Горенштейн жил в Москве на деньги, которые давало кино. Я говорю не только об осуществившихся фильмах с его участием. Он писал заявки на сценарии, за которые, в случае их принятия, сначала платили авансы, а в случае реализации сценария – гонорары, а еще он «по-черному» правил за деньги чужие сценарии.
Это сложилось у Горенштейна в Москве на удивление почти сразу. Вот часть его кинодеятельности (нереализованные замыслы) до эмиграции:
СЦЕНАРИИ
1. «Дом с башенкой», 1963
2. «Девочка родилась в 47-м году», 1964
3. «Ленин. 1903 год», 1969
4. «Чудесное посещение», литературный сценарий по мотивам повести Герберта Уэллса, 1971
5. «Испытание», вместе с Юрием Клепиковым, 1971
6. «Скрябин» («Зависть»), вместе с Андреем Кончаловским, 1974
7. «Сестричка Саша», по мотивам повести Сергея Баруздина «Просто Саша», 1975
8. «Снег над морем», 1975
9. «Археологические страсти», 1976
10. «Волшебная лавка», литературный сценарий по мотивам рассказов Герберта Уэллса, 1976
11. «Светлый ветер», вместе с Андреем Тарковским, по роману Александра Беляева «Ариэль», конец 70-х
12. «Долгие годы», 1979
13. «Потусторонние путешествия», по мотивам произведений Герберта Уэллса и сочинениям по оккультизму и магии.
ЗАЯВКИ НА СЦЕНАРИИ
1. «Люди из захолустья»
2. «Серебряный олень»
3. «Белокаменная»
4. «Солнечная»
5. «Ленин. Август. 1900 год…»
6. «Обреченные на бессмертие», 1970-e
7. «Астрономия», Горенштейн, Эсадзе
8. «Золоток ключик», Горенштейн, Кончаловский
9. «Кефир»
10. «Три года», телевизионный фильм по повести Чехова.
Но параллельно Горенштейн делал главное дело своей жизни – писал книги. В Москве написаны
1963 ДОМ С БАШЕНКОЙ
1964 ВОЛЕМИР (пьеса), СТАРУШКИ (рассказ), ДЕНЬ, ОСТАВШИЙСЯ НАД ОБРЫВОМ (рассказ)
1965 ЗИМА 53-ГО ГОДА (повесть)
1966 СТУПЕНИ (повесть), РАЗГОВОР (рассказ)
1967 ИСКУПЛЕНИЕ (роман)
1969 КОНТР-ЭВОЛЮЦИОНЕР, АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ СТРАСТИ, НА ВОКЗАЛЕ, ФИЛОСОФСКИЙ КРЮЧОК В ГРЕЧНЕВОЙ КАШЕ (рассказы)
1973 АЛЕКСАНДР СКРЯБИН (кинороман), СПОРЫ О ДОСТОЕВСКОМ (пьеса)
1975 ПСАЛОМ (роман), БЕРДИЧЕВ (пьеса)
1976 МЕСТО (роман)
1977 ТРИ ВСТРЕЧИ С ЛЕРМОНТОВЫМ (рассказ), ДРЕЗДЕНСКИЕ СТРАСТИ (повесть)
В 1966 году Горенштейна постигла в Москве вторая важная в его судьбе неудача (о первой чуть ниже) – отказ «Нового мира» напечатать его повесть «Зима 53-го года» о жизни донбасской шахты. Повесть была отвергнута редакцией, несмотря на поддержку отважной Анны Берзер.
Из стенограммы заседания редколлегии «Нового мира» в 1966 году:
Алексей Кондратович: Это именно «угол зрения», а не широкий и объективный взгляд на жизнь. Автор настойчиво хочет испугать меня, и в этом я вижу преднамеренность, едва ли добрую, во всяком случае – надуманную. Написана повесть местами (особенно в начале) так усложненно, с таким обилием рудничных терминов, что разобраться в этом нелегко. Патологичность характера главного героя несомненна, так же как некоторая болезненность авторского отражения этого характера. Но последнее, возможно, от моды.
Евгений Герасимов: Боюсь, что в данном случае Анна Самойловна (Берзер. – Ю.В.) ошиблась. Поведение героя повести кажется патологичным, и что хотел сказать автор – я не понял.
Борис Закс: О печатании повести не может быть и речи – не только потому, что она непроходима. Это еще не вызывает ни симпатии, ни сочувствия к авторскому видению мира. Шахта, на которой работают вольные люди, изображена куда страшнее, чем лагеря: труд представлен как проклятие; поведение героя – сплошная патология; повествование на редкость алогично, а обилие технических подробностей не помогает, а мешает понять что-либо. Талант автора сильно преувеличен в известных мне устных отзывах. Хотя, надо признаться, отдельные эпизоды написаны сильно. Если, как пишет Берзер, перед нами «произведение сложившегося талантливого писателя», то – надо признать прямо – это талант больной и болезнь неизлечима. Другое дело, если повесть – произведение незрелого, неопределившегося писателя. Тогда это случай тяжелый, но не безнадежный.
Это бодание в дубовой ложе ясно отрезало Горенштейна от «советской литературы», от ее процесса, и он больше не только в «Новый мир», но и вообще ни в какие журналы до отъезда из страны ничего не предлагал, и только в «Литгазете» изредка публиковал юморески.
Так закрылся для Горенштейна путь в официальную литературу СССР. Позднее он счел себя благодарным судьбе, так как публикация сделала бы его «писателем в законе», ориентированным на публикации, и скорее всего не позволила бы, как он считал, написать «Псалом» и «Место», а может быть, и «Бердичев».
Параллельно закрылся и маячивший некоторое время путь к успеху первой пьесы «Волемир», которую хотел поставить Олег Ефремов в «Современнике» (об этом ниже в главе о Михаиле Шатрове).
В итоге осталось только писание сценариев на продажу и своей прозы «в стол».
Первым произведением после «Зимы 53-го года» стали «Ступени», которые попадут в 1979 году в альманах «Метрополь».
С альманахом, участие в котором Горенштейн позднее оценивал как ошибку, связаны последние перед эмиграцией свидетельства чужеродности Горенштейна совписовской элите.
Цитаты из стенограммы обсуждения альманаха в Союзе писателей…
Феликс Кузнецов: …Мне кажется, в альманахе четыре ведущих направления: 1) приблатненность (Высоцкий), 2) изгильдяйство над народом, 3) сдвинутое сознание (Горенштейн, Ахмадулина), 4) секс.
…
Лазарь Карелин: Ну вот, товарищи, разговор наконец определился. Филос[офов] нам слушать не надо. Здесь и так много философии. Вот Горенштейн с его ущербными, убогими, физиологическими сочинениями тоже философ буржуазный в своем роде. Всё вместе это – политическая диверсия и желание литературного скандала. Мы дали вам возможность одуматься, у нас нет сомнений, что это будет опубликовано на Западе. Вы были с нами неискренни. Вы не сказали, что решили собрать людей и объявить им об альманахе. А сбор людей – это гласность, ваш сбор нужен был для гласности… Мы пытаемся помочь вам, крупным писателям. Битов – превосходен. Горенштейн… Я его помню. Он начинал в «Юности». Проза у него слабее битовской. Сильный диалог? Богоискательский диалог. Люди отвратительны. Влияние Зощенко, Булгакова в отвратительной плоскости. Основная мысль: человек, сошедший с ума, духовно возвышается. Цитата: «Пока зрячие заняты распрями, слепорожденные не дремлют»… и про то, что власть – случайна. Может быть, это и отличная литература, но издана она не будет.
Интересно, что Горенштейн, который всегда говорил, что его «замалчивали», мог и не знать, что его упоминали при обсуждении, стенограмма которого появилась в печати уже после смерти Горенштейна. Но когда альманах вышел на Западе, Горенштейн, вскоре оказавшийся там же, уже, конечно, прочитал опубликованную в «Новом русском слове» к выходу «Метрополя» статью Вайля и Гениса «Манифест творческой свободы», в которой его повесть «Ступени» объявлялась самым слабым произведением альманаха. Горенштейн был уязвлен. Жаль, что он не мог прочитать опубликованную уже после смерти Станислава Рассадина его «Книгу прощаний», а в ней его первую реакцию на «Метрополь».
Станислав Рассадин
Когда я прочел, в пору его появления, еще рукописный альманах «Метрополь», меня охватили горечь и стыд, вполне патриотические. Не сплошной, но общий, уравнительный уровень альманаха, задуманного как «альтернатива», поразил ничтожеством духовного и нищетой эстетического результата. Поразил по контрасту, даже сразу по двум. Во-первых, с несомненной смелостью предприятия, не уважать которой нельзя, а во-вторых, и по контрасту, если хотите, вовсе не «альтернативных», просто – мастерских, высокопрофессиональных удач, прозы Горенштейна и Искандера, стихов Рейна, Липкина и Лиснянской с окружающей их расхлябанностью, полуумелостью и полуученостью. Что и было огорчительнее всего, впоследствии узаконившись: отказываясь от критериев российской литературы, всегда твердо знавшей, что хорошо и что дурно, что нравственно и что безнравственно, мы наипервейшим делом разрешаем себе писать плохо.
Вслух я всего этого, однако, не высказал, как и иные, думавшие точно так (вот они, несвобода, дисциплина, цензура партии невступивших). Мы боялись оказаться в ряду с теми, кто, наподобие отвратительного Феликса Кузнецова, кинулся делать на погроме альманаха карьеру; я ограничился тем, что высказал свое мнение кругу друзей, средь которых были, впрочем, «метропольцы» Липкин и Искандер.
Решение эмигрировать Горенштейн принял до «Метрополя», по его словам – где-то в 1977 году, а созревало оно, смею предположить, не без влияния советских государственных антисемитских (под видом антиизраильских) кампаний в 1967 и 1973 годах.
В уже упомянутом рассказе «Шампанское с желчью» есть воспоминание героя, названного в тексте «режиссер Ю.»:
Ю. вспомнилось, как в 1967 году на улице Горького были специально установлены громкоговорители и по этим громкоговорителям торжественно объявлялось, беспрерывно повторялось о разрыве дипломатических отношений с Израилем, повторялись угрозы в адрес Израиля. Такого не было при разрыве отношений с Чили, с Пиночетом. Просто, как обычно, напечатали в газете, сообщили в радио– и телеизвестиях. Теперь же гремело на всем протяжении улицы Горького, от Белорусского вокзала до Охотного ряда.
Я предположил бы связь между этим переживанием и написанием «Искупления». Связь, конечно, не прямая. Но здесь, как мне представляется, антисемитская кампания выступает в качестве триггера, а в качестве травмы – комплекс переживаний наблюдательного подростка во времена известных антисемитских кампаний в СССР 1948–1953 годов (их тень есть и в «Зиме 53-го года»).
То, что писал Горенштейн в Москве, не было антисоветским, но было настолько чужим эстетически (без «нормы» чего-то обязательно дурно пахнущего), что опубликованным стать никак не могло. Горенштейн понимал это. Но подлаживаться не мог. Он несколько раз в жизни находил свои непосредственные асимметричные творческие ответы на политические события. После вторжения войск стран-участников Варшавского договора в Чехословакию он написал эссе «Мой Чехов осени и зимы 1968 года», после разрыва отношений СССР с Израилем – повесть «Искупление», а после войны Судного дня в 1973 году и антисемитской кампании в СССР у него родились и были воплощены замыслы романа «Псалом», пьес «Бердичев» и «Споры о Достоевском» и документальной повести «Дрезденские страсти». Никто из сверстников не позволил себе реагировать на названные событи