Мария Артемьева. Шатун
Все кончилось, когда пришел огонь. Или началось…
Он был очень рассержен. Ревел и ворчал, выхватывая куски дерева, торопясь, с хрустом пожирал, кроша искрами и пеплом. Жадничал, метался, ревниво охраняя добычу, гнал хлыстами жарких воспаленных языков всякого, кто дерзал приблизиться в попытке вернуть свое.
Ничего не позволил отнять, что попало в лапы.
Его лютое пиршество было недолгим.
Уже только слабые синеватые всполохи догрызали, догладывали по углам останки, а главный зверь уходил, перемахнув обугленную церковную колокольню, в закопченное небо – красный, мохнатый, лихой.
Снег оплавился и облез, земля, будто облитая кипящей смолой, дымилась, и среди мусора и пепла на разоренном пожарище суетились люди, маленькие, злые и черные, как муравьи.
Возле случайно уцелевшего амбара жалась к дощатой стенке девочка лет десяти в цветастом сарафане. Легкая и белобрысая, словно одуванчик на ветру.
– Глашка?! Ты чего там одна? – Это сосед, пробегая мимо с багром и ведром, заметил девчонку.
Глашка моргнула. Губы ее разъехались в стылой полуулыбке.
– Маманька твоя где, Глашка? Бабка Уля?
Девочка сонно перевела взгляд и прошептала:
– Шатун.
Позади раздался мокрый чавкающий звук. Сосед повернулся: в оплывшем ноздреватом снегу за углом амбара лежали голые по локоть женские руки, тонкие, с синими венами. Они запрокинулись ладонями вверх, будто женщина, невидимая их обладательница, безмятежно спала на пуховой перине супружеского ложа.
А потом кто-то рванул те руки, как баба выдирает ногтями волокно из кудели, сбитое узлом, и на задымленном снегу прошваркнул след – белая двойная борозда.
– Не надо, – попросила Глашка, и ее черный, в запекшейся крови рот разошелся и треснул.
Вагоны с лязгом качнулись. Рывками преодолевая инерцию, электричка двинулась вперед. Дождевые капли понеслись по стеклам, чтобы спрыгнуть на ходу.
Брошенная кем-то жестянка из-под пива, громыхая, каталась по тамбуру. Вадим Николаевич выкинул пустую банку в темный стык между вагонами и захлопнул мотающуюся дверь. Алевтина подошла ближе, и он притянул ее к себе за талию.
– Держись!
Теснее прижавшись к его плечу, она вздохнула:
– Не повезло нам.
– Девочка, уныние – грех, слышала такое?
– Могу спорить, в этот раз никого не будет, – глядя в окно, отозвалась Алевтина.
Вадим Николаевич пожал плечами и не ответил.
Электричка набирала ход. За стеклянным окошком пролетали крохотные серые домики, мерцал частокол глухого ельника, и черная птица, взлетев, повисла над лесом, распластав крылья.
– У Аксеновых мальчишка заболел! – вскинулась вдруг Алевтина.
Теперь им приходилось, надрывая связки, перекрикивать стук колес.
– А он у них вообще часто болеет?!
– Еще как! Мать-то пьет!
Вадим Николаевич подумал и ответил, подняв брови:
– Лидия Семеновна – мамаша, конечно, еще та! Но найдем ли мы ей замену?! Санитарная служба…
Алевтина кинула на него укоризненный взгляд, и он замолчал.
Наклонил голову и на ощупь провел рукой по холодным щекам и губам Алевтины – под его пальцами уголки ее рта разъехались в стороны.
– Смеешься?! – сказал Вадим Николаевич. – Пойдем сядем!
– Там люди! – ответила Алевтина. – Не хочу.
– Пойдем, холодно тут!
Они шагнули из пронизанного сквозняками тамбура в теплый вагон. Здесь попахивало жженой резиной и возле запотевших окон на скамейках жались друг к другу темные фигуры в мокрых плащах и куртках.
Середина вагона пустовала. Несколько парней спорили о чем-то в проходе между рядами.
Вадим Николаевич с Алевтиной собирались пройти мимо, чтобы сесть на свободные места. Но когда приблизились, молодчики, замолчав, расступились, и стало понятно, кто преграждает им путь.
На полу вагона сидел старик бомж.
– Не встает, мля, – сплюнув, сказал невысокий пацан в черной толстовке. Глаза его беспокойно метались, словно воры, которые не желают, чтоб их застукали на горячем.
– Да кому я мешаю? Местов даже не пачкаю. Посижу, погреюсь. Холодно ж, ребятки, – забормотал старик.
Он сидел, разбросав в стороны ноги, как сидят двухлетние малыши в песочнице, и щерился бессмысленной и невинной ухмылкой животного. Запах прелой капусты растекался от него во все стороны по вагону.
– Ты, укурок, у тебя билета нет. Вали отсюда! – сказал кто-то из подростков, и парни засмеялись. – Воняешь, козляра, помойкин сын. Нормальным людям воздух травишь.
Бомж, заправляя за ухо космы седых с желтизной волос, продолжал бесстрастно взирать на мир. Голые без ресниц веки, напоминающие измятый пергамент, часто подрагивали, желтые и легкие, словно измятый пергамент.
– Ну, ты че, не понял, что ли?! Ты, может, тут помереть собрался, герой-танкист?! Сейчас огребешь.
– Он, сука в ботах, пофигист! – сказал высокий худой парень лет семнадцати с синей наколкой «Рейх» руническим шрифтом на бритом виске. Реплика вызвала взрыв хохота у его приятелей; все они были младше бритоголового остряка.
Алевтина вцепилась в руку Вадима Николаевича и почувствовала, как он напрягся.
Бомж встать и не пытался. Свалка случайно накиданного вонючего барахла представляла его гардероб: все не по размеру, не по сезону – замызганные кроссовки с лопнувшей в нескольких местах кожей, брюки, будто шрапнелью побитые, слишком короткие, выставляли напоказ голые лодыжки в расчесах, синяках и кровоподтеках, темное пальто с оторванными пуговицами, расходясь бортами, без стеснения предъявляло миру тощее гусиное горло старика, обвисшее и бледное, со вздутыми голубыми жилами. Свалка. Выброшенные, ни к чему не годные остатки человека. Не доеденная жизнью требуха: огрызки ума, засохшие сухари мечты, разбитое вдребезги уважение.
Бомж напоминал уродливое яблоко-падалицу, зараженное плодовой гнилью, – весело его разве что ногой пнуть, чтобы поглядеть, как брызнут во все стороны коричневые ошметки.
– Дайте пожрать, – попросил старик.
Парень с наколкой расхохотался.
– Вали – тебе сказано! Чеши отсюда! Пока я ленюсь заняться всерьез… Руки марать не станем. А вот ногами отметелим, если сам не уйдешь. Пошел!
Он ткнул старика ногой под ребра. Бомж покачнулся, уперся ладонями в пол, чтобы не упасть.
– Давай, Рауль. Он еще хочет!
Рауль дал. Старик повалился, ударившись об угол деревянной скамьи. Крупный пористый нос окрасился ниткой крови. Подростки, часто дыша, сгрудились над стариком, подзадоривая друг друга и предвкушая…
– Стойте! – сказал Вадим Николаевич. Разорвав круг хищников, выскочил вперед и, подхватив старика за рукав, потащил его к выходу. – Мы выходим.
Парни оцепенели. Поблескивая глазами, как разыгравшиеся щенки, у которых отнял игрушку взрослый самец, обиженно засопели.
– Нам выходить, выходить, – пролепетала Алевтина и полетела вслед за Вадимом Николаевичем, который, не мешкая, транспортировал бомжа на жесткой сцепке к выходу.
Кто-то из подростков присвистнул вслед девушке, кто-то засмеялся.
– Э-э-э, куда?! – Тощий Рауль дернулся, сделал шаг и чуть не упал: вагон как раз подбросило на стрелке.
Электричка, покачивая толстыми боками, медленно втягивалась в перрон какой-то станции, на которой не было даже таблички с названием. Заброшенный анахронизм, странная пустынная нежить с серыми бетонными платформами, словно обкусанными по краям, медленно проступала из тумана.
Электрички здесь редко останавливались, и редко когда бывали пассажиры. Вот и теперь вышли всего трое: Вадим Николаевич, Алевтина и старик.
Бритоголовый Рауль наблюдал за ними через окно. Ощутив его цепкий скорпионий взгляд, бомж обернулся и, подняв согнутую левую руку, правой выразительно ударил по сгибу.
– Чудила! – сплюнул Рауль.
Оглянулся на своих, прищурился и мотнул головой, указывая в сторону выхода.
Белесая мгла тумана превратила лес в толпу призраков. Подоткнутое грязноватыми комками туч небо сочилось холодным дождем. Под колкими его ударами тонкие ветви осин и берез нервно подрагивали.
Дорога заросла по обочинам полынью и лебедой. Словно воины победившей армии, смотрели на путников могучие кусты сорных трав поверх кочек и ям разбитого асфальта.
Вадим Николаевич со стариком ушли, разговаривая, вперед. Алевтина, тревожно озираясь, отстала.
Она увидела, как что-то мелькнуло между деревьями. Лист? Упавшая ветка? Птица?
Ни то ни другое. Кто-то двигался в глубине леса вдоль дороги. Постукивал, бормотал, ворошил палую листву.
Следил за ними, стараясь держаться в тени, неповоротливый, но злой и опасный. Не отставал.
– Вадим, – тихо окликнула Алевтина.
– Что?
Нахмурившись, он остановился и подождал ее. Старик бомж шкандыбал вперед, не оглядываясь.
– Там, – показала она глазами в сторону леса и прошептала едва слышно: – Кто-то идет за нами.
С минуту они напрягали слух, прислушиваясь к каждому шороху.
– Дождь, – решил наконец Вадим Николаевич и строго глянул на Алевтину. Она покачала головой, но он уже отвернулся и продолжил путь.
Алевтина поджала губы, отбросила страхи и нагнала мужчин.
– Далеко еще? – спросил старик. – Жрать сильно охота.
– Почти пришли, – ответил Вадим Николаевич, глядя на клочья тумана, вытекающие из-под лесного полога навстречу. – Почти.
Они раздвинули двери электрички и спрыгнули на железнодорожную насыпь с другой стороны, чтобы с платформы никто не увидел. А потом шли, укрытые туманом. Долго.
– Рауль, ты эту дорогу знаешь?
– Да.
– А мы не заблудились? Кажется, этот овраг я уже…
– Не заблудились.
– Значит, скоро придем? Темнеет уже. И сыро.
– Придем, когда надо будет. Заглохни, толстый.
– Да я чего? Я ничего. Просто у меня кроссовки промокли. И покушать бы…
– Покушать?! Жиртрест, по-моему, ты кое-что забыл. Я тебе напомню. Знаешь что?! Заткни хлебало! На нервы действуешь. А будешь ныть… Вот это видел? Раз вякнешь – пощекочу вот этим. Ты у меня похудеешь. Все слышали?!