м, что взлететь он все равно не сможет.
…Сможет, если очень сильно захочет.
А Седжон безумно сильно хотела. Настолько сильно, что оставила абсолютно все, что было у нее в прошлой жизни, забрав с собой лишь один чемодан вещей, которые и вещами-то сложно назвать – воспоминания. Воспоминание о Фугу, который появился на ее пороге с коробкой вансов, что теперь бережно лежат на дне чемодана. Браслет дружбы, который она не собирается больше носить, хоть домработница и отнесла его к ювелиру. Но он до сих пор хранит в себе память о прошлых временах, когда их дружба много значила не только для одной Седжон. Диск со старым выступлением, когда они с Тэмином и Миён вместе занимались танцами и мечтали о профессиональной карьере. Флешка с фотографиями, которые Ынгук сделал для нее в парке Намсан, и фотокарточка, на которой Дохён держит еще совсем крошечного щенка на руках. А фотографию с братом она оставила на прежнем месте. Чтобы Джеджун, узнав, что она сбежала от него – вырвалась из хрустальной клетки, – осознал, как сильно она его ненавидит, что не взяла с собой ничего, чтобы хоть на минуту могло окунуть ее в воспоминания о старшем брате.
И в самой середине – в самом центре всех этих обломков ее искалеченной жизни – словно маяк лежит красная бандана Ким Дохёна, которую Седжон когда-то давным-давно нагло сорвала с его головы, чтобы скрыть следы его бунтарской натуры. Тогда она привязала ее на ремешок своей сумки, а потом Ким Дохён привязал Седжон к себе. Прошло столько времени, а вернуть платок владельцу она так и не смогла. Поэтому, поставив чемодан на багажную ленту у стойки регистрации, она почувствовала укол вины за то, что бросила их всех, так и не осмелившись с кем-то поговорить.
– Почему? – сбивчиво спрашивает Дохён. – Почему она ничего не сказала?
– Мне кажется, что ты уже знаешь ответ на свой вопрос. – Сокчоль отрывает от него взгляд, осматривая поверхность стола и сгребая остатки черновиков.
Дохёну тоже кажется, что он знает ответ, только не хочет принимать такой исход. Не хочет думать, что Седжон плевать на них всех. Что вот так просто она смогла прийти в его квартиру, смотреть ему в глаза, залечивать его раны, а потом исчезнуть. Даже не дав малейшего намека на то, что это их последняя встреча. Она даже оставила у них свою собаку – как он мог ничего не заподозрить?
– Мне нужно идти, – небрежно бросает Дохён, разворачиваясь в сторону выхода, но тут же оборачивается к Сокчолю, коротко кланяясь. – До свидания, профессор Хан, – прощается он и буквально пулей летит к двери, но тормозит, едва Сокчоль окликает его:
– Дохён, – разносится в ушах, и Дэн оглядывается, стоя уже в дверном проеме.
Сокчоль все так же сидит на своем месте, неспешно застегивая потертый дипломат. Звонко защелкивает замки на кожаном корпусе и поворачивает голову в сторону Дохёна. Он поправляет очки и встает с места, протягивая руку:
– Верни мою методичку.
Серая дверь в квартиру Лим все такая же бездушная, как и все их жилище. Фугу несколько раз звонит в звонок и терпеливо ждет, когда домработница откроет ему дверь. Он не знает, что ожидает услышать от нее. Наверное, что все в порядке и Седжон просто была занята эти дни, поэтому выпала из жизни, никому ничего не сказав.
Он стоит, ковыряя носком кроссовки уголок коврика около входа, когда звук открывающегося замка выбивает его из мыслей. Чаще всего Седжон сама открывает ему, потому что они с Сонги всегда договариваются о встрече. Бывало, что и домработница встречала его на пороге. С ней, конечно же, никто о встрече не договаривается. Поэтому она всегда говорит дежурное «госпожи нет дома», а Сонги настаивает на том, чтобы ее позвали. И длится это до тех пор, пока Седжон не выходит из своей комнаты на звуки разговоров в прихожей.
Из-за двери появляется седая голова аджумы, и Фугу даже рта открыть не успевает, как она тут же перебивает его:
– Пожалуйста, уходите, – шепчет женщина, а по выражению ее лица можно догадаться, что происходит что-то неприятное.
– Мне нужно поговорить с Седжон, она дома? – с надеждой спрашивает Фугу, а домработница прижимает палец к губам, прося вести себя потише. – Я могу ее увидеть? – шепотом добавляет он, чуть подаваясь вперед.
– Не приходите сюда больше, – отвечает аджума, и в голосе ее нет грубости, лишь тревога.
– Аджума, что происходит? – Сонги непроизвольно напрягается, совершенно не понимая, почему она говорит ему такие вещи.
Служанка уже собирается что-то сказать, как из глубины квартиры доносится стальной голос хозяина дома. Аджума лишь успевает бросить на Сонги испуганный взгляд, как дверь открывается шире и перед ним предстает сам Лим Джеджун собственной персоной.
Фугу не раз видел Джеджуна на парковке и в лифте их дома. Но ему еще никогда не доводилось поговорить с ним лично. Седжон всегда деликатно обходила тему старшего брата, отвечала на вопросы Сонги о нем, но лишь формально. Никаких историй из их жизни не рассказывала, да Фугу и не настаивал. Видел на ее рабочем столе их фотографию из детства, и тот Лим Джеджун, что стоит сейчас перед ним, и тот, который улыбается с фоторамки, – разные люди.
Волосы отливают ранней сединой – в них больше нет ни тепла, ни жизни, ничего. Они больше не каштановые, а платиновые, и это придает ему еще больше жесткости, что ли. Рукава голубой рубашки закатаны до локтей, а жилетка сидит идеально, словно сшита на заказ в тон серым брюкам со стрелками от костюма-тройки. Он даже дома выглядит так, словно готов к важным переговорам в любую минуту. Очки в тонкой золотой оправе придают ему еще больше солидности. О том, что Джеджун все же находится дома, а не в офисе, говорят лишь домашние тапочки.
И даже, казалось бы, в такой неформальной обстановке, как в собственной квартире, он не выглядит расслабленным. С первых же секунд его присутствия Фугу чувствует, как его почти физически обдает холодом надменного взгляда серых глаз Лим Джеджуна. И взгляд этот не сулит ничего хорошего.
Джеджун кивает прислуге, веля вернуться к своим делам, и женщина кланяется в немом ответе. Удаляется, виновато опустив взгляд в пол, и оставляет мужчин наедине. А Джеджун несколько секунд внимательно изучает Сонги, который выглядит как полная его противоположность. Лохматые волосы, разбитое лицо, грубая куртка и цепь на шее. Джеджун заметно напрягается и запускает руки в карманы брюк, явно сжимая пальцы в кулак, чтобы Фугу не заметил.
…Но Фугу заметил.
– Так вот с кем спуталась моя сестра, – высокомерно произносит он, не скрывая презрения к незваному гостю.
Фугу уже успел забыть это чувство, когда хочется вмазать человеку, как только он открывает свой рот, – зато теперь вспомнил. Седжон как-то обмолвилась, что у них с братом не самые теплые отношения, но чтобы настолько, Сонги не подозревал. Его самого часто задирали старшие братья, но выказывать свою неприязнь публично, вдобавок еще и постороннему человеку, – это уже перебор.
Его скулы непроизвольно напрягаются, а пальцы на руках так и норовят сжаться в кулаки. Но вместо того, чтобы нахамить Джеджуну в ответ, Сонги лишь учтиво кланяется, пытаясь показать хотя бы видимость уважения к старшему брату возлюбленной.
– Я могу увидеть Седжон? – собирает остатки гордости и рассудка Сонги, стараясь говорить ровно и спокойно. В конце концов, Джеджун был и остается последним родным человеком Седжон. Разругаться с ним Фугу всегда успеет.
– А что, она разве не с тобой сбежала? – фыркает Джеджун, вскидывая брови. – Выходит, что моя сестра та еще потаскуха. Занятно.
Глаза Сонги округляются, а челюсти еще туже сжимаются, сполна выдавая его настрой. И пары минут в компании Лим Джеджуна хватает, чтобы понять, что он за человек: властный, жесткий и бездушный. Если он так отзывается о собственной сестре, то что от него можно ожидать в адрес заклятых врагов? Такого отвращения к людям Фугу не испытывал уже давно. Их ссора с Дэном меркнет на фоне того, с какой интонацией к нему общается Джеджун.
…Что именно он ему говорит.
Что, черт возьми, происходит в этом доме, если его хозяин выглядит так, будто его предал весь мир, и теперь он намерен сжечь его дотла? Что такого Сонги сделал ему, раз вызывает такую неприязнь? Это явно проблема самого Джеджуна – Сонги здесь ни при чем, и он знает это.
– Я люблю вашу сестру, – отрезает Сонги, глядя Джеджуну прямо в глаза, чтобы у того не возникало сомнений в его словах.
Теперь он отчетливо видит семейное сходство: его радужки такие же ледяные и бесцветные. Седжон раньше тоже на него так смотрела. Но Сонги сумел разглядеть в них глубину, теплоту и жизнь. Сумел заставить смотреть на себя с добротой, а не безразличием. Но вряд ли эти эмоции можно увидеть в глазах напротив.
– Любишь? – Джеджун надменно фыркает. Он явно удивлен. – Забудь о ней, – мерзко тянет он, закатывая глаза так, будто Фугу сказал самую глупую вещь, которую ему только доводилось слышать.
Фугу готов стерпеть, что Джеджун не доверяет сразу его чувствам и намерениям в отношении единственной сестры. Но почему-то ему кажется, что дело вовсе не в братской заботе. В голосе Джеджуна есть что-то такое ядовитое, словно это не Сонги не достоин Седжон, а она недостойна того, чтобы ее любили. И от этой мысли становится так гадко, что Фугу приходится приложить усилия, чтобы не нахамить Джеджуну.
– Господин, я могу поговорить с Седжон? – переступая через гордость, он чуть ли не до скрипа стискивает зубы. Желанию врезать Джеджуну по самодовольной физиономии, отшвырнуть в сторону и проникнуть в квартиру без всякого на то разрешения противиться все труднее. Фугу будет достаточно лишь увидеть Седжон, понять, что с ней все в порядке. Что она просто грустит, сидя в своей комнате, и поэтому отключила телефон.
– Если найдешь, то передай, чтобы в этот дом больше не возвращалась, – цедит Джеджун, и до Фугу только сейчас начинает доходить. Фразу про побег он сначала не воспринял всерьез, но теперь что-то неприятное поднимается к горлу, сковывая гортань.