– Я уже думал, что ты сбежала. – Он не торопясь заканчивает работу, безразлично отбрасывая планшет в сторону, и тянется к кружке чая, все так же не поднимая на сестру взгляда.
…Испытывает ее нервы на прочность – всегда так делает.
– Ты же знаешь, бежать мне некуда. – Седжон проходит вглубь комнаты и встает рядом с самым дальним креслом.
Масштабов их квартиры недостаточно, чтобы она смогла почувствовать себя в безопасности. Масштабов страны недостаточно.
…Континента недостаточно.
– Знаю, – соглашается он, деловито отпивая чай. – Как и о твоих расходах. – Он смотрит на нее из-за дымящейся чашки, которую снова подносит ко рту, делая новый глоток. – Например, я знаю, что ты на этой неделе купила себе очередную пару обуви.
Произносит таким тоном, словно Седжон не ботинки купила, а подписала контракт с его конкурентами.
– Мне натерли туфли. Я бы не дошла в них до дома. Думала, ограничения не касаются вещей первой необходимости.
Она чувствует себя невыносимо униженной, когда отчитывается перед старшим братом за покупку, которая просто пустяк для их семейного бюджета.
– Да, это так, – соглашается Джеджун и ставит чашку на кофейный столик. Блюдце мерзко звякает о дно, и Седжон еле сдерживается, чтобы не поморщиться. Но руки немеют вовсе не от звона императорского фарфора. – Но если бы ты умела держать язык за зубами, то тебе бы не пришлось ездить на вонючем автобусе. Я прав?
Впервые за весь разговор Джеджун смотрит на нее – глаза в глаза. У Седжон к горлу подступает сухой ком. Лучше бы она сегодня вообще из дома не выходила.
– Да, – сквозь зубы цедит Седжон.
Больше не выдерживает этот безжалостный взгляд и опускает глаза в пол. Джеджун победно расплывается в широкой улыбке, которая не сулит ничего хорошего. Седжон не смотрит на него, но знает это садистское выражение лица.
– Я строгий, но великодушный, – спокойно произносит он, стараясь не выдавать ухмылки. Явно упивается беспомощностью сестры. – Поэтому я дам тебе шанс искупить вину.
Седжон непонимающе смотрит на брата и предчувствует, что его предложение ей не понравится.
– И что же это, брат?
…Хочет оглохнуть.
– Пришло время наконец-то тебе сделать хоть что-то полезное для нашей семьи, – говорит он брезгливо, словно еще больше хочет показать свое превосходство. Нарочно тянет резину, жаждет пощекотать нервы младшей сестре, которая сейчас выглядит как последняя овца в перебитом стаде. Волки сожрали всех, значит – она следующая.
Слышать такие слова от родного брата очень унизительно.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала?
Пусть посмотрит ей в глаза и скажет это сам.
– Ну же, сестренка. – Он сейчас на змею похож, а не на волка. Волк сразу убивает жертву, а змея медленно душит, упиваясь тем, как ее яд смешивается с последними каплями чужой жизни. Джеджун тоже упивается – когда только захлебнется? – Я думал, что ты намного догадливее. Но, видимо, был о тебе слишком высокого мнения. – Он делает очередной размеренный глоток зеленого чая, растягивая время, как жвачку. – Это еще раз доказывает, что я правильно сделал, решив выдать тебя замуж за одного из своих партнеров.
На Седжон словно выливают таз ледяной воды.
Она знала, что этот день настанет, но не знала, что так скоро. У влиятельных семей браки по расчету не редкость. Это помогает закрепиться на месте и расширить территории. Рано или поздно Седжон пришлось бы услышать эту новость, но она наивно полагала, что у нее еще есть время накопить денег и сбежать подальше от брата-тирана.
…Ошиблась.
Опоздала.
Ноги начинают подкашиваться, а глаза застилает мутная пелена. Хочется облокотиться о спинку серого кресла, но она не доставит Джеджуну роскоши увидеть ее бессилие. Лишь на долю секунды прикрывает глаза, стараясь унять поднимающуюся откуда-то из солнечного сплетения волну паники.
…Вдох, выдох, вдох.
– Почему я не могу выйти за Сокчоля? – стараясь скрыть эмоции, спрашивает Седжон на выдохе.
Хан Сокчоль бы ее поддержал – всегда поддерживал. Он даже сам как-то обмолвился об этом, но тогда Седжон просто посмеялась – теперь вовсе не смешно. Чоль мог бы стать партнером брата, а их союз с Седжон укрепил бы позиции компании на биржевой арене. Седжон уверена, что если Чоль узнает о планах Джеджуна, то сможет помочь. Лучше она будет в браке с человеком, который пальцем ее не тронет, чем с незнакомцем, который – Седжон уверена в этом – старше ее лет на двадцать минимум.
…Она не будет в этом участвовать.
– За Чоля? – удивленно поднимает брови Джеджун, раскидывая руки по спинке дивана. – Разве препод из универа может быть хорошей партией для моей сестренки? Какой мне с этого прок? – лукаво усмехается он, внимательно окидывая взглядом побледневшую сестру. – Вести со мной бизнес он отказался, а значит… – Джун нарочито задумчиво потирает подбородок, словно действительно обдумывает предложение Седжон. – Значит, этот союз мне бесполезен, – возвращает он на нее стеклянный взгляд, запечатывая в энтомологическую рамку.
Она для него букашка – редкая бабочка под стеклом. Настоящая драгоценность на пыльных полках его никчемной жизни, которую нельзя потерять.
…Но и удержать невозможно.
Вот таким он предстает каждый раз перед ней: властным, бескомпромиссным и безжалостным. Человек, который думает лишь о собственной выгоде. Ему плевать на желания Седжон, ему плевать на ее просьбы и слезы. Он больше не имеет ничего общего с тем Джеджуном, который катал младшую сестру на спине и провожал до здания начальной школы, раздавая «пять» ее одноклассникам.
Безжизненный, безэмоциональный и бессердечный.
…Бездушный.
– То есть ты готов продать меня первому встречному ради прибыли? – Это и так очевидно, но Седжон хочет, чтобы он сказал ей об этом прямо. Пусть наберется смелости – Седжон устала геройствовать.
Она хочет смотреть на него, чтобы все видеть. Как ни одна мышца на его лице не дрогнет. Как ни один мускул не шелохнется. Как ни одно слово в глотке не застрянет, когда он будет говорить, что продает сестру ублюдку с толстым кошельком.
– Не продать, а заключить партнерскую сделку, – невинно исправляет ее Джеджун. – Чоль, конечно, хороший парень, и мы дружим еще со школы, но он не выгодная партия для моей Седжон. – Он качает серебряной головой, словно ему и правда жаль.
Глупо было надеяться, что брат одумается и прислушается к ее словам, но не глупее то, что уже вертится на языке:
– Мы не в династии Чосон – я не твоя собственность.
И почему Седжон снова не может промолчать, когда следовало бы?
Джеджун резко меняется в лице и выпрямляется. Тянется за кружкой чая и неторопливо подносит к губам, словно обдумывает только что сказанные сестрой слова, глядя в одну точку где-то у нее под ногами. Делает неспешный глоток и теперь уже смотрит ей прямо в глаза. Холодок пробегает по спине Седжон от этих вечных айсбергов в его радужках, что так похожи на ее собственные – единственное семейное сходство.
– Ну вот опять. – Он все еще держит кружку перед собой. – Я думал, что мы обо всем договорились, – устало выдыхает брат, продолжая проникновенно смотреть, будто пробираясь жидким азотом в живые ткани. – Ты не перечишь мне, а я даю тебе все для комфортного существования. Неужели это так сложно?
– Иногда просто невозможно молчать.
Седжон не боится посмотреть ему в глаза. Но это как стоять на пути хищника, который готовится к прыжку, – смертельно опасно. Только Джеджун хуже хищника. Животное наиграется и убьет, а Лим Джеджун лишь издевается. Изводит и упивается беспомощностью младшей сестры, которая полностью в его власти. Шага без его ведома ступить не может.
Он контролирует все ее траты. Отбирает машину, когда она «плохо» себя ведет. Посылает личного водителя, чтобы убедиться, что сестра явится к нему, несмотря ни на что. Терпеть не может, если она не слушается и перечить вздумает. А Седжон только и делает, что протестует.
Звяканье стекла простреливает грудную клетку Седжон, будто электрический разряд. Джеджун с шумом возвращает чашку на блюдце и поднимается с места. За долю секунды оказывается вплотную: стоит и смотрит на нее сверху вниз, нависая, словно грозовая туча. Если взгляд Седжон можно сравнить с ледяной стеной, то взгляд Джеджуна – целая Арктика.
– Еще одно слово, и мое терпение закончится, – шипит он сквозь плотно стиснутые зубы.
Седжон не двигается, продолжая смотреть в упор, но знает – брат сжимает кулак.
Будто ныряет прямо в свинцовую бездну, что разливается по его радужке. Во рту все пересохло, и Седжон проводит шершавым языком по нёбу, словно пробует на вкус то, что собирается сказать:
– Я буду терпеть. – Голос ее не дрожит. – Буду молчать. Буду говорить то, что ты хочешь услышать. – Она с вызовом смотрит в глаза, такие же серые, как ее собственные. – Но я не выйду замуж ни за одного твоего партнера против своей воли. Я не стану плясать под твою дудку, как безвольная марионетка. Я не стану твоим оружием, ты меня понял?
С каждым словом голос все громче и увереннее, будто Седжон вкладывает в слова всю оставшуюся волю. Решительно смотрит на старшего брата и ждет ответа, но тот молчит.
…Секунда, две, три.
Так и стоят, глядя друг на друга, как две изголодавшиеся гиены, что вот-вот готовы сожрать сородича, лишь бы самому не сдохнуть от голода.
На мгновение Седжон верит, что достучалась до него. Что он просто горд, чтобы вот так открыто принять свое поражение. Она понимает, что Джеджун никогда открыто не скажет, что сестра победила. Поэтому она разворачивается в сторону кухни и уже собирается уходить, как жилистая ладонь с силой хватает ее за запястье, вынуждая обернуться.
Как только Седжон могла быть настолько наивной, действительно поверив, что сможет уйти из этой комнаты с высоко поднятой головой?
…Ошиблась – снова.
Как глупо.
Брат держит ее, не оставляя ни единого шанса вырваться из тисков. Седжон дергается, но безрезультатно. Тянущая боль отдается где-то в кисти. Еще чуть-чуть, и останутся синяки.