвигаются по всей ее длине, пока их грохот не затих где-то далеко внизу.
Хрустальный кокон позади них раскрылся, и Шийя вышла наружу.
Грейлин повернулся к ней, но бронзовая женщина обратилась к Райфу, нежно коснувшись его локтя:
– Дело сделано.
Викас отчаянно махала руками, призывая всех к Джейсу и напоминая о том, что не все из них остались целы и невредимы.
Никс быстро ковыляла по полу купола к Джейсу и Викас. Она сорвалась с места, едва только увидев, что ее друга поразил этот огненный нимб, полный разрушительной энергии.
Оказавшись достаточно близко, Никс опустилась рядом с ним на колено, поморщившись от боли. Но никакие переломы не позволили бы ей бросить его на произвол судьбы.
Джейс был ее единственной связью с прошлым. Она потеряла своего отца и братьев, отказалась от всей своей жизни. От ее прошлого практически ничего не осталось. За исключением Джейса. Он был единственной истинной константой на протяжении всех этих перемен.
«Я не могу потерять тебя».
Озабоченно посмотрев на нее, Викас быстро зажестикулировала по-гюнски, проводя рукой то себе по горлу, то по груди:
– Джейс все еще дышит. И сердце у него бьется. – Тем не менее женщина-гора прикрыла глаза и покачала головой: – Но я не могу его разбудить!
Никс молилась, чтобы он был просто в отключке после удара, но даже это могло быть опасно.
Остальные присоединились к ним, столпившись вокруг.
– Не трогайте его, – предупредил Крайш. – Пока я его не осмотрю.
Заговорила Шийя:
– Нам нужно уходить. Теперь, когда турубья находится там, где ей суждено быть, это сооружение уничтожит само себя, чтобы защититься от любого вмешательства в будущем.
Словно подкрепляя ее слова, пол сильно содрогнулся под ними, продолжая дрожать. Со стен купола опять посыпались осколки хрусталя. Толстенные кабели в туннелях угрожающе загудели.
Никс придвинулась к Джейсу:
– Давайте я попробую привести его в чувство.
– Поторопись! – скомандовала Шийя, после чего отвернулась и быстро зашагала к одному из туннелей.
– Куда ты? – крикнул ей вслед Райф.
Она ответила, не оборачиваясь:
– Хочу забрать кое-что, что нам понадобится.
Прежде чем он успел спросить о чем-либо еще, Шийя со сверхъестественной скоростью бронзы умчалась прочь.
Грейлин упал на колени рядом с Никс.
– Тебе надо поспешить, как предупреждала Шийя!
Кивнув, Никс окутала свои руки золотистым сиянием. Приложив ладони к вискам Джейса, выпустила из кончиков пальцев светящиеся пряди и вонзила их в него, пройдя сквозь кожу и кости. И едва только проникла ему в череп, как ее обдало леденящим холодом. У нее даже перехватило дыхание – она никогда еще не испытывала ничего подобного. Там было гораздо холодней, чем даже в Пустошах, – больше похоже на прикосновение к холоду пустоты, черноте между звездами.
Никс была настолько потрясена, что напев ее оборвался, а пряди растворились в воздухе.
Грейлин посмотрел на нее:
– Ну?
Никс отказывалась отвечать, пока не будет уверена. Она потерла ладони, все еще чувствуя этот ужасный холод, и вновь принялась напевать, перестраивая свой напев. Пожарче разожгла свой огонь, зная, что должна вновь войти туда. Пела до тех пор, пока золотой прилив не стал достаточно сильным, чтобы унести ее за собой. Склонившись над ухом Джейса, Никс вновь устремилась вместе с этой золотой рекой ему в голову, столь же легко проходя сквозь кость, как и сквозь медь.
И когда достигла контуров мозга, его складки были темными и тихими. Она не обнаружила ни одного всплеска энергии, ни единой искорки жизни. На гладких гребнях и в глубоких бороздках было тихо, как в могиле. Никс рискнула прикоснуться к этой безмолвной материи – только для того, чтобы вновь ощутить эту необъятность межзвездного пространства. Ее призрачная сущность, слившаяся с золотистым потоком, уже не чувствовала холода. Лишь безмерность и пустоту.
Никс содрогнулась, выходя из него и возвращаясь в свое собственное тело.
В глазах Грейлина был все тот же вопрос.
Никс беспомощно огляделась по сторонам.
– Джейс… его там вообще нет! Внутри него ничего нет!
Надсадный кашель опроверг это ее суждение.
Все обернулись, когда Джейс снова закашлялся. Он застонал и попытался сесть, но передумал и опять лег.
– Ох…
– Ну как ты – живой? – спросил Крайш.
Джейс поднес руку ко лбу:
– Вроде да. Только голова кружится.
– Надо побыстрей уходить отсюда! – напомнил им Райф.
Джейс вновь привстал – на сей раз успешно – и увидел закрытый огромной стальной крышкой колодец.
– Получилось?
– Потом все объясним. – Грейлин помог ему подняться на ноги. – Ты и вправду достаточно пришел в себя, чтобы подняться на «Пустельгу»?
Джейс прищурился, затем кивнул:
– В голове такое ощущение, будто ее лягнула лошадь. – Он потряс пальцами. – И ладони все еще болят от удара секирой. Но да, я готов поскорей убраться отсюда.
– Тогда давайте двигаться.
Джейс заметил, что Никс как-то странно смотрит на него.
– Что такое?
Она покачала головой, еще раз представив себе, что нашла в нем.
– Ничего.
Грейлин и все остальные собрались в рулевой рубке «Пустельги». Дарант вновь стоял за штурвалом. Все вразнобой делились историями своих злоключений по разные стороны купола.
Глейс удалось превзойти другие халендийские корабли в маневренности и добиться превосходства в воздухе, используя мощь новых горелок.
– Всего-то понадобилось пару раз пройтись на бреющем прямо над их летучими пузырями, запустив горелки на полную. Выжгла их прямо с неба. У них не было ни единого шанса.
Грейлин подозревал, что в ее истории было и нечто большее, особенно учитывая отсутствие большей части днища и нижнего трюма. Но с такими подробностями можно было подождать.
Дарант увел «Пустельгу» подальше от расползшейся по сторонам медной кляксы внизу и направил корабль в сторону Приюта, где тому предстоял очередной этап ремонта. О дальнейших налетах халендийцев на данный момент можно было уже не беспокоиться.
Пират сдержал свое обещание, данное коммандеру Гриссу, покончив с жизнью этого человека с особой жестокостью. Этот кровавый поступок также развязал языки двум его подчиненным, которые за свою помощь встретили гораздо более быструю смерть.
От этой пары Дарант узнал, что боевая баржа и корабли ее поддержки были единственными, кого отправили в Пустоши. А еще эти двое мужчин рассказали, каким именно образом все это время следили за группой Грейлина. Судя по всему, какие-то эманации, исходящие от Шийи, удалось засечь при помощи некоей ифлеленской алхимии. Наличие у противника подобных знаний вызывало тревогу, но поскольку на данный момент они находились далеко в Пустошах, непосредственной угрозы это не представляло.
Тем не менее план состоял в том, чтобы не задерживаться в Приюте на большее время, чем это необходимо. Если их группу можно было отследить, то лучшим выходом было продолжать движение. У Фенна имелись кое-какие соображения на этот счет, но он хотел провести некоторые дополнительные расчеты.
Позади Грейлина открылась дверь, и в рубку ворвался поток холодного воздуха. Сопровождаемая завыванием ветра, гуляющего в пробитом корпусе, вошла Шийя, а сразу за ней – Райф.
– Вы как следует закрепили эти устройства? – спросил Грейлин, когда они присоединились к нему.
– Эти треклятые штуковины весят не меньше горелки каждая, – проворчал Райф. – Но мы справились. Или, вернее, Шийя справилась. Я только похлопал ей, когда она закончила.
Никс, прихрамывая, подошла к ним. За ней потянулись Джейс с Крайшем.
– Но что это такое? – спросила она. – Ты так и не сказал.
Грейлин тоже хотел это знать.
Райф улыбнулся:
– Они определенно нам скоро понадобятся. Вот почему Шийя сказала нам, что сначала мы должны добраться до этого места в Пустошах, прежде чем отправляться к следующему.
– Но почему? – не отставал Джейс. – Что здесь было такого важного?
– Охладители, – коротко ответила ему Шийя.
Райф пожал плечами:
– Если мы направляемся к выжженной солнцем стороне Урта, нам понадобятся не только новые горелки.
Дарант прервал их, крикнув от штурвала:
– Думаю, вам захочется подойти и взглянуть на это!
Грейлин вместе со всеми остальными направился к нему.
Пират указал за правый борт, где на изрезанных равнинах Камнеземья все еще светилось медное сооружение. Только вот теперь оно сияло гораздо ярче. Расплавленная порода в расселинах по его краям пузырилась и переливалась через край, растекаясь вокруг купола и его длинных ответвлений.
Дарант оглянулся на остальных:
– Рад, что мы выбрались оттуда именно сейчас.
– Смотрите! – воскликнул вдруг Джейс, переместившись, чтобы держать этот вид в поле зрения. – По-моему, все это тонет, или тает, или что-то в этом роде…
Грейлин присоединился к нему. Вся эта огромная медная конструкция и в самом деле постепенно проваливалась под землю. Купол сплющился и растекся по сторонам, а отходящие от него щупальца на глазах погружались в расплавленную магму. В конце концов сильный жар затуманил обзор, стерев это зрелище из виду.
Больше смотреть было не на что, и Дарант развернул корабль, возвращаясь на прежний курс.
– В ближайшее время никто туда не сунется.
Грейлин покосился на Шийю, гадая, не спровоцировал ли ее выход из-под купола его окончательное разрушение. Он вспомнил, как Корень назвал ее Осью, утверждая, что она является ключом ко всему этому сооружению.
Шийя проигнорировала его взгляд. Вообще-то пока все остальные, прилипнув к окнам, наперебой обсуждали увиденное, она оставалась очень тихой и неподвижной. Стояла, склонив голову набок и напряженно сведя брови. Райф тоже заметил эту странность.
– Шийя, что это с тобой такое?
Она не ответила, просто продолжала пристально смотреть куда-то в пространство.
Райф взял ее за руку:
– Шийя?
Наконец она пошевелилась и похлопала его по пальцам, успокаивая. А затем повернулась лицом ко всем и объявила:
– Принц Канте желает поставить вас всех в известность, что он женится.
Глава 97
Врит пересек место недавней бойни, осторожно ступая и глядя себе под ноги. Мрамор тускло освещенного павильона был залит кровью. Даже аромат курящихся благовоний не мог заглушить вонь вскрытых кишок и сырого мяса. Изрубленные и изрезанные тела валялись повсюду – в коридорах, на кроватях, в ваннах, ставших багровыми. Большинство мертвецов были рабами и рабынями для утех, людьми подневольными. Остальные – слугами и клиентами павильона.
Большинство последних были легионерами и рыцарями, допущенными сюда в награду после кампании в Южном Клаше. Хотя та была очень далека от успеха, народу требовалось явить хотя бы видимость победы. За закрытыми дверями результаты этой битвы были оценены далеко не столь радужно.
Врит поморщился, продолжая идти дальше, – но вовсе не от жестокости и дикости произошедшего. В правой глазнице кололо при каждом шаге. Ему казалось, что этот осколок хрусталя все еще торчит там, хотя его извлекли восемь дней назад – вместе с тем, что осталось от глаза. Пустая глазница была все еще набита ватой, пропитанной каким-то лекарственным снадобьем, и прикрыта кожаной накладкой.
Провост Балин с сопением волок свое пухлое тело рядом с Вритом, прижав к носу клочок ткани и бубня сквозь него:
– Мы знали, что Южный Клаш захочет поквитаться, но нанести удар так близко к самому сердцу королевства… Легион крайне небрежно отнесся к защите этих стен.
Врит нахмурился:
– Со спущенными рыцарскими штанами и членом в руке вместо меча много не навоюешь.
– Тем не менее такая цель имеет смысл, – подал голос казначей Хесст, пробираясь позади них. – Павильон лежит в тени стен Вышнего Оплота, упрятанный на самом его краю. Это отдаленное место, на совершенно противоположной стороне от Легионария с его казармами и арсеналами. К тому же тут всего лишь рабы для утех. Никто и не ожидал бы здесь нападения. Это, конечно, плевок нам в лицо, но не более чем досадная неприятность.
У Балина хватило ума свирепо глянуть на Хесста за то, что тот так бессердечно отмахнулся от подобной резни. И все же в его неодобрении было мало подлинного пыла. Провоста куда больше раздражало то, что его подняли с постели в столь ранний час, как и остальных членов совета.
Вызов короля не оставил им выбора. Торант и без того был в ярости, так что никто не осмеливался и дальше его провоцировать. Все они знали его настроение после кампании в Клаше. За закрытыми дверями совещательного зала король рвал и метал, громогласно костеря собравшихся. Было подсчитано, что они потеряли почти шестую часть своих воздушных сил.
Хесст на ходу огляделся по сторонам.
– Конечно, сейчас-то здесь полным-полно стражников… Хотя вид у них не особо мрачный – скорее разочарованный из-за того, что они упустили свой шанс на приятную награду.
Врит был с этим не согласен. Некоторые из легионеров и вправду выглядели скучающими – а кое-кто из них успел прикарманить ценности, оставленные мертвецами, – но большинство крепко сжимали губы или бормотали друг другу обещания отомстить. Здесь были убиты не только рабы, но и многие из их собратьев по оружию.
Врит и его спутники наконец добралась туда, куда их вызвал король. Это был самый дальний из салонов павильона – как будто Торант хотел, чтобы они увидели всю эту бойню собственными глазами, прежде чем доберутся сюда, испачкали свои сапоги и измазали носы в крови. Помещение это располагалось на самом конце луча звезды, образованной крепостной стеной. Отделяли его высокие позолоченные двери, отмечая личный салон короля.
Только теперь этому вместилищу интимных утех предстояло превратиться во временный зал совета.
У входа был выставлен отряд вирлианских рыцарей. Их и без того багровые физиономии омрачала ярость, брови над суровыми глазами были угрожающе сдвинуты.
Двери уже были открыты. Вероятно, Врит и его спутники прибыли последними.
Исповедник вырвался вперед, не желая выглядеть опоздавшим. В комнате толпилось еще больше рыцарей. Торант явно не хотел рисковать тем, что убийцы все еще могли скрываться где-то поблизости.
Когда Врит вошел, его встретила тяжелая тишина, которая показалась ему еще более тревожной, чем гневные вопли Торанта. Он поспешил в глубь просторного салона. Помещение было задрапировано бархатом, затянуто дымком благовоний и освещено множеством золотых фонарей. Прямо впереди в большом очаге тлели угли. Слева от него кто-то поставил простецкого вида стол с кувшином вина и холодными закусками – сушеными фруктами, сыром и сухарями, чтобы собравшиеся могли наскоро перекусить перед тем, как обсудить это нападение и то, как на него реагировать.
Едва только войдя, Врит заметил, что у всех вирлианских рыцарей в помещении на одной стороне лица вытатуированы черные символы.
Сплошь Сребростражи.
Грудь у Врита сжалась, дыхание сперло. Он уже подозревал правду, и вскоре это подтвердилось.
Одеяла и меха с большой кровати справа от него были сорваны. У изножья ее в лужах крови лежали две женщины, почти обезглавленные – горло у каждой было перерезано до кости. На кровати в луже крови распростерлось еще одно тело, совершенно обнаженное и словно выставленное напоказ.
Короля Торанта, коронованного повелителя Халендии.
Изо рта у короля торчал клашанский меч – изогнутый клинок вошел прямо в горло, заставив его замолчать навсегда. Рукоять меча ярко блестела над его синими губами.
Принц Микейн стоял на коленях, прижавшись лбом к кровати и крепко сжимая руку отца – пальцы его глубоко впивались в холодную плоть.
Врит понял, что наверняка это принц созвал совет, чтобы сохранить смерть короля в тайне до тех пор, пока все они не смогут выработать дальнейший план действий.
Рядом с Микейном стоял капитан Торин, оберегая горе принца.
– Что же нам теперь делать? – пролепетал Балин.
Никто не ответил.
Врит не стал подходить ближе. Даже своим единственным глазом он прекрасно видел, что там на самом деле произошло. Его взгляд был по-прежнему прикован к рукояти этого изогнутого меча. Хотя та была поцарапана и истерта до блеска, на ее навершии виднелись углубления в тех местах, где рукоять некогда украшали драгоценные камни. Врит мысленно вставил эти рубины и сапфиры на место, вернув мечу былое величие.
Он сразу узнал этот клинок.
Это был меч принца Пактана – трофей, завоеванный Микейном пару недель назад.
Принц оторвал от кровати залитое слезами лицо.
Все они тут притворялись.
Глава 98
Утром в день зимнего солнцестояния Канте шел рядом с Аалийей по центральному проходу сводчатого тронного зала. Толпы, собравшиеся на переполненных галереях и аркадах по обе стороны от них, приветствовали их восторженными криками и хлопали в ладоши. Два золотых трона, равно как и взметнувшиеся над ними позолоченные крылья, были начищены до блеска и сверкали в солнечном свете, падавшем из круглого витражного окна.
Канте уставился на это солнечное сияние. Хотя с момента нападения прошел всего месяц, выбитую раму окна уже заменили и вставили в нее новые разноцветные стекла, вернув Просветленной Розе империи былое величие.
Такие же ремонтные работы проводились и на большей части подвергнувшегося вражескому нападению города.
Дворец и его тронный зал были отмыты от крови, а выбоины от взрывов тщательно заделаны. Из нижнего города и гавани доносились бесконечный перестук молотков и жужжание пил. Шум этот продолжался день и ночь. И хотя он мог раздражать слух, в нем звучала надежда.
Каменных Богов в заливе возвращали на пьедесталы, безвозвратно разбитые фигуры высекали заново. Возвышающийся над ними городок Экс’Ор был уже очищен от обломков, а его купальни восстановлены. После своего возвращения лишившийся руки Канте провел немало времени в его целебных кровавых ваннах, в компании Шута и Мёда.
Принц покосился на пустую половину своего рукава, приколотую сзади к локтю. Он все еще чувствовал вспышки боли в отсутствующей руке, но и она постепенно проходила – если не считать ночных кошмаров, которые все еще время от времени посещали его. Впрочем, Канте знал, что бесчисленное множество людей скорбели о куда более серьезных потерях, чем потеря руки.
Город целый месяц пребывал в трауре, в ходе которого устраивались большие и маленькие церемонии. Императора Маккара и принца Джубайра проводили в последний путь с большой пышностью, как и подобало их статусу.
Всеми было замечено отсутствие на этих траурных мероприятиях принца Мариша. Сразу после нападения он бесследно исчез, но никто не был настолько наивен, чтобы думать, будто это положило конец его притязаниям. Во время долгих бесед на балконе Рами признался Канте, что в ходе битвы в тронном зале мог убить своего брата, но сдержался, решив просто прогнать Мариша. Он все еще верил, что брата можно спасти. Увы, но Канте не мог порицать подобное решение. Он слишком хорошо понимал чувства Рами, терзаемый внутренним конфликтом со своим собственным братом. И все же надеялся, что сострадание Рами в итоге не погубит их.
В то время как императора Маккара и принца Джубайра чествовали и оплакивали публично, Аалийя отдавала им дань памяти и в частном порядке, часто спускаясь в мавзолей глубоко под дворцом. Даже Тазар не нарушал этих интимных моментов – когда она могла вынести лишь присутствие Рами, который тоже проводил немало времени наедине с усопшими.
Канте ценил их потребность в уединении. Они оба разрывались между горем и чувством вины – то, что он слишком хорошо понимал.
Принц уже слышал о жестоком убийстве своего отца и, несмотря на то что утверждалось по всей Халендии, знал, что это не было заговором империи. Канте подозревал, что рука, державшая смертоносный клинок, на самом деле принадлежала его брату. И при этом не мог избавиться от опасений, что тем, что в конечном итоге заставило руку Микейна опуститься, было почти невесомое золотое кольцо с печаткой. Тогда, на «Гиперии», Микейн уверился, что Канте намеревался оспорить его право первородства – и, в свою очередь, родословную его отпрысков. Тогда как любые подобные заявления, сделанные Южным Клашем, могли быть отвергнуты как гнусная ложь, лишь один человек в Халендии знал правду – и, чтобы устранить любую будущую угрозу, этого человека следовало заставить замолчать навсегда.
Канте подозревал, что такая участь рано или поздно постигла бы его отца, зная о трениях между королем и принцем, которые в последнее время лишь усиливались. И все же ненавидел себя за то, что сыграл в этом хоть какую-то роль. Как и Аалийя и Рами, он горевал по своему отцу, и при этом чувство вины еще больше отягощало его сердце.
Однако по прошествии месяца даже траур должен был подойти к концу. Жизнь должна была продолжаться, город – восстанавливаться, а моральный дух народа – всемерно поддерживаться. С этой целью этот день знаменовался сразу двумя грандиозными событиями. Хотя Аалийю уже повсеместно почитали как новую владычицу империи, она все еще официально не возложила на себя императорский венец.
Ей предстояло сделать это сейчас.
Когда они вдвоем подошли к тронам, Канте отошел в сторонку и присоединился к Рами. Когда началась церемония, которая включала в себя молитвы всем тридцати трем клашанским богам, многократное дудение в рожки и череду длинных славословий, Аалийя подошла к большему из двух тронов.
В какой-то момент Рами привалился к Канте, на миг задремав. Канте выпрямил его.
– Просыпайся! У нас впереди еще долгий день.
– И ночь, – простонал Рами.
Вторая церемония должна была начаться с восходом луны, отмечающим благоприятный пик солнцестояния. Канте уставился на второй трон, поменьше размерами, – место, которое ему предстояло занять после того, как этой же ночью он сочетается с Аалийей законным браком. И издал точно такой же стон, что и Рами.
В стороне, в передних рядах толпы приглашенных, он заметил Кассту и ее укутанных в черное сестер, которые смотрели в его сторону. Лицо молодой женщины было бесстрастным, но Канте мог поклясться, что на нем промелькнула едва заметная насмешливая улыбка – как будто она наслаждалась его неловкостью.
Он вздохнул и отвернулся.
Наконец главный жрец Бад’и Чаа – Дома Мудрости – поднял венец и понес его к трону. Аалийя сняла с головы полупрозрачный покров, расшитый бриллиантами, открыв умащенные до зеркального блеска черные волосы. Платье на ней было серебристым, с тончайшей золотой вышивкой, изображающей ястреба Хэшанов. В другой ситуации тяжелая накидка с этим знаком уже украшала бы ее плечи – но плащ ее отца лежал в мавзолее, обернутый вокруг тела ее брата и навеки застегнутый золотой застежкой у него на горле.
Жрец осторожно возложил ей на голову обруч из метеоритного железа, украшенный сапфирами. Аалийя выпрямилась, принимая на себя всю его тяжесть и сопряженную с ним ответственность. Луч солнечного света из витражного окна упал на эти драгоценные камни и озарил комнату лазурными лучами.
Раздались восторженные клики, заглушившие рев рожков.
Аалийя смотрела поверх толпы, лицо у нее было твердым и уверенным. И все же Канте заметил, как дрожат ее пальцы. Когда она стала спускаться с тронного возвышения, он подошел к ней, взял за руку и, крепко сжав эти пальцы, прошептал:
– Ты в этом не одинока. Знай это.
Схватив его за руку, Аалийя прижалась к нему – но только лишь на мгновение. Почти сразу же ослабила хватку и выпрямилась. Он проводил ее до последней ступеньки, польщенный тем, что находится рядом с ней.
С новой императрицей Южного Клаша.
После всего этого мрачного опустошения Канте ощутил, как где-то внутри у него разгорается то, чего он не чувствовал уже очень долгое время.
Надежда.
Когда отзвенел первый из вечерних колоколов, Аалийя вошла в стратегический зал на вершине Кровавой башни. Она чувствовала себя более свободно после того, как наконец сбросила свое расшитое платье и переоделась в более простое одеяние «геригуд», состоящее из короткой туники и белого балахона с широкими рукавами.
Вошла она вместе с Тазаром, поддерживающим ее под руку, и жестко посмотрела на Канте. Аалийя оценила его поддержку во время церемонии, но дала понять, что предстоящее бракосочетание будет столь же театральным, как и пышные наряды, которые они наденут. Она с ужасом думала о необходимости подготовиться к нему. Однако Тазар уже помог ей снять платье и доказал, что мужчина, стоящий на коленях, может найти своему языку лучшее применение, чем просто произносить клятвы.
Благодаря такому пристальному вниманию с его стороны они прибыли на это небольшое собрание последними. Аалийя двинулась к столу с рельефной картой Южного Клаша. Тазар отошел, чтобы присоединиться к Ллире – вероятно, чтобы обсудить какие-то вопросы, связанные с низменными армиями и возвышенными делами.
С одной стороны стола перешептывались Канте и Рами, а Пратик и Фрелль вроде как о чем-то спорили с другой. Все замолчали, когда новоиспеченная императрица подошла к столу и откашлялась.
– Зачем ты созвал нас всех сюда? – спросила она фигуру в дальнем его конце.
Оракл из Казена стоял во главе стола в своих обычных черных одеждах, а его бронза была вновь скрыта под краской. Тихан попросил их собраться в стратегическом зале – подальше от других членов имперского совета, непосредственно перед церемонией бракосочетания.
– Я должен сообщить вам, что в этом помещении находимся не только мы, – объявил он. – Также присутствуют, хотя и незримо, те из нас, кто ныне пребывает в Пустошах.
– Никс и все остальные? – спросил Канте.
Тихан нахмурился на него за констатацию очевидного.
– Они будут слушать, а Шийя передаст мне любой из их вопросов.
В течение всего последнего месяца обе стороны регулярно делились сведениями и обменивались своими историями, но Тихан настаивал на том, чтобы любые такие сеансы связи были краткими и эпизодическими. Хоть он и научил Шийю, как экранировать ее эманации, но по-прежнему опасался, что их могут засечь.
Оракл начал:
– Я позволил обеим группам собраться с силами и приготовиться к тому, что должно произойти, но, поскольку это бракосочетание еще не состоялось, должен сделать одно последнее объявление обеим сторонам. А именно, поставить вас в известность, почему мне требовалось подготовить империю к появлению новой императрицы, вышедшей замуж за законного наследника халендийского трона. Очень многое зависит от того, насколько успешно это удастся осуществить.
– Ну наконец-то, – отозвалась Аалийя. – Ты уже достаточно долго секретничал по этому поводу.
– Верно. Как вам всем известно, в то время как отряд в Пустошах успешно пристроил на место турубью западного полушария, то же самое по-прежнему необходимо проделать и на восточной стороне.
– Где-то в выжженном солнцем Пустоземье, – подал голос Рами. – Разве они не…
Тихан оборвал его поднятием ладони, склонил голову набок и произнес куда-то вбок – как и всегда, когда обращался к тем, кто находился в Пустошах:
– Нет, ни с кем не делитесь своим маршрутом. Даже со мной. Чем меньше людей будет его знать, тем в большей безопасности вы будете.
А потом выпрямился и вновь обратился к собравшимся:
– Но вот чего я никому из вас до сих пор не говорил, так это что захвата и посадки второй турубьи будет недостаточно, чтобы предотвратить обрушение луны.
Аалийя поморщилась:
– Тогда что еще нужно сделать?
Тихан уставился через стол.
– Во всем этом есть и третий компонент. – Он обвел взглядом собравшихся за столом. – Тот, который потребует участия всех вас в этой комнате – и мощи империи.
– Для того, чтобы сделать что? – спросил Канте.
Тихан посмотрел на принца сверху вниз.
– Чтобы завладеть Халендией.
Тот на шаг отпрянул:
– Что?! Зачем?
– Я уже рассказывал вам о великой войне среди та’винов – когда мы раскололись между теми, кто хотел почитать наших создателей, и теми, кто задался целью узурпировать планету для самих себя. Этих узурпаторов повел за собой предатель, Крест, который покинул нашу сторону, чтобы возглавить другую.
– Элигор, – сказала Аалийя, припомнив бронзовую фигурку на древних страницах, украденных Фреллем.
– Ревн-кри – те та’вины, которые сошли с пути создателей, – называют его «Раб’альмат», что примерно означает Повелитель Смерти.
Канте раздраженно выдохнул:
– Звучит одинаково зловеще и напыщенно.
– Нечего иронизировать. Его титул вполне уместен. Ему все равно, выживет ли хоть что-то живое. Его не волнуют ни люди, ни звери, ни зеленые ростки. Нам, та’винам, ничего из этого не нужно. Мы можем здравствовать на мертвой скале, лишенной воздуха. Вот почему ревн-кри хотят обрушения луны. Это послужит средством уничтожения всего живого.
Вмешался Фрелль:
– Но тогда почему же тот Корень в Пустошах давным-давно не уничтожил турубью? Это помешало бы любым будущим усилиям остановить обрушение луны.
– Потому что перед своим уничтожением Элигор запретил это. – Тихан примолк, чтобы эти слова отложились у всех в головах. – Я подозреваю, что лишь безумие одиночества вкупе с отчаянием заставило Корня из Пустошей совершить такой чудовищный поступок – нарушить предписание, оставленное Раб’альматом.
Фрелль помотал головой, все еще явно вызывающе настроенный.
– Но зачем Элигору запрещать кому-то уничтожать турубьи?
– Как я уже сказал, та’вины могли бы процветать и на голой скале – но не на той, что разбита вдребезги. Уничтожение даже одной турубьи было сопряжено с риском подобного исхода. И точно так же еще слишком рано говорить о том, насколько разрушительным для Урта окажется обрушение луны. Элигор хотел сохранить турубьи на случай, если ему понадобится вмешаться, – если падение луны окажется слишком опасным для фундаментальной структуры планеты.
Аалийя пристально посмотрела на Тихана, подозревая, что тот все еще что-то скрывает.
– Это ведь не единственная причина, по которой Элигор хотел сохранить турубьи, не так ли? – вызывающе бросила она. – Это наверняка как-то связано с той третьей задачей, которую, по твоим словам, нам нужно выполнить.
Тихан улыбнулся:
– Я правильно выбрал свою императрицу.
Аалийя насупилась:
– Так что же от нас ожидается?
– Я уже упоминал, что под конец войны Элигор потерпел поражение, а его изуродованное тело унесла горстка выживших ревн-кри. Конец этой истории будет зависеть от действий обеих наших групп в ближайшие месяцы. Этих выживших возглавлял ближайший соратник Элигора, его правая рука – тоже Ось, как и Шийя. Я полагаю, что он, а возможно, и другие ревн-кри охраняют вторую турубью в Пустоземье. А эта публика будет гораздо опасней, чем какой-то полусумасшедший Корень.
Все примолкли, понимая, как близки они были к поражению даже в Пустошах. А если в Пустоземье окопалась небольшая армия во главе с Осью, то на что мог надеяться мир?
И все же Аалийя отказывалась поддаваться отчаянию.
– Эта твоя история… Каким боком она касается нас, находящихся в Венце?
– Когда ревн-кри бежали с телом Элигора, у них не хватало одной его части, важной части. – Тихан обвел взглядом сидящих за столом. – Головы Элигора.
Канте уже догадался об остальном.
– И эта голова, судя по всему, находится в Халендии. Вот почему ты хочешь, чтобы мы туда вторглись. Чтобы найти и уничтожить то, что от него осталось.
– Во-первых, это не потребует долгих поисков, – ответил ему Тихан. – Я точно знаю, где спрятана голова Элигора.
Канте нахмурился:
– И где же?
– Глубоко в Цитадели Исповедников. Сохраняется в великом инструменте Ифлеленов.
Канте был явно ошеломлен:
– И давно она у них?
– На протяжении многих столетий.
– Тогда почему же ты до сих пор ее не украл? – спросил Фрелль. – Ты мог бы уже давным-давно ее уничтожить.
– Потому что я не хочу, чтобы она была уничтожена. И Ифлелены проделали грандиозную работу по ее защите и сохранению. Я не видел причин вмешиваться – до сих пор.
Фрелль нахмурился:
– Что-то я не пойму… Почему ты хотел, чтобы ее держали в целости и сохранности? И почему не хочешь, чтобы ее уничтожили?
– Одна только голова совершенно безвредна. Но внутри этого бронзового черепа скрыта одна тайна. Такая, что потребуются все усилия королевства и империи, вместе взятых, чтобы извлечь ее оттуда.
– Какая тайна? – спросил Пратик.
– Когда Элигор предал нас, он украл один компонент, необходимый для взаимодействия с турубьей и управления ею. В то время как две эти массивные сферы способны послужить источником энергии, необходимым для вращения Урта, то, что он украл, управляет ими обеими.
– Так вот почему он запретил уничтожать турубьи… – вслух осознала Аалийя. – Он хочет властвовать над ними. Управлять силой, которая способна с одинаковой легкостью как разорвать мир на части, так и спасти его.
Тихан слегка склонил перед ней голову:
– Теперь ты понимаешь. Чтобы оставалась хоть какая-то надежда остановить обрушение луны, мы должны заполучить королевство и эту голову, а затем выяснить, где Элигор спрятал украденное.
– А что он на самом деле украл? – спросил Пратик. – Как это выглядит?
Тихан пожал плечами:
– Не имею ни малейшего представления. Такие знания выходят далеко за рамки возможностей работяги-Корня. Знаю только, что это должно быть найдено. Иначе весь мир обречен на гибель.
В зале воцарилась тишина. Аалийя могла лишь догадываться, как те, кто находился сейчас в Пустошах, все это восприняли.
Тихан поднял ладонь:
– На этом я прекращаю наше общение с остальными. Все теперь в курсе, что нам следует делать. И далее продолжать этот разговор – слишком большой риск.
После долгой паузы разговоры за столом медленно возобновились. Аалийя осталась стоять, глядя на Тихана. И вдруг осознав еще одну важную вещь, подошла к нему, чтобы переговорить с ним с глазу на глаз.
– Ты больше не открыт для остальных? – спросила она.
– Верно.
Аалийя кивнула:
– У группы в Пустошах есть Ось. И хотя у тебя, как у Корня, нет доступа к необходимым нам знаниям, у нее он может быть.
– Возможно.
– Ты научил Шийю, как заглушать ее эманации, но она остается поврежденной. Есть ли какой-то способ восстановить ее?
– Возможно, – повторил Тихан. – Но я не буду пытаться.
– Почему?
– Она достаточно полезна для остальных и в своем нынешнем состоянии. Такие усилия могут непреднамеренно нанести ей еще больший вред.
Аалийя пристально посмотрела на него, догадываясь, что он не совсем откровенен.
– Похоже, есть и еще одна причина, по которой ты не будешь пытаться восстановить ее… Так в чем же она?
Тихан слегка прикрыл глаза:
– После своего побега ревн-кри не просто выслеживали Спящих, чтобы убить их, – как тот, кто напал на меня. Иногда они и заменяли их. Закапывая ядовитые семена среди Спящих. – Он вздохнул. – И я боюсь, что в своем поврежденном состоянии Шийя…
Аалийя все поняла.
– Она может быть одним из этих ядовитых семян и не помнить об этом.
Тихан снова склонил голову.
Аалийя встревоженно отвернулась к окну, думая о Марише, об этих ядовитых семенах.
«Кто еще может предать нас?»
Фреллю было о чем поразмыслить, когда он следовал за Пратиком по развалинам Кодекса Бездны. Аалийя поручила Пратику наблюдать за спасением великой библиотеки и взять на себя руководство Дреш’ри. Такое возвышение чааена, по общему мнению годящегося лишь на роль слуги, было воспринято не слишком-то хорошо, но после того, как последние сторонники Зенга были вырваны с корнем и повешены в садах, оставшиеся ученые подчинились ее приказам.
Такими вот небольшими шагами Аалийя стала постепенно менять кастовую структуру клашанцев. Она не осмеливалась разорвать ее слишком быстро, рискуя ввергнуть общество в хаос. Ее усилия привели к тому, что в нижнем городе, где все еще шли восстановительные работы, границы между низшими кастами и имри уже начали понемногу размываться, поскольку и те и другие трудились, опираясь на имперскую гордость и общую цель, что лишь способствовало зарождающимся переменам.
Даже Шайн’ра нашли общий язык с императорской гвардией. Сражаясь плечом к плечу во время попытки переворота, обе группировки прониклись неохотным уважением друг к другу. И хотя отдельные вспышки насилия все еще имели место, они тоже шли на убыль.
И все же, несмотря на такой прогресс, в последнее время Фрелля все больше охватывало беспокойство. Вот почему он и вернулся в библиотеку. С фонарем в руке алхимик продолжил спускаться в глубины Кодекса по центральной винтовой лестнице, оставив Пратика работать наверху. Тяжелый запах гари все сильней шибал ему в нос.
И все же, как это ни удивительно, бо́льшая часть библиотеки осталась нетронутой. Один из уровней целиком чудесным образом избежал пожара, равно как и несколько изолированных островков на других уровнях. Кроме того, у Дреш’ри имелись и свои собственные тайники и стеллажи в их личных покоях или схоляриях. Пратик систематически заносил в каталог все, что уцелело. Это служило напоминанием о том, что даже в самые мрачные времена знания всегда находили способ сохранить себя.
Наконец спустившись по последнему изгибу лестницы, Фрелль достиг самого нижнего уровня этой перевернутой подземной пирамиды. Подняв фонарь повыше, направился к высоким дверям и невольно поморщился, когда вошел во внутреннее святилище за ними. Он мог поклясться, что все еще слышит зловещее пение венинов. Оно буквально въелось ему в череп. Остановившись на пороге, Фрелль убедился, что ни одно из этих изуродованных существ не прячется в тени.
Удовлетворившись увиденным, он спустился по низеньким ступенькам и прошел внутрь.
Пратик уже убрал остатки двух ритуальных костров и кости человека, которого Фрелль швырнул в огонь вместе со священной книгой. Острая боль сожаления пронзила его – не из-за этой причиненной им смерти, а при воспоминании о том, как эти страницы превратились в пепел.
Однако он извлек урок из случившегося. И хотя эта книга была сожжена здесь, ее мудрость могла сохраниться где-то еще.
«И я продолжу искать ее».
Как для того, чтобы вернуть эти знания, так и чтобы искупить вину за уничтожение древнего тома.
Фрелль пересек святилище и подошел к каменной плите в самой его глубине. Поднял фонарь, осветив стену позади нее. Опять показалось, что светящиеся изумрудные прожилки, пронизывающие скалу, исходят от изображения над алтарем, намалеванного сажей и нефтью.
Он вновь уставился на огромную полную луну, поднимающуюся по стене. На ее фоне вырисовывался силуэт огненного зверя с распростертыми крыльями, окаймленный пламенем. Фрелль сосредоточился на его темном всаднике, так же хищно пригнувшемся, как и сам зверь. Глаза всадника были искрами того же зловещего изумруда, светящимися угрозой.
Он вслух произнес имя всадника:
– Царица Теней…
Фрелль слышал рассказы о том, что выпало на долю остальных в Пустошах. Истории об изумрудном огне и безумии, которые вселились в крылатого зверя и его маленькую всадницу.
«Как раз это здесь и изображено?»
Пророчество, начертанное на камне…
Пока он смотрел в эти зловещие глаза, его все больше охватывал страх – наряду с растущим сомнением.
«На верной ли я стороне в этой войне?»
Глава 99
Никс летела верхом на Баашалийе высоко над Америловым морем. После разговора с оставшимися в Венце ей захотелось побыть одной. Она откинулась в седле, которое смастерил для нее Даал. Ее левая голень была все еще в лубке, но через месяц, перед самым зимним солнцестоянием, нога уже почти не болела.
Закрыв глаза, она запела Баашалийе, пока тот, взмахивая крыльями, пронзал клочья светящегося тумана над Приютом. Мелодия была ее собственным творением. Хотя и бессловесно, Никс начала с музыки болот: стрекотания сверчков, разноголосого скрежещущего кваканья бородавчатых жаб и травяных лягушек, плеска и шлепанья змееголовов, силосной отрыжки буйволов… Добавила к ним треск тростника, шелест ветерка в соснах, стук ливня по ровной воде – и, наконец, смех своих братьев, когда они, отталкиваясь шестами от илистого дна, отправлялись на рыбалку.
Когда ее песня высветила воспоминания о доме, Баашалийя присоединился к ней, повторяя за ней припев мягкими нотами и задумчивыми гармоничными созвучиями. Это был и его дом тоже. Она опять слилась с ним – с их общим прошлым, с их общим теплом. Позволила неделям ужаса бесследно исчезнуть и отодвинула в сторону то, что еще только должно было произойти.
В этот момент Никс окончательно забылась, полностью погрузившись в свои воспоминания, – пока порыв воздуха и взбаламученные им клочья тумана не заставили ее выпрямиться в седле.
Даал на своем рааш’ке пристроился рядом с ней. Его уже порядком отросшие волосы трепали его по щекам, глаза блестели.
Он окликнул ее, указав вниз:
– Грейлин! Хочет, чтобы мы спустились! Уже почти пора!
Приподнявшись повыше в седле, Никс взмахом руки подтвердила, что все услышала.
Даал первым устремился к земле, возвращая ее в реальный мир, к ее обязательствам и ответственности. Баашалийя держался прямо за ним, трепеща от радости полета. Она чувствовала между своих бедер гул его довольного ворчания. Часть этого его удовлетворения передалась и ей.
Все они ждали этого дня, избрав в качестве отправной точки день зимнего солнцестояния.
Пока они неслись вниз, Никс смотрела вперед поверх макушки Баашалийи. Как и она, он уже выздоравливал. Только вместо лубка на нем был кожаный шлем, а под тем – слой бальзамов и мазей, которые помогали ему исцеляться. Никс с Флораан также извлекли последнюю из этих жутких медных игл.
Она повторила ему свое обещание:
«Больше никогда!»
И пожелала такого же покоя Приюту.
Искар под ней продолжал оправляться от набегов и бомбежек. В течение всего прошлого месяца было слишком уж много походов к Сновидцам с разрисованными чернилами телами, завернутыми в водоросли. И все же наконец вернулось некое подобие нормальной жизни. В Приют понемногу стекались пришлые из других деревень, чтобы обосноваться здесь, заполняя оставшиеся пустоты и помогая с восстановлением. Иные заглядывали сюда просто посмотреть на рааш’ке – отказываясь верить в чудо, пока не увидят его собственными глазами.
На данный момент и рааш’ке, и пантеанцы по-прежнему опасались друг друга. Требовалось время, чтобы восстановить эту древнюю связь, вновь научиться взаимному доверию.
Закладывая разворот, чтобы приземлиться возле дома Даала, Никс заметила Хенну, которая носилась посреди стайки молодых летучих мышей размером не больше ворон. Те разбегались от нее, пища в игривом восторге. А затем девчушка разворачивалась и бежала в другую сторону, преследуемая той же стаей.
Улыбнувшись этому невинному восторгу, Никс подумала, что именно самая маленькая из их компании установит самую крепкую связь.
«Дайте только время…»
Даал приземлился на окраине Искара. Никс тоже опустилась на песок, но держалась на расстоянии от него. После всего, что произошло, Баашалийя по-прежнему вел себя несколько возбужденно.
Хенна заметила своего брата и бегом бросилась к нему, увлекая за собой множество крошечных летучих мышей. Большинство ран малышки затянулись и быстро заживали, хотя и далеко не все. По словам ее матери, Хенну все еще мучили кошмары и она настаивала на том, чтобы спать в родительской постели.
Стремясь поскорей добраться до брата, девчушка пробежала слишком близко от Никс, и та сразу ощутила огненную вспышку внутри Баашалийи, когда он щелкнул зубами на миновавшую их крошечную летучую мышь, едва не зацепив ее за крыло и заставив в панике порхнуть прочь.
«Баашалийя, нет…»
Никс провела пальцами ему по холке, согревая остывшее было свечение уверенного спокойствия в нем и притушив эту вспышку огня. Та была золотистой, но на миг ей показалось, будто она заметила в ней изумрудные прожилки. Хотя так и не поняла, было ли это на самом деле.
Даал обеспокоенно глянул на нее.
– С ним всё в порядке, – сказала Никс. – Просто ему слишком многое довелось вынести.
Напрягшиеся было плечи Даала расслабились – он доверился ее суждению. Хотелось бы и ей быть столь же уверенной в своей собственной оценке… Они спешились и направились к дому. Поравнявшись с Даалом, Никс вложила свою руку в его.
Полыхнул огонь, еще теснее соединяя их пальцы.
На данный момент они позволяли себе лишь такие прикосновения. Она помнила их поцелуй там, под куполом, но после суматохи их возвращения, растянутые в разные стороны, оба воздерживались от попыток дальнейшего взаимопознания в этом смысле.
Даал покосился на нее, и легкая улыбка тронула его губы. Никс уже и забыла, что в такие моменты, слившись с ней воедино, он мог заглянуть ей прямо в душу.
Он сжал ее пальцы, еще сильней разжигая огонь между ними. И в этот миг она ощутила его желание – то, как участилось у него дыхание, как расширились зрачки, как разгорелась кровь. Но уловила и его сдержанность, внутреннее спокойствие, противостоящие страсти, – кладезь терпения, который и согревал, и слегка раздражал ее.
Его улыбка стала только шире.
Никс почувствовала, как у нее горят щеки.
Хенна ворвалась между ними, расталкивая их в разные стороны. Пара ярких осветительных горшков впереди приветствовала их появление. Однако радость девчушки была вызвана не возвращением сюда, а тем, кто их там ждал.
– Кальдер, гадкий ты мальчик! – крикнула она, подбегая к дому.
Услышав их приближение, варгр наполовину высунулся из дверного проема и зарычал. Но тут заметил несущуюся к нему Хенну. Глаза у него расширились. Он выглядел испуганным.
Хенна стремглав бросилась к нему, обвила руками за шею и закинула ногу ему на спину.
– Возвращайся в дом, непослушный мальчишка! – отчитала она его.
Варгр с усталым ворчанием повернулся и пронес ее через занавешенный дверной проем.
– Наверное, мне все-таки стоит сделать то седло, которое хочет Хенна, – заметил Даал.
– Не думаю, что мы пробудем здесь достаточно долго для этого, – отозвалась Никс. Она хотела, чтобы это прозвучало шутливо, но видела, что эти слова ранили его.
Со слегка подкисшим настроением они отодвинули занавеску и оказались в теплой комнате. Там их встретили болтовня и споры. Фенн, Джейс и Крайш стояли у кухонного шкафа, к дверцам которого были приколоты карты различного масштаба. Все трое что-то бурно обсуждали.
Сидящие за столом Грейлин с Мериком попыхивали трубочками, дожидаясь, пока спорщики придут к какому-то единому мнению. Рыцарь кивнул Никс, оглядев ее с ног до головы – дабы убедиться, что она больше ничего себе не сломала, пока находилась вне его поля зрения.
Кальдер отнес Хенну туда, где на противне исходил паром сладкий пирог. Там она наконец слезла с него и отщипнула кусочек, не в силах устоять. Пахло действительно вкусно. Кальдер облегченно вздохнул и вернулся к Грейлину. Варгр наверняка знал, что искушение пирогом будет единственным способом заставить Хенну отцепиться от него.
– Они уже пришли к какому-то решению? – спросил Даал, махнув рукой на троицу.
Подойдя к шкафчику, Никс уставилась на различные маршруты, нанесенные на карты. Все они направлялись в глубь Студеных Пустошей, пересекая их, чтобы достичь дальней стороны Венца. Все уже единогласно решили не возвращаться тем же путем, каким прибыли сюда. Поскольку там разгоралась война, гораздо безопасней было двинуться в противоположную сторону, полностью избегая территорий Халендии и Южного Клаша.
Однако добраться до Пустоземья можно было сразу несколькими способами – и Фрелль, Джейс и Крайш остановились каждый на своем варианте.
– Вы должны выбрать что-то одно, – предупредила их Никс. – По крайней мере, на данный момент. Мы всегда можем сместиться в ту или иную сторону, в зависимости от того, с чем столкнемся в пути.
– Верно. – Крайш положил руку на плечо Джейса. – Поскольку мы зашли в тупик, я выражаю свою поддержку маршрута, предложенного этим молодым человеком.
Тот повернулся к Фенну:
– Итак, два голоса против одного.
– Поскольку я судонаправитель, мой голос должен быть засчитан за два – а может, даже за три.
Джейс и Крайш хмуро посмотрели на него. Фенн наконец обреченно махнул рукой.
– Ладно, сдаюсь. Но только на данный момент. Надо будет еще посмотреть направление преобладающих ветров, как только мы окажемся в воздухе.
– Покажите мне, какой маршрут вы выбрали, – попросила Никс.
Джейс поманил ее ближе. Она придвинулась к нему, искоса изучая его при этом. Он казался самим собой – таким же неугомонным и одержимо сосредоточенным, как и всегда. И все же Никс все никак не могла избавиться от той холодной пустоты, которую ощутила внутри него. Это было слишком уж странно и необъяснимо, чтобы просто отмахнуться от терзающих ее опасений.
– Вот этот, – сказал Джейс, возвращая ее внимание к карте. Он провел пальцем по Пустошам и через Венец к отмеченному крестиком участку глубоко в Пустоземье. – На мой взгляд, учитывая направление господствующих ветров и ожидаемые весенние штормы, этот курс имеет наибольший смысл.
Она кивнула, но Фенн все так же мрачно стоял, скрестив руки на груди и глядя на отмеченный путь через Венец. Никс присмотрелась повнимательнее и заметила, что тот пролегал над Бхестийей, родиной Фенна. Судонаправитель всегда избегал расспросов о своем прошлом. Оставалось только гадать, уж не по этой ли причине он так выступал против этого маршрута.
И все же она не стала поднимать этот вопрос, опасаясь, что это может возобновить споры.
Повернувшись к столу, Никс заметила, с какой болью на лице Даал смотрит на Фенна. Судонаправитель уже давно простил его, но сам Даал так и не сумел простить себя. Никс знала, что он по-прежнему терзался тем, что в какой-то момент полностью потерял контроль над собой и едва не убил Фенна. И понимала этот его страх, припомнив упоительное ощущение собственной силы, когда она уничтожила халендийскую баржу, – и последовавшее за этим безумие. Ей оказалось слишком уж легко высвободить свой гнев.
В отличие от Даала.
И, в отличие от него, она знала причину. Никс подошла к нему и убрала выбившуюся прядь волос с его щеки, оставляя огненный след у него на коже – словно пытаясь выжечь из него этот страх.
Которому там было совсем не место.
Она в очередной раз задумалась, выбрали ли Сновидцы Даала из-за одного лишь дара обуздывающего напева в его ноорской крови. Не привлекли ли их также его добросердечие, его душевное спокойствие, его неизменная сострадательность? Никс по-прежнему могла представить себе Даала горящим в пламени маяка – выводящего ее из безумия, готового пожертвовать собой.
И в этот момент где-то в самой глубине души ощутила истину.
Которая так и светилась у него в глазах.
Ошкапиры создали для нее нечто большее, чем просто источник силы. Они преподнесли ей гораздо более ценный подарок.
«Якорь, который в последующие дни мне очень понадобится».
Грейлин затушил свою трубку и встал.
– Нам всем пора выдвигаться на площадь. Дарант и все остальные будут разочарованы, если нас там не будет.
Мерик поднялся вместе с ним.
– Он прав. Флораан уже должна нас там ждать.
Грейлин заставил всех пошевеливаться, даже Кальдера. Варгр заслуживал присутствия на предстоящем событии не меньше всех остальных.
Едва оказавшись на улице, Мерик ругнулся и нырнул обратно в дом. Мгновение спустя он вернулся, пытаясь пристроить на голову обруч из белого камня, украшенный разноцветными драгоценными камнями.
Наткнувшись на корону Рифового Фарера во время битвы в Искаре, Райф явно намеревался придержать эту ценную вещь при себе – пока деревня не выбрала Мерика преемником Берента. И только тогда отказался от своего сокровища, с радостью передав его гораздо более достойному человеку.
Даал улыбнулся и помог отцу надежно утвердить обруч на голове.
– А тебе идет. Как будто ему всегда было суждено там быть…
Мерик затянул своего сына в объятия, способные переломать ребра, – словно пытаясь наверстать то, что упустил за всю свою жизнь.
Даал наконец вырвался, вытирая уголки глаз:
– Пошли уже, ладно?
Мерик прочистил горло и махнул всем рукой, призывая всех идти дальше, – еще не совсем готовый говорить.
Они двинулись через деревню, присоединившись к потоку других людей, направлявшихся к площади. Мерик по-прежнему обнимал сына одной рукой, все еще желая держать его поближе к себе – по крайней мере, как можно дольше.
Даал бросил на отца виноватый взгляд.
– Всё в порядке, сынок, – сказал Мерик. – Ты им нужен. Мы будем здесь, когда ты вернешься.
Грейлин уставился на напряженные плечи мужчины. Слова эти прозвучали легко и беззаботно, но то, с каким трудом тот их произнес, было совершенно очевидно.
Рыцарь все объяснил Мерику и Флораан еще месяц назад. Он не мог поступить иначе – только не тогда, когда им предстояло надолго расстаться с сыном. Родители Даала были в ужасе, узнав правду об обрушении луны. Однако поняли серьезность угрозы и необходимость выполнения задачи, поставленной перед его группой, – сознавая при этом, что произойдет, если мир вновь начнет вращаться. Это означало бы конец Приюту.
Грейлин пообещал, что попробует отправить корабли для эвакуации обитателей Приюта, если они добьются успеха. Но никто по-настоящему ему не верил, и меньше всего он сам.
Как раз Флораан и высказала самую простую истину, коснувшись руки Грейлина: «Никто не знает своего конца. Будущее остается загадкой до тех пор, пока оно не написано. Мы будем жить так, будто впереди у нас бесконечные дни – и при этом ни одного. Что еще нам всем остается?»
Грейлин и все остальные наконец добрались до площади и пробрались сквозь толпу – в компании варгра это оказалось значительно проще, – после чего поднялись на недавно возведенный помост, чтобы присоединиться к Флораан. Мать Даала обняла своего сына с таким же пылом, что и отец, хотя и с чуть большим самообладанием. Женщины всегда жестче мужчин, когда дело доходит до целесообразности и необходимости.
Все направились к рядам кресел, обращенных к морю. На возвышении больше не было трона, даже для нового Рифового Фарера. Причалы всё еще ремонтировались, хотя прогресс был значительным.
Грейлин надеялся, что Дарант и его команда проявят такую же продуктивность при ремонте своего корабля. У пирата имелся длинный список работ, которые предстояло выполнить. Намечалось не только привести его в порядок, но и внести ряд серьезных усовершенствований – и все это для того, чтобы подготовить его к путешествию по выжженным землям, отчего в перечень входило оснащение корабля таинственными охладителями Шийи. В данный момент она вместе с Райфом находилась на его борту, внося окончательные корректировки. К счастью, в распоряжении Даранта теперь имелось еще несколько людей – как нооров, так и пантеанцев, – часть из которых согласилась отправиться с ними, пополнив его истощившуюся команду.
Помимо дополнительных людей, Даал также лично отобрал и приучил к седлу пятерых рааш’ке, которые должны были отправиться с ними. Грейлин хотел взять с собой больше этих огромных летучих мышей, но приходилось учитывать ограниченность запасов провизии, тем более что никто не знал, водятся ли в тех краях мартоки или другие звери, способные прокормить хищников. Никто не хотел оказаться на борту с целой стаей изголодавшихся рааш’ке.
Где-то позади возвышения поднялся ропот, почтительный и слегка изумленный. Грейлин обернулся – и застыл. Помост медленно пересекали две престарелые пантеанки, тяжело опираясь на трости, – одна дряхлее другой. Обе были одеты в одинаковые серые рубахи. Несмотря на свой преклонный возраст, они были настолько похожи на Уларию, что это вызывало оторопь.
Мерик заметил его внимание, и в его голосе прозвучало благоговение.
– Нис Плайя и Нис Регина! – прошептал он. – Последние из ниссианок. Просто не могу поверить, что они проделали такой долгий путь ради этой церемонии!
Поприветствовав их, Мерик с Флораан предложили старухам присесть к остальным почетным гостям. Пара любезно приняла приглашение, оказавшись по обе стороны от Грейлина. Одной на вид было за восемьдесят, а другой далеко за девяносто, если не больше.
Рыцарь почтительно кивнул им, но они, судя по всему, заметили его опасения и догадались, чем те могут быть вызваны. Младшая из них, Нис Плайя, похлопала его по колену.
– Не суди нашу сестру Уларию слишком строго. Больно уж тяжелую ношу ей пришлось на себе нести. – В глазах у нее появился веселый блеск. – Как ты, наверное, уже догадался, мы чересчур стары, чтобы рожать детей.
Грейлин пробормотал, что обсуждать подобные вопросы нет необходимости.
Пропустив его слова мимо ушей, Нис Плайя продолжила:
– Отчаяние делает человека жестким и подлым. Как последняя из нас, кто мог иметь детей, Улария была обременена историей Приюта, ответственностью за передачу нашего наследия. Она увидела в тебе надежду – и ужаснулась.
Грейлин повернулся к старухе, ничего не понимая.
– Что вы имеете в виду?
– Мы, ниссианки, всегда знаем, когда под рукой оказывается кто-то с подходящим семенем. Это дар от ошкапиров. Как ты можешь заметить, мы совсем лишь немного отличаемся своей наружностью. Так было с тех пор, как появилась первая из нас. Дочери, которых мы рожаем, – это просто перерождение нас самих. Мы почти что не меняемся, рождаясь с воспоминаниями тех, кто был до нас. Так было всегда.
Грейлин все переводил взгляд с одной женщины на другую.
– Даже те мужчины, которых мы выбираем, чтобы зажечь огонь наших следующих поколений, передают нашей родословной лишь самую малость себя – жалкие крохи, которые способны немного укрепить нас, но не изменить по-настоящему. Как ты можешь себе представить, это большая редкость. Но в тебе Улария увидела то, что могло бы всерьез поддержать нашу родословную.
– Во мне?
– Как раз это столь напугало и разгневало ее. Увы, но пантеанцы считают нооров никчемными людьми, поэтому для нее проникнуться симпатией к тебе… – Старуха пожала плечами. – Это буквально сокрушило ее.
Грейлин припомнил свою первую встречу с Уларией. Она и вправду почему-то не сводила с него глаз, едва только увидев. Тогда он списал это на то, что был новым человеком в Приюте.
Старшая, Нис Регина, ткнула Грейлина своей тростью.
– Улария была молода. Но даже мои затуманенные старостью глаза видят, что ты особенный. В тебе есть нечто большее, чем просто крепкое сердце. – Она подняла трость настолько, чтобы указать на несколько рядов вперед. – Стоит только взглянуть на твою дочь, чтобы это понять.
– Вообще-то я не знаю, действительно ли Никс моя…
Регина пристально посмотрела на него – глаза ее были бездонными и древними, выдавая в них женщину, явившуюся из самой глубины веков.
– Она – твоя дочь, молодой человек. Сновидцы даровали нам способность видеть семена, корни и ветви древа. Даже твоего. – Старуха взмахом трости отмела все его возражения, готовые сорваться с языка. – Неудивительно, что Улария была настолько сбита тобою с толку – тем, кто настолько слеп и глуп, что неспособен увидеть свою собственную дочь, стоящую перед ним.
Грейлин выпрямился в своем кресле, глядя, как Никс что-то шепчет Даалу. Ее улыбка была яркой и солнечной, так похожей на улыбку ее матери…
Выходило, что если эти двое правы, то Никс – не просто дочь Марайны.
«Она и моя тоже».
Никс пристроилась на краешке своего кресла с Даалом по одну сторону и Хенной по другую. Кальдер лежал у ее ног, но девчушка крепко держала варгра за ухо, словно отказываясь отпускать его.
Толпа на площади вокруг них с нетерпением ожидала появления Даранта и его отремонтированного корабля. Вся деревня помогла этому чуду свершиться – как раз ко дню зимнего солнцестояния. Так что всем хотелось присутствовать при таком событии, чтобы разделить этот успех, особенно после стольких страданий и смертей.
Никс смотрела на море, сияющее отражением тумана над головой. Рааш’ке бороздили небеса и скользили над волнами, оставляя рябь на воде кончиками своих крыльев.
Она тихо напевала про себя ту самую мелодию, которой недавно поделилась с Баашалийей, – воспоминание о доме, воплощенное в песне. Потянувшись к Даалу, взяла его за руку. Когда его огонь сплавил их в одно целое, поделилась этим напевом с ним, чтобы он тоже ощутил тоску и скорбь по дому, потерянному, возможно, навсегда.
Никс хотела, чтобы Даал знал, что она понимает, на какую жертву он готов пойти. Возможно, он никогда больше не увидит Приют. Она повернулась к нему, чтобы дать ему понять, что он может остаться, что он уже сделал достаточно.
Даал улыбнулся, хотя в глазах у него отразилась печаль, звучащая в ее песне. Он еще крепче сжал ее пальцы. Не для того, чтобы поделиться с ней своим огнем, – просто чтобы дать ей понять, что переживет это, как и она. Они оба это переживут.
«Вместе».
Громко протрубили рога и рожки, разрушая горько-сладкое очарование, охватившее обоих. Оба повернулись к морю, но по-прежнему крепко держали друг друга за руки.
По толпе пронесся ропот, а затем воцарилось выжидательное молчание.
Вновь взревели рога, теперь громче, ближе. Все на помосте привстали, вглядываясь в туман впереди, в котором уже проявилось свечение огненных горшков. По всей береговой линии забили барабаны, приветствуя корабль и направляя его домой.
Наконец сквозь туман пробился нос корабля, подсвеченный сзади. Толпа разразилась восторженными кликами, узрев изваяние дракона из кованого железа, в широко распростертых крыльях которой отражались огни деревни.
Еще один шквал гудков, и колоссальный корабль, по бортам и в корме которого ярко пылали горелки, явил себя целиком. Это был древний корабль Реги си Ноора, возрожденный, чтобы вновь покорять небеса.
По возвращении в Приют «Пустельга» была признана слишком поврежденной, и путешественников ждал ее преемник, столетиями сберегаемый во льдах. Однако кое-какие части ее тоже пошли в дело – в первую очередь штурвал, занявший свое почетное место в рулевой рубке и готовый вновь направлять их вперед.
Никс сочла, что название ноорского корабля особенно подходит для следующего этапа их путешествия – похода в опаленное солнцем Пустоземье.
«Огненный дракон».
Глава 100
Врит опять стоял в тени турнирного двора замка, где в очередной раз чествовали принца Микейна. Только вот в эту ночь зимнего солнцестояния принц уже носил новый титул – Его Величество король Микейн ри Массиф, престольный властитель Халендии и законный правитель всего королевства и его территорий.
Микейна короновали ранее в тот же день, но ночные празднества привели его на королевский балкон, откуда открывался вид на костры, развевающиеся знамена и толпы ликующих легионеров. Ожидалось, что он произнесет речь, впервые обратившись к народу в качестве коронованного правителя.
Наконец пропела труба, и Микейн подошел к перилам балкона, дожидаясь, пока смолкнут приветственные крики и дудение рожков. Он был пышно разодет в бархат и меха. Драгоценные камни его короны так и искрились в свете многочисленных огней – как и его серебряная маска, теперь украшенная единственной слезой, начертанной на ней в честь его убитого отца.
Придвинувшись к перилам вплотную, Микейн двинул плечами и стряхнул с себя бархатную мантию, выставив на всеобщее обозрение своих детей, которых держал на обеих руках, крепко прижимая к себе. Он широко и на сей раз совершенно искренне улыбнулся. Любовь, которую Микейн испытывал к своим сыну и дочери, была настолько же истинной, как та серебряная слеза – фальшивой. Под шквал одобрительных возгласов новоявленный король поднял двух малышей повыше. Целую четверть колокола собравшиеся внизу скандировали его имя.
Микейн дождался, пока они немного притихнут, а затем звучно заговорил:
– Посмотрите на мою сияющую дочь и блестящего сына! Они родились на следующее утро после смерти моего отца. Как будто Отец Сверху знал, что Халендия была безвинно обижена, и благословил наши земли новой жизнью!
Врит скривился, но все равно оценил притворную театральность происходящего.
Он подозревал, что как раз любовь Микейна к своим детям в конечном итоге и подтолкнула его к убийству отца. После возвращения «Гиперия» Торант сильно разгневался на тех, кто командовал отправленной в Южный Клаш флотилией, но основная тяжесть этого гнева пала на его сына – особенно после того, как король узнал, какая участь постигла принца Канте. Не сдержавшись, Торант выпалил, что он еще может найти себе новую королеву, которая родит ему нового сына, более достойного трона. Эти слова, брошенные в припадке ярости, вероятно, и вогнали меч ему в горло.
Стоящий на балконе Микейн передал дочь Миэлле, своей венценосной супруге, после чего опять повернулся лицом к толпе и поднял сына высоко над головой. Младенец громко завопил. Микейн посмотрел на него с отеческой гордостью.
– Услышьте его крик, мои легионы! Послушайте, как он возвещает о грядущем рассвете! Со светом нового дня родится новая эра – столь же верно, как и мой сын! – Его голос зазвучал громче. – Это будет Новый Рассвет! А я стану Новым Солнцем, которое приведет Халендию к более великой славе!
Толпа вновь взревела.
Врит больше не мог этого выносить и скрылся в тени. Он знал, что восход солнца возвестит не о Новом Рассвете, а о наступлении Темного века.
И тот уже начинался.
Перед уходом Врит бросил взгляд на предводителя Сребростражи, который тоже стоял на королевском балконе, как всегда находясь рядом с Микейном. Только теперь на серебряном нагруднике Торина красовались лавровые ветви верховного военачальника. Его предшественник, Реддак, в настоящее время висел за стенами Легионария – теперь его уже было невозможно опознать, настолько потрудились над ним вороны и мухи.
Многих других постигла схожая участь, пока Микейн систематически зачищал дворец. Постельничий Торанта, Мэллок, был найден захлебнувшимся в своем собственном ночном горшке. Провоста Балина растоптали лошади. Градоначальника Азантийи нашли плавающим в выгребной яме, проткнутого копьем от задницы до рта. А вот казначей Хесст каким-то образом избежал чистки – скорее всего, по той причине, что знал, где спрятано все казенное золото. Во время войны такие люди и сами были на вес золота.
Врит тоже отделался легким испугом – как ни странно, благодаря принцу Канте. Он слышал о том, что произошло на борту «Гиперия». Микейн был убежден, что брат каким-то образом околдовал одного из его багроволицых Сребростражей, чтобы тот помог ему сбежать. Это звучало полной нелепицей, но Врит знал, что лучше не препятствовать подобному убеждению. Как и казначей Хесст, Врит остался цел и невредим только лишь потому, что Микейн по-прежнему верил, что он и его собратья-Ифлелены могут быть ему полезны, особенно в деле противодействия демоническому колдовству.
Тем не менее Врит был по-прежнему заинтригован происшествием на борту «Гиперия», ломая голову, что же там произошло на самом деле. Но это была долгая ночь, и подобные загадки вполне могли подождать до утра.
Направляясь в Цитадель Исповедников, он размышлял о том, как обратить это себе на пользу. Отвлеченный такими мыслями – и все еще переживая катастрофу месячной давности, – Врит не сразу понял, что стоит прямо перед входом в святилище Ифлеленов. Он машинально коснулся символа, начертанного на двери из черного дерева – рогатой гадюки Владыки Дрейка, – все еще не в силах избавиться от чувства поражения, которое преследовало его и здесь, внизу.
Стоя перед дверью, Врит услышал доносящееся из-за нее суматошное бормотание, в котором звучали тревога и раздражение.
«Ну что там еще?»
С усталой гримасой он протиснулся внутрь и обнаружил там молодого послушника Феника, вновь суетящегося над кровожитницей. Однако на сей раз ребенок не очнулся и не пытался всеми силами выбраться из нее. Мальчик перед Феником лежал абсолютно бездыханный в своей колыбели, а его маленькое личико было осунувшимся и опустошенным.
– Почему ты до сих пор не заменил его? – насупился Врит, раздраженный еще одной проблемой.
– Я… Вообще-то я заменил… В смысле… – запинаясь, принялся объяснять Феник. – Этот мальчик… я поместил его в колыбель около полудня.
– Чушь какая-то… Такого юного должно было хватить на три дня, если даже не на четыре. Видать, ты опять в чем-то напортачил.
– Клянусь, все сделал как положено! И дело не только в этом мальчике. – Он указал на дальнюю сторону зала. – Вчера вон туда поместили девочку такого же возраста, и она уже пуста. Я даже пальцем ее не тронул!
Врит отмахнулся от него:
– Оставайся здесь и вытаскивай мальчишку. А я пойду гляну, как там девочка.
Он направился через обсидиановый зал, намереваясь пройти прямо сквозь огромный инструмент, чтобы добраться до его дальней стороны. И когда приблизился к его сердцевине, правый глаз его пронзила боль, напоминая о взрыве хрустального шара – и его собственной неудаче.
Врит остановился, чтобы поправить повязку на глазу.
С той поры он впервые вновь оказался здесь – раньше у него не было для этого особых причин. Исповедник огляделся по сторонам. Осколки были давно убраны, а кровь смыта. Даже пьедестал шара куда-то унесли.
Он уставился на то место, где тот стоял раньше, сомневаясь, что когда-либо удастся воссоздать шар заново. Замысел принадлежал Скеррену, а судя по его отчаянному последнему сообщению и взрыву, этот человек, несомненно, был мертв. Тем более что Врит все еще мог слышать тот далекий крик ярости, который, казалось, и разбил хрусталь вдребезги. Он нахмурился, припомнив последнее сообщение Скеррена, и даже прошептал эти слова вслух во вдруг притихший вокруг него зал:
– «Она – это Вик дайр Ра! Она возродилась!»
И едва успев их произнести, заметил, что в помещении и впрямь стало слишком уж тихо. Вдруг перестали постукивать все четыре кровожитницы, а не только те две, на которые указал Феник.
В наступившей тишине до него донесся еле слышный шепот:
– Ее нужно остановить…
Врит вздрогнул и отшатнулся назад, ударившись плечом об угол огромного инструмента. Бронзовый бюст перед ним ярко светился, переполненный энергией. Исповедник вспомнил, что так было и месяц назад – после того, как шар разлетелся на куски, как будто взрыв передал ему эту энергию. Только теперь бюст сиял еще ярче. Губы его слабо шевельнулись:
– Нужно остановить…
Врит подступил на шаг ближе, колеблясь между ужасом и изумлением.
– Кто… кто ты?
Бронзовые губы выдавили из себя имя:
– Крест Элигор.
Врит наклонился ближе, и тут бронзовые веки перед ним резко распахнулись, испустив ослепительный лазурный огонь – подобно двум ослепительным солнцам, раскаленным инфернальными энергиями.
Напряженность этого взгляда заставила Врита рухнуть на колени.
– Я направлю тебя! – прогремел голос, заставив его уткнуться лбом в пол.
– С какой целью? – пробубнил Врит.
Даже опустив лицо, он чувствовал на себе этот обжигающий взгляд.
– Чтобы восстановить меня!