Пазолини не был новичком в борьбе журналистов за истину: сотни его заметок и рецензий печатались в разных изданиях, не считая объемных статей – в собрании сочинений Пазолини, изданном под руководством Вальтера Сити в серии Meridiani издательства Mondadori, эссе и статьи писателя о литературе и искусстве заняли почти два тома{См. SL1 e SL2.}. Среди трудов о литературе, искусстве и кинематографии, изданных при жизни Пазолини, можно вспомнить «Страсть и идеологию» (1960), «Еретический эмпиризм» (1972), посмертно был издан сборник «Описание описаний» (1979).
Остановимся на «Oчерках о политике и обществе» (так назывался второй том под редакцией Сити){См. SP.}. В период между 1960 и 1965 годами Пазолини вел рубрику по письмам читателей, озаглавленную «Диалоги с Пазолини», в коммунистическом еженедельнике Vie Nuove (эти очерки потом легли в основу посмертного сборника «Прекрасные флаги» 1977 года), а в период между 1968 и 1970 годами – рубрику «Хаос» в журнале Tempo (на ее основе также был издан посмертный одноименный сборник). Колонка в Vie Nuove представляла собой диалог с молодыми читателями-коммунистами, в те времена, когда он еще верил, что способен чему-то их научить. Сотрудничая с журналом Tempo, Пазолини, наоборот, более «профессионально» (но не отстраненно) комментировал основные события современности. Эта его публицистическая деятельность продолжалась в 1973 и в 1975 годах, практически до самой смерти – он писал для популярной итальянской газеты Corriere della Sera, а также для иных изданий, таких как Paese Sera, Il Mondo, Tempo illustrato, Epoca. Эти очерки потом составили два тома: один вышел в виде уже упомянутого сборника «Корсарские письма» в 1975 году, а второй в 1976 году, год спустя после смерти автора, под названием «Лютеранские письма» (все очерки были датированы 1975 годом, его первыми месяцами, вплоть до гибели Пазолини 1 ноября того жe года).
То, что Пазолини был автором Corriere della Sera – факт весьма значимый. Миланская ежедневная газета на самом деле была газетой итальянской буржуазии. Как уже не раз отмечалось, Пазолини буржуазию презирал и боролся с ней самозабвенно. А тот факт, что он решился написать не для издания Unità, чьими читателями были студенты, рабочие, активисты КПИ, а для ежедневника с улицы Сольферино, означал, что он хотел говорить именно с буржуазией, что-то ей открыть, пусть полемическим и даже агрессивным тоном – но в любом случае спорить с ней, возможно, выразить собственное несогласие и неприятие.
В «Корсарских письмах» (ниже я рассказываю об этом сборнике – многие его темы и выводы были потом вновь затронуты и развиты в «Лютеранских письмах) Пазолини развивал разные сюжеты. После возникновения массовых коммуникаций социальный мандат интеллектуала сократился до единственно права на критику – писатель стал «корсаром», одиноким, плывущим против течения, готовым напасть на могущественные экономические, политические и культурные флагманы итальянской общественной жизни протестуя против того, что ему кажется фальшивым.
В главе «17 мая 1973 года: Лингвистический анализ рекламного слогана» Пазолини рассматривал рекламу джинсов Jesus («Ибо, говорю вам, не будет у вас иных джинсов, кроме моих»){Там же, стр. 279.}, которая, по его мнению, свидетельствовала о дехристианизации итальянского общества, охваченного религией потребления до такой степени, что оно было готово пародировать, доходя до кощунства, заповеди Христовы.
Идеология массового потребления мощно воздействовала, по мнению Пазолини, на сознание людей, абсолютно подавляя и усредняя его, и превосходила в этом фашистскую идеологию («9 декабря 1973 года, Аккультурация и аккультурация»): «Никакой фашистский централизм не смог сделать того, что сделал централизм общества потребления». Диктатура Муссолини, по мнению Пазолини, добилась от итальянцев только внешнего подчинения: «сегодня, наоборот, приверженность образам, навязанным Центром, тотальна и безусловна». Поэтому, заключает писатель, «толерантность к гедонистической идеологии, которой желает власть, есть худшая из репрессивных политик в истории человечества»{Там же, стр. 290.}: экономическая логика, под видом свободы навязывающая массам стандартизированные блага, влечет за собой утрату всякого разнообразия. Чтобы система могла работать и сохраняться неизменной, люди должны были стать максимально похожими друг на друга, свестись к «одному измерению» – именно так, «Одномерный человек», называлось знаменитое эссе Герберта Маркузе168 (один из представителей Франкфуртской школы (1964){О Пазолини и Маркузе см. Federico Sollazzo, Pasolini con Marcuse, в Kirchmayr 2016, стр. 97–114.}. Немецкий философ, примерно за десять лет до «корсара» Пазолини, писал:
Развитая индустриальная цивилизация – это царство комфортабельной, мирной, умеренной, демократической несвободы, свидетельствующей о техническом прогрессе. […] Сам способ организации технологической основы современного индустриального общества заставляет его быть тоталитарным; ибо «тоталитарное» здесь означает не только террористическое политическое координирование общества, но также нетеррористическое экономико-техническое координирование, осуществляемое за счет манипуляции потребностями посредством имущественных прав. Таким образом, создаются препятствия для появления действенной оппозиции внутри целого. Тоталитаризму способствует не только специфическая форма правительства или правящей партии, но также специфическая система производства и распределения, которая вполне может быть совместимой с «плюрализмом» партий, прессы, «соперничающих сил» и т. п.{Marcuse 1999, стр. 15–17.}
Пазолини считал, что способов, которыми можно достичь этих результатов, существует только два: развитие инфраструктуры (увеличение сети дорог и автомагистралей, моторизация и т. п.), приближающей всех людей к «Центру», и массовые коммуникации, при решающей роли телевидения и рекламы, диктующих модели поведения.
Начнем с рекламы: эта реальность в 70-е годы присутствовала на телевидении в куда как меньшей степени, чем сегодня (коммерческое телевидение в те годы еще не существовало, а предложение было ограничено всего двумя каналами RAI; третий канал начал вещание только в декабре 1979 года). Если посмотреть рекламу тех лет в вечернем шоу Carosello169, она покажется симпатичной, приятной, изящной, определенно устаревшей, но именно поэтому забавной и уютной. Она представляла собой сценки длительностью в несколько минут (сегодня такая длительность немыслима в условиях современных телевизионных ритмов), к концу которых (всегда только к концу) упоминался рекламируемый продукт. Для создания этих рекламных роликов привлекались самые известные и лучшие творцы того времени. Некоторые персонажи, как, например, мышонок Джиджио и цыпленок Калимеро, стали настоящими звездами для взрослых и детей.
Но все это решительно не нравилось Пазолини. Почему? Первый ответ, наиболее очевидный – реклама была орудием манипуляции, фундаментальным инструментом промышленного неокапитализма, ненавидимого писателем по уже известным нам причинам. Но был и второй мотив, гораздо более деликатный, но не менее важный. Приведу слова блестящего компаративиста Рауля Морденти: «Реклама – полная противоположность критике, а точнее, являет собой высказывание, не терпящее и не могущее терпеть ни малейшей критики»{Mordenti 2007, стр. 179.}. Согласно этому определению, очевидно, что критический дискурс Пазолини был не совместим с рекламой, и наоборот. Это были два совершенно противоположных враждебных друг другу мира.
Реклама со времен Пазолини, как мы уже упоминали, развилась и нарастила огромные щупальца. Сегодня многим из нас даже может казаться, что она нас просто преследует: на компьютере, в смартфоне, на планшете мы видим всплывающие баннеры и объявления всего неделю спустя после того, как имели неосторожность поискать в сети какую-то информацию. Если правила распространения рекламы казались суровыми в эпоху Пазолини, когда он писал свои эссе, то сегодня они уже просто жестокие. Но уже тогда было понятно, что реклама – штука весьма успешная, что она, как писал Конрад Лоренц170, «способна манипулировать инстинктами и эмоциями» масс.
Об этом же знаменитый австрийский этолог писал и в эссе «Закат человека» (1983): «Тот, кто хотел бы подчинить большие людские массы, использует ключи, открывающие их “сердце”, или подсознание, где хранятся правила поведения, сформированные нашей генетической программой, такие как страх, сексуальность, потребность в иерархии и тому подобное. Этими эмоциями можно манипулировать посредством хладнокровно просчитанных трюков»{Lorenz 2017, стр. 141.}. Задумаемся на секунду – да это же то, чем традиционно занимается религия. «Как во времена Средневековья религиозный дискурс был абсолютно доминирующим и повсеместным, так и в нашем обществе доминирующим дискурсом стала реклама»{Mordenti 2016, стр. 249.}. Не стало ли потребление новой, слепой религией индустриализированного общества?
Последний эпизод фильма «РоГоПаГ» (мы его уже вспоминали, обсуждая пазолиниевскую новеллу «Овечий сыр»){См. § 2.5.}, снятый Уго Григоретти (в 1963 году ему было 33 года), называется «Вольный цыпленок». Это поразительная история об обществе потребителей – порождении экономического бума и потребностей, внушенных рекламой.
Здесь я бы хотел привести еще одно размышление Морденти, основанное на поучительных наблюдениях: он ссылается на весьма символичные факты, ярко демонстрирующие, как пишет исследователь, «абсолютную, центральную роль рекламы в политико-экономико-культурных аспектах нашего времени»:
Если бы нам нужно было подтверждение тотального присутствия богини рекламы, достаточно было бы вспомнить все, что случилось в период умирания, кончины и похорон Папы Иоанна Павла II [скончался 2 апреля 2005 года] – события, которое в целом следовало бы несомненно считать одним из наиболее значимых в информационном поле начала тысячелетия. В Италии чувство уважения к этой кончине (не стоит здесь обсуждать, было ли уважение искренним, или просто важным событием в средствах массовой информации) сопровождалось отменой всех развлекательных телевизионных передач и даже приостановкой региональной избирательной кампании […], отменой спортивных соревнований, даже чемпионата по футболу, то есть самого важного, посещаемого и значимого светского коллективного ритуала страны, имеющего для многих важное и серьезное экономическое значение. Но никому даже не пришло в голову приостановить или прекратить демонстрацию рекламы по телевидению, и даже самые трепетные комментарии с площади Святого Петра, самые деликатные комментарии фигуры и деяний покойного Папы прерывались рекламными роликами согласно железному графику, прописанному в железном контракте. Таким образом, скорбные кадры похорон умершего понтифика, проводить которого в последний путь пришла огромная толпа, сцены прощания могущественнейших людей мира с покойным, прерывались в пр