Все шло гладко: он бы сделал ей фальшивые документы, получил свое вознаграждение и пожелал счастливого пути в этот огромный мир. Но в тот момент, когда она впервые попала в квартиру Ким Дохёна, Чонсок понял, что просто так Лим Седжон не удастся исчезнуть с лица земли.
Теперь она не просто узнала его в лицо. Она знает его имя и знает, где он живет. Обладает информацией, которая является настолько секретной, что единственное, что остается Чонсоку, – сделать так, чтобы ни единая душа не смогла даже подумать, что новой девушки прежде и вовсе не существовало.
Будь на месте Седжон кто-то другой, все обернулось бы иначе. Но Седжон оказалась той, кто не осуждает людей за их поступки. Она скорее обрадовалась встрече с Чонсоком в квартире Дэна, чем испугалась. Ему даже показалось, что теперь она еще больше преисполнилась своей безумной идеей, ведь не будет же Чонсок подставлять своих же знакомых. И он еще раз убедился, как тесен мир. А особенно – Сеул. Ведь Лим Седжон могла обратиться к кому угодно на просторах даркнета со своей просьбой, но выбрала именно его.
Как ей удалось это? Может, судьба? Может, это знак, что Чонсок должен поделиться с Дохёном той информацией, которой обладает? Но поможет ли это Седжон или же сделает только хуже?
Он уже не раз задавался этими вопросами, которые теперь мешают сладко спать по ночам, и его это порядком выбешивает. Он ведь не должен переживать об этой девчонке, но он переживает. Быть может, потому что Дэн, похоже, влюбился в нее? Иначе почему Дохён просидел все выходные в их гостиной, бренча на своей гитаре?
– Не пойми меня неправильно. – Чонсок плюхается в кресло рядом с Дэном. – Но почему ты не занимаешься этим в своей комнате?
– Здесь акустика лучше, – небрежно бросает тот, не отрываясь от своего занятия.
Чонсок с любопытством разглядывает его сосредоточенное лицо. Они уже не первый год живут под одной крышей, но, кажется, он впервые видит Дэна таким увлеченным. Не говоря уже о том, что он снова не расстается со своей вишневой гитарой. Ловко перебирает струны, напевая себе под нос строчки, которые теперь накаляканы не в книге Оруэлла, а аккуратно – почти любовно – выписаны ровными столбцами в блокноте. Раньше такие блокноты были разбросаны по всей квартире, Дохён часто писал в них песни и музыку. Но Чонсок уже давно не видел его за этим занятием. А теперь похоже, что рок-звезда Ким Дохён вновь засияла. Да с такой силой, что, судя по количеству исписанных страниц, Дэн выдал целый музыкальный альбом. Чонсока всегда поражало, как творческие люди могут выплескивать накопившиеся эмоции через свои произведения, будь то музыка, стихи, проза, картины или танцы. Абсолютно все, через что человек может выразить свои чувства, не говоря о них напрямую.
Многие музыканты используют свои страдания и изливают боль, ярость и обиду в своих текстах. Кричат навзрыд со сцены о душевных терзаниях и становятся популярными. Потому что все мы страдаем время от времени. И все проходим через тяжелые периоды. Просто кто-то справляется с этим, забившись в угол, слушая грустные песни и понимая, что он такой не один, а кто-то пишет эти самые песни, чтобы не держать шквал эмоций внутри себя.
Только то, о чем поет сейчас Дохён, совсем не похоже на страдания. Это похоже на любовь – внезапную, искреннюю и неразделенную. Любовь, которая не получает ответа, но от этого не становится менее прекрасной. Наоборот, заставляет становиться лучше для человека, который завладел сердцем и разумом. Настолько завладел, что Дэну уже нет дела до того, кто услышит о его чувствах. Чонсок готов поспорить: Дохён так окрылен сейчас, что может воспарить лишь от одной мысли, выливающейся в строчки припева.
Дохён берет с кофейного столика карандаш, который уже почти сточен до основания, и перечеркивает пару строчек в тексте песни. Делает какие-то пометки и снова возвращается к гитаре.
– Какая это по счету? – интересуется Чонсок, раскидывая руки по подлокотникам и не отрывая взгляда от Дэна.
– Все еще первая. Мне кажется, что я могу лучше.
– Лучшее – враг хорошего, – вздыхает Чонсок. – Ты просто придираешься к себе.
– Я не могу отделаться от ощущения, что я еще не все сказал, что хотел, – хмурится Дэн, так как пальцы его уже не слушаются и он зажимает не ту струну.
– Тогда, может, стоит передохнуть?
– Отдохнул уже, хватит, – мотает пшеничной челкой Дэн, продолжая проигрывать аккорды припева, чтобы убедиться, что теперь мелодия действительно звучит идеально.
…Но она все еще неидеальна.
Переводит взгляд куда-то в сторону, а длинные пальцы, украшенные тонкими колечками, машинально перебирают струны. Музыка словно уносит его разум куда-то далеко отсюда: прочь из этой комнаты, прочь из этой квартиры. Туда, где девушка с медно-каштановыми волосами и серыми глазами впервые улыбнулась ему.
– Она знает о твоих чувствах? – напрямую спрашивает Чонсок, чуть щурясь.
Обычно Дэн не любит откровенничать на такие темы, но есть у Чонсока одна сверхспособность – считывать чужие чувства. По взгляду, манерам общаться, привычке перекидывать ногу на ногу, желая закрыться от собеседника. И Чонсок бьется об заклад, что сейчас Дохён настолько поглощен своими чувствами, что стоит попытаться пробить его на откровенный разговор, как он взорвется, словно взболтанная банка любимой газировки, выплескивая все, что таится в душе. Влюбленным только дай повод развязать язык.
– Еще нет.
Дохён наконец оставляет в покое гитару, складывая руки на ее корпусе. Вены на его кистях вздулись, а подушечки неприятно зудят от мозолей, которые он снова успел натереть, как в старые добрые времена. Но это успокаивающая боль, она заставляет его чувствовать себя живым.
…По-настоящему живым.
– А собираешься? – выгибает бровь Чонсок.
– Сложно сказать, – вздыхает Дэн, поглаживая лакированные изгибы указательным пальцем, словно лаская инструмент в благодарность за проделанную работу. – Мне кажется, что сейчас не время.
За последнюю неделю в Седжон что-то надломилось, он уверен в этом. События, свидетелем которых Дохён успел стать, точно не смогли пройти для нее бесследно. Всегда хладнокровная и почти безэмоциональная, Лим Седжон открылась для него с новой стороны. С той, которую она так тщательно скрывает от окружающих. У него самого что-то оборвалось в груди, когда он увидел ее заплаканное лицо на пороге. Когда дарил ей собаку. Когда смотрел на нее, стараясь не показывать жалости.
…Что же тогда сказать о самой Седжон?
А потом она заявилась в универ, словно была не в депрессии, а в Париже на неделе моды. Будто ничего страшного не случилось. Это пугает Дохёна. Складывается ощущение, что такое поведение уже вошло в ее привычку – делать вид, что все хорошо. Не показывать другим своих слабостей, не открывать свое сердце.
Он уже думал, что песня полностью готова, но теперь ему кажется, что это совсем не так. Что Лим Седжон совсем не такая, какой ее нарисовало его воображение. Дэн уверен, что до конца не знает ее. И узнает ли вообще когда-то? Он постарается, но это будет совсем не просто.
Вот оно – то, чего недоставало в написанном тексте. Дохён подрывается, чем слегка пугает Чонсока, и снова хватает блокнот с огрызком карандаша. Переворачивает чистую страницу и начинает что-то сосредоточенно записывать, пока мысль его не покинула.
– Подходящего времени может никогда не представиться, – вздыхает Чонсок, потому что теперь информация, которой он обладает о Лим Седжон, еще больше тяготит его. – Потом может быть поздно.
Совсем скоро она может исчезнуть, оставив после себя лишь воспоминания и неприятное чувство незавершенности, которое наверняка будет терзать Дохёна. Чонсоку не известно, собирается ли Седжон рассказывать о своих планах Дэну. Собирается ли она вообще кому-то о них рассказывать?
– Я сделаю это, когда буду полностью уверен, – серьезно произносит Дохён, переворачивая очередную страницу блокнота.
– В своих чувствах? – уточняет Чонсок.
– В том, что они взаимны.
Выходные прошли для Седжон в таком бешеном ритме, будто в эти два дня уместились целых два месяца. Каждая встреча с Сонги превращалась в какой-то сумасшедший круговорот событий, накрывая с головой. Будто до этого она плыла на плоту по бескрайнему океану, а сейчас увидела вдали спасительный остров. Начала подниматься буря, но Седжон стала грести к желанному берегу, игнорируя порывы ветра и волны, что накатывали с каждым разом все сильнее. И вот, когда до песчаного пляжа оставались считаные метры, плот развалился, а океан начал утягивать Седжон на самое дно. А потом она очнулась на желанном берегу, выброшенная этими же самыми волнами, что пытались погубить ее.
Да, именно такое сравнение приходит ей в голову, а на лице появляется дурацкая улыбка, стоит лишь вспомнить о соседе сверху. Он точно такой же, как этот бескрайний океан, в котором затерялась Лим Седжон. Как эти уничтожительные и одновременно спасительные волны. Такой же прекрасный и непредсказуемый. Способный спасти ее и погубить одновременно.
Рядом с ним она забывает обо всем, что происходит в ее жизни. Обо всем, что доставляло и доставляет боль по сей день. О брате, который за человека ее не считает. О подругах, которые вспоминают о ней, лишь когда им самим это удобно. О любимом питомце, который прожил долгую жизнь в их семье, был в горе и в радости рядом с Седжон, а в итоге умер в одиночестве, так и не дождавшись своей хозяйки. И о проклятом Ким Дохёне, который разбил ее сердце вдребезги, сам того не зная.
Уже казалось, что весь мир отвернулся от нее, но стоило парню с татуировкой на шее появиться на пороге, как осколки ее души начали собираться в единое целое. Как ему это удается – Седжон не знает. Знает лишь, что рядом с ним ей не хочется думать больше ни о чем. Хочется смотреть в его ореховые глаза, чувствовать его запах, ощущать его прикосновения, которые согревают лучше любого пухового одеяла.