В голове роятся образы, как Дэн сидит за этим самым столом, читает книгу и думает о Пак Джуын. А затем берет ручку и пишет строчки, в которых наконец-то может рассказать о пылающих неконтролируемой страстью чувствах.
…В жизни он вряд ли сможет подобрать правильные слова, чтобы признаться ей.
Внимание фокусируется на смятом покрывале со звериным принтом, что небрежной кучей валяется на двуспальной кровати. Поверх него лежит та самая вишневая гитара, и теперь картина в голове складывается в предательский пазл: Дэн лежал в своей кровати, играл на гитаре и мечтал о Джуын.
Седжон осторожно возвращает книгу на прежнее место. Непослушными руками хаотично раскладывает листки с конспектами так, как они лежали прежде. Пытается прикрыть ими то, что для ее глаз не предназначалось. Паршиво, что буквально в душу Дохёну залезла, а теперь льняными нитками рвется ее собственная. До этого момента Седжон точно не до конца осознавала, что Ким Дохён действительно влюблен в ее подругу. Как будто забыла о том, с чего начались их занятия, и теперь это осознание лавиной сходит на нее, погребая под неподъемной ношей реальности.
Седжон из последних сил сдерживает слезы, которые уже предательски душат ее, и еще раз смотрит на нелепые рисунки синей ручкой на полях своих лекций – той же самой ручкой, которой Дэн писал песню о любви. Для той, с кем ему помогла сблизиться Седжон.
Обидно. Очень сильно.
Не то чтобы была надежда, что Дэн влюбится в Седжон, пока она помогает ему с Джуын. Просто, как ни странно, Дохён единственный, кому она хочет сейчас довериться. К кому смогла пойти за помощью, когда осталась абсолютно брошенной и загнанной в угол. Кто не смотрит на нее осуждающе, сочувствующе или уничтожающе. Он как будто видит ее за ледяной стеной, которую Лим Седжон воздвигла вокруг себя, стараясь не подпускать слишком близко. Все ее попытки остались тщетны.
Начало казаться, что он разглядел ее настоящую, а не тот образ, что был создан для отвода глаз. Но он не только не сумел растопить ледяное стекло аквариумной жизни Лим Седжон, но даже не стер испарину с витрины истинной сущности Пак Джуын. Он влюбился. Действительно влюбился. Седжон как будто и вовсе не понимала, к чему ведет ее помощь Дохёну.
…И к чему она в итоге привела.
Щелчок выключателя, и холодное одиночество заполняет комнату, вытесняя весь свет обратно в коридор через щель под дверью. Жизнь кипит в гостиной, а спальня превращается в усыпальницу разбитых надежд. Теперь Седжон одна: ни подруг, ни семьи, ни брата, ни друга. Страшно и больно.
…Невыносимо больно.
В кромешной тьме она подходит к кровати. Аккуратно двигает гитару в сторону, хотя настроение сейчас такое, что хочется разбить ее о стену – сделать так же больно, как сделали ей. Уничтожить все, что попадется на пути.
Нет ничего больнее для ее израненной души, чем осознание полного одиночества.
Одеяло обнимает, будто пытаясь унять боль, что уже не уживается в хрупком теле, желая вырваться наружу.
Кровать пропитана запахом Дохёна – Седжон только сейчас понимает, что это именно он. Это ужасно. Просто невыносимо. Утыкается лицом в подушку и беззвучно воет, давясь слезами невыносимой обиды. Сдавленные стоны вырываются один за другим, и она старается заглушить их, не желая привлекать внимания парней, которые в соседней комнате беззаботно проводят субботний вечер.
Слишком долгий день – как и все предыдущие. Только сегодня предел нервного напряжения Лим Седжон сорвал все предохранители. Нет сил больше терпеть то, что свалилось на голову. И не просто свалилось, а Седжон словно сама летит с обрыва, понимая, что вот-вот погибнет, но желанное забытье никак не наступает. Она будто зависла где-то на границе жизни и смерти с полным осознанием безысходности своего положения. Но сделать с этим ничего не может. Сил хватает лишь на то, чтобы сжать края подушки до побелевших костяшек и еще сильнее уткнуться лицом в отсыревшую наволочку.
Хочется исчезнуть. Просто исчезнуть, лишь бы ничего не чувствовать – ни боли, ни страха, ничего.
…Хочется умереть.
Даже сейчас в ее голове проскальзывает вопрос: как часто Дохён думает о Джуын перед сном? Ответ не заставляет себя долго ждать, ведь она уверена, что думает он о ней каждый день, просыпаясь и засыпая в этой комнате. Еще и лежа на этом самом месте – на этой подушке, что впитала не только его запах, но и сокровенные мысли.
От слез тошнит. Давление поднимается, а голова начинает кружиться из-за нехватки кислорода. Все тело содрогается от всхлипов, а наволочка пропитывается солью. И Седжон еле сдерживает звуки боли, которые так и рвутся из ее груди.
Нельзя. Не здесь. Не тогда, когда Дохён и Ынгук сидят в соседней комнате.
Перед ними Седжон не покажет себя слабой. Она никогда не показывает себя слабой. Просто не может вытерпеть жалости к себе в чужих глазах. Этого хватило на похоронах отца, когда все смотрели на нее с сочувствием и делали этим только хуже. А когда заболела мать, все смотрели на нее как на жалкую сиротку.
Не из-за травмы она бросила танцы – из-за жалости в глазах друзей.
Это невыносимо. Это то, чего врагу не пожелаешь. Но это то, что сделало ее сильнее, что сделало ее именно той Лим Седжон, о которой шепчется весь университет за спиной. Ее боятся и ею восхищаются, потому что не знают, что внутри она просто уничтожена.
Тихий скрип двери возвращает в реальность. Она замирает, стараясь не подавать признаков жизни, – почти получается. Дохён стоит и смотрит в небольшую щелку, запуская в комнату свет из коридора – больше некому. Пришел проверить, как она там. Садист, добивает только.
Она не желает чувствовать к себе такой заботы, его заботы. Лучше бы он ее не пустил, посмеялся и прогнал. Вынудил бы вернуться с позором в Каннам и доставить брату удовольствие упиваться ее беспомощностью. Все, лишь бы не получать ложной надежды о его небезразличии.
Седжон задерживает дыхание и впервые – за последние долгие минуты – слезы. Мысленно просит его уйти и оставить ее одну. Не вынуждать показываться в таком виде – искалеченной и уничтоженной.
Слышит, как Дохён шепотом зовет ее. От его тихого голоса хочется кричать во все горло, лишь бы унять собственные терзания. И она еле сдерживается, чтобы еще больше не разреветься.
Дверь закрывается, и Седжон слышит, как Дэн говорит Ынгуку, который, видимо, стоит прямо за дверью:
– Она спит.
Их голоса отдаляются и совсем утихают, а значит, друзья вернулись в гостиную.
Седжон слушает всепоглощающую тишину и тонет в ней, стараясь отогнать лишние мысли подальше. Ей это практически удается: на мгновение даже кажется, словно она вот-вот погрузится в сон. Но одна мысль, одно имя и одно воспоминание, как слезы, что несут с собой целый поток эмоций и чувств, с новой силой вырываются наружу.
16. Список друзей
Резкий звон струны выбивает Седжон из крепкого сна. Она перепуганно открывает глаза и понимает, что задела рукой гитару, что по-прежнему лежит на второй половине кровати. Она непонимающе смотрит на лакированный корпус инструмента, не сразу вспоминает происходящее и привстает на локтях, осматриваясь по сторонам.
До Седжон доходит, что она в комнате Дохёна. Она видит свое потрепанное отражение в зеркале напротив кровати и садится, потирая слипшиеся глаза. В голове начинают появляться обрывки ушедшего дня, будто она проснулась с похмелья, хотя ничего не пила.
Седжон осматривает подушку, на которой видны потеки туши, и устало вздыхает. Хорошо еще, что Дохён не додумался прийти спать в свою комнату и оставил Седжон наедине с самой собой.
Тело ломит, словно после изнурительной тренировки. Седжон морщится и поднимается с постели. Подходит к стеклянной дверце шкафа и хмурится, всматриваясь в собственное отражение: волосы спутались, следы вчерашнего макияжа размазались по лицу, образуя темный ореол вокруг глаз. Сейчас она понимает, что глаза сильно опухли из-за долгих слез.
Она так старалась скрыть свою слабость перед парнями, а в итоге у нее теперь все на лице написано.
Седжон достает телефон из сумки, которую небрежно оставила у входа, и осторожно открывает дверь спальни, прислушиваясь. Тишина. В квартире все спят, и только тиканье настенных часов разносится по коридору. Короткая стрелка едва сдвинулась с девятки: неудивительно, что никто не подает признаков жизни.
Стараясь не издавать лишних звуков, Седжон идет в конец коридора и морщится, когда дверь в ванную комнату противно скрипит. Чистых полотенец нет, зубных щеток тоже, как и нет средств для умывания: лишь засохший обмылок в мыльнице и несколько полупустых тюбиков геля для душа.
Лим Седжон совершенно не удивлена, что в квартире парней нет ничего для ухода за собой. Она берет с полки растянутую резинку для волос, которая, скорее всего, принадлежала какой-то бывшей подружке Дэна, и убирает волосы в небрежный пучок. Кривит лицо, рассматривая остатки зеленого мыла, и берет с полки гель для душа «два в одном», выдавливая небольшое количество в ладонь. Пенит тягучую жидкость под холодной водой и до стеклянного скрежета умывает лицо: аромат типичного мужского шампуня заполняет ванную, а кожу вокруг рта неприятно стягивает. Седжон надеется, что ледяная вода хоть немного поможет снять отек с глаз и скрыть следы вчерашней истерики.
Она выдавливает остатки зубной пасты на палец и трет зубы – лучше, чем ничего. Зубную щетку она как-то прихватить с собой не успела. Даже не думала в тот момент о подобных мелочах. Вытирается бумажными полотенцами и выходит, снова морщась от скрипа двери.
В гостиной, совмещенной с кухней, висит застоявшийся запах пива и пиццы, и Седжон спешит открыть окно. Приятная прохлада тут же вызывает легкие мурашки на бледных руках.
В холодильнике мышь повесилась: только банки с газировкой, остатки пива и несвежие куриные крылышки, на которых уже виднеется легкий пушок плесени. Седжон с отвращением закрывает дверцу и заглядывает в шкаф над столешницей. Ощущение, что стенки живота склеились и пожирают сами себя. Желудок издает жуткие утробные звуки, давая понять, что желает завтракать.