Однако эта тематика, характерная в основном для неореализма (конечно, Пазолини тоже не мог не увлечься главным течением тех лет), противопоставляется основной теме книги, которую можно сформулировать как противостояние жизненной силы молодых персонажей силе традиций: в данном случае это крестьянские традиции, но не без примеси политики (марксизма). Это доказывает, что Пазолини был неореалистом лишь на поверхности, хотя сельская жизнь и была им описана достаточно точно, во всех подробностях ее обычаев и ритуалов: недаром описания пейзажей, созданные в присущей одному ему манере, отличаются поэтичностью и своеобразием. Характерный для него лиризм, в конце концов, становится универсальным ключом ко всему повествованию, за исключением некоторых излишне пафосных высказываний о борьбе классов и красных флагах.
■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■. Повествование в романе развивается волнообразно, его структура недостаточно компактна, и местами сюжет затянут, различные сюжетные линии недостаточно связаны между собой. В произведении слишком много всевозможных описаний, носящих к тому же рваный фрагментарный характер, а персонажи, наоборот, прописаны схематично, им не хватает индивидуальности. Конечно, это была только проба пера.
Роман «Одна-единственная мечта» рассказывал о зарождении классового сознания, то есть осознании себя участником политических процессов, в крестьянской среде Фриулии, в те времена глубоко традиционной, приверженной архаическим мифам и ритуалам, весьма религиозной. Однако главной темой творчества Пазолини вера стала в поэтическом сборнике «Соловей католической церкви», опубликованном в 1958 году и включавшем также и стихи, написанные в период между 1943 и 1949 годами. Временами это была вера с оттенком декадентства, чувственная и эстетствующая, ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■:
Иисус,
твое тело
■■■■■■■■■
распято
двумя незнакомцами.
Два бодрых парня,
красны их спины
а очи небесны.
Вбивают гвозди,
■■■■■■■■■■■■■■■■
■■■■■■■■■■■■■■■■■■■
В другом стихотворении религиозность становится традиционной, обнадеживающей, желанной, но невозможной, как путешествие во времени:
Я тревожу стыдливость первоцветов
слишком бесхитростных на
ярком мартовском солнце,
когда колоколами и дождем
звенит бодрый рабочий день.
[…]
Когда я пропал в их сиянии,
я был, я хотел быть добрым, святым.
Меня еще терзает тот древний
порыв Святой Девы, отдать
все даром, все мои силы.
Хочу их улыбок, сочувствия
живого, умру, чтобы его получить{Le primule, в P1, стр. 488–489.}.
В иных стихах возникают мотивы греховности и запретного плода – добровольно принятой на себя, даже смакуемой вины ■■■■■■■■■■■■■■■■, навсегда и непоправимо уничтожающей детскую невинность:
О, наконец ты понял, да,
ответ мне дал прямой,
простосердечный циник мой,
вкусил запретного плода.
Какое ж ты еще дитя,
испытываешь восхищенье,
предав все то, что есть семья,
в обмен на развлеченья.
Нет, ты смириться не готов
с трудом познания себя
в тиши, где темь и пустота,
где нет родных оков.
[…]
Увы – не можешь ты
пойти на компромисс?
тогда за истину держись,
не смей искать защиты.
Лишь в сердце нашем зло сидит,
то грех наш первородный,
Так смейся ж над своей природой,
Плюй на тысячелетний стыд{L’illecito, в P1, стр. 421–422.}.
В стихотворении, озаглавленном «Песни ангелов», автор, в порыве специфического горделивого отступничества, демонстрирует отказ от веры в бога во имя земных удовольствий, нарочито дерзко отстаивая свой выбор. Скрижалям закона божьего он раз и навсегда предпочитает золотого тельца, и поэтому не обещает ни покаяний, ни просьб о прощении.
Что, если от добра осталось только имя,
но не краснею я… всего лишь грешник,
Он – судия: так пусть меня отринет он,
я попрошу Его, не попросив прощения…
Сдаюсь, не шевельнув и пальцем,
Моим чудовищам, моим соблазнам.
Ступайте, ангелы, и Господу скажите,
закрою от разящих молний я
в сердце своем сокрытую мишень.
■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■
■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■
■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■
Сквозь эти стихи проступает болезненный и очень интимный опыт веры, внеисторический опыт. Однако он переживался писателем только до определенного момента – в поэзии поздних 40-х тема религии рассматривалась им в сравнении со степенью вины и ответственности. В стихотворении «Распятие» присутствуют следующие строки:
Почему Христа ПОКАЗЫВАЛИ на кресте?
[…]
Нужно разоблачить себя (этому учит
несчастный прибитый гвоздями Христос?),
[…]
Нам вывесят его на кресте,
у столба позора, на обозрение
яростно веселящейся толпе,
капли крови вызовут омерзение
на груди и до самых колен
кроткого, нелепого, дрожащего
от ума и страсти в игре
сердца, сожженного в огне,
чтобы засвидетельствовать скандал{P1, стр. 467–468.}.
Поэт задается вопросом, а не состоял ли смысл трагического распятия Христа на кресте и самой его жертвы именно в том самом «скандале», то есть в свидетельствовании того, кто во что верит (или того, кем является) даже ценой насмешек, издевательств, отвержения и насилия, которым ты рискуешь подвергнуться со стороны благонамеренного общества. Это практически жизненная программа, которой Пазолини имел мужество следовать до конца как в искусстве, так и в жизни.
Седьмой, последний раздел сборника «Соловей католической церкви», датированный 1949 годом, озаглавлен «Открытие Маркса». Он служит как бы прелюдией к центральной политической теме следующего сборника с говорящим названием «Прах Грамши59» (1957 год), в котороый вошли произведения 50-х годов. Это подборка из 11 стихотворений различной тематики, написанных в разном стиле, но так или иначе связанных между собой открытием Пазолини тех лет – римским пролетариатом. Это повторный поворот в сторону политической тематики, после поспешного отказа от коммунистической борьбы из-за событий в Рамушелло. На самом деле, однако, Пазолини интересовал не столько пролетариат столь дорогой коммунистической партии, сколько люмпен-пролетариат, то есть народ до возникновения классового сознания. В том, в каком порядке 11 произведений включены в сборник, можно увидеть определенную закономерность: «в структуре заметна тенденция двигаться от очень широкой тематики (два больших наброска об Италии, первый больше географической тематики, второй – скорее исторической) к постепенному погружению в личную историю и личные политические разочарования»{Bazzocchi 1998, стр. 72.}.
Ниже мы постараемся сфокусироваться на специфических моментах отдельных произведений сборника, выделяя в них самые значимые моменты с точки зрения поэтики и идеологических предпочтений автора.
Поэма «Аппенины» описывает ночной полет в сиянии луны над Прекрасной Страной, красота побуждает поэта вывести на передний план пейзаж как особо важную деталь – этот принцип можно отметить и в других произведениях подборки.
И наоборот, места, где поют народные песни, освещает солнце. Мы в 1952 году:
Внезапный пятьдесят второй
наш год в Италию приходит,
и чувствует его народ простой,
он кожей в современность входит –
ведь он во времени живет,
среди полей, в церквях, в деревне
и стар, и мал, – то все народ,
в народной вечно новой песне
все есть про это наперед{P1, стр.784.}.
Молодой парень, поющий песню на берегу Аньене (река, которая упомянута в том числе и на последних страницах «Шпаны»), становится эмблемой революционных надежд:
Песню бедный парнишка поет
среди нищей окраины Рима,
он новую правду в песне несет,
она хороша, горда и красива,
проста и легка. Как же тверда
в непременный реванш наша вера –
где безликие в небо врастают дома,
она радость приносит в наши сердца,
гонит грусть из народного мира!{Там же, стр. 786.}
Именно это осознание важности существования простого народа подтолкнуло Пазолини упрекнуть Пикассо (в названной в его честь композиции) в отсутствии народных представителей на его полотнах, по случаю открытия выставки на вилле Боргезе: