– Простите? – переспрашивает он, потому что не хочет думать, что правильно все понял.
– Не представляю, где эта идиотка, – свинцовым голосом отвечает Джеджун, даже не пытаясь скрыть раздражения. – Пусть только попробует приползти обратно.
– Где Седжон? О чем вы говорите? – Фугу больше не церемонится, показывает все свои колючки, требовательно глядя на Джуна.
– Кто ты такой, чтобы я перед тобой отчитывался? – Он вскидывает подбородок, заметно ошеломленный его наглостью.
Неудивительно, что Джеджун общается с Фугу, как с прокаженным: разбитое лицо, которое еще не успело зажить толком после неудачного баскетбольного матча, рваные джинсы и косуха. Ну и вдобавок ко всему агрессивная татуировка, что выглядывает из-за ворота футболки. Для Джеджуна, который даже дома расхаживает как в офисе, такие люди кажутся отвратительными. Он не задумывается о том, что семья Фугу по-настоящему состоятельная, что лицо он разбил в попытке доказать свою любовь к его сестре, а грубая одежда – лишь броня. Он мыслит слишком плоско, чтобы придавать значение таким вещам. Выглядишь не так, как правильно, – значит, отброс.
Частично по этой причине Джеджун так пренебрежительно разговаривает с Сонги. Частично из-за того, что сестра улизнула у него из-под носа, а все попытки найти ее – тщетны. Он бесится, а сорваться больше не на ком. Его груша для битья решила, что не хочет больше терпеть это, заставив Джеджуна встретиться лицом к лицу со своим главным страхом – беспомощностью. Даже не подозревает, что сестра подчистила следы, сделала новые документы и благодаря Чонсоку создала новую личность. Ту, о которой Джеджун никогда не узнает. Ту, которая никогда больше не потерпит такого омерзительного отношения к себе.
– Если она пропала, то какого черта ты сидишь на своей накрахмаленной заднице, а не ищешь ее, ублюдок? – У Сонги срывает чеку прежде, чем он успевает сообразить, что говорит. Только он не просто говорит, а буквально выплевывает каждое слово в лицо Джеджуну, ударяя кулаком по открытой двери.
– Проваливай отсюда! – Джеджун толкает его в грудь, не боясь запачкать руки. – Хочешь найти ее? Удачи! – Нервный смешок срывается с его губ, что кривятся в оскале. – Но я и пальцем не пошевелю. Здесь она больше никому не нужна.
– Ну ты и мразь! – Фугу не хочет к нему даже прикасаться. Мог бы вмазать этому подонку, но толку от этого все равно не будет. Он лишь с омерзением смотрит, как Джеджун с грохотом захлопывает дверь перед его носом.
Да, знакомство с родственниками прошло на ура. Но если судить по словам Джеджуна, то единственный родственник только что отрекся от Седжон. И Сонги стоит еще полминуты, буравя взглядом серую дверь квартиры семьи Лим, пока пытается привести в норму сбившееся дыхание. Сердце бешено колотится где-то под ребрами, пока Фугу нервно соображает, как ему поступить.
– Тварь, – выпаливает он себе под нос, доставая мобильник из кармана. Разворачивается к лифтам, а сам набирает номер человека, с которым сейчас хочет говорить меньше всего. Но единственного, на кого он может рассчитывать, даже несмотря на их раздор. На удивление, пара гудков, и в трубке раздается хриплое «Алло?». – Седжон пропала, – опуская приветствия, сообщает Фугу, вызывая лифт. – Я был у нее дома, ублюдок-брат не собирается ее искать.
– Она сбежала. – Голос Дохёна на другом конце провода приводит Сонги в оцепенение, и он замирает, держа палец на кнопке. – Она сбежала от этой твари. Нам ее не найти.
– Откуда знаешь? – Голова кругом идет, отчего Сонги даже не заходит в открывшиеся перед ним двери. Так и стоит, пока лифт не уезжает.
Дохён какое-то время молчит, обдумывая ответ.
– Друг сказал, – все же произносит он.
– Почему? – Это единственное, что Сонги сейчас интересует. Что сподвигло Седжон исчезнуть бесследно, бросив все?
…Бросив его.
– Он избивал ее, – ровно произносит Дохён, а у Фугу все внутри разрывается. – Контролировал и не давал свободы. – Даже через трубку слышно, как Дэн сглатывает ком в горле. – Фугу, он так ее унижал, ты себе не представляешь. – Сонги прикрывает веки, надавливая двумя пальцами на переносицу. Он не просто не представлял – он понятия не имел. – Седжон ненавидит его больше всех на свете.
– Она сама тебе это рассказала?
– Она не хотела никому рассказывать. Я случайно узнал.
– Ясно, – выдыхает Сонги. Ему хочется знать подробности, но сейчас он не в силах заниматься расспросами. Полученной информации пока достаточно, чтобы понять мотивы поступка Лим Седжон. Для начала ему бы это переварить.
– Давай встретимся завтра? – неожиданно предлагает Дохён, словно читает его мысли. – Я все расскажу.
– Я напишу, – кидает напоследок Сонги, сбрасывая звонок.
Идет к выходу на лестницу и поднимается на один этаж выше. А затем еще на один и еще, пока икры каменными не становятся. Поднимается на самый верх, где выход на крышу. Сюда никто не ходит: жители элитной многоэтажки в Каннаме не имеют привычки шастать по чердакам. У них из окон и так открывается прекрасный вид на город, зачем еще утруждаться?
Сонги дергает ручку металлической двери, но она не поддается. Он еще раз дергает, словно теперь-то она точно откроется, но чуда не происходит.
Ужасная обида разливается у него внутри, и с каждым рывком, с каждой попыткой прорваться через этот барьер ему становится невыносимо больно. Он уже не замечает, как ломится в дверь, стуча кулаками. Едва зажившие раны на костяшках снова начинают кровоточить, и на холодной поверхности остаются багровые разводы. И это чувство собственной ничтожности обрушивается на него, как проливной дождь, пробирая до нитки. Забираясь в каждую клеточку тела, нанося точечные удары, словно жало поражая здоровые участки, вызывая нестерпимую боль. Будто на него напал настоящий пчелиный рой, спастись от которого уже невозможно.
Хочется избавиться. Вырезать эту часть себя, будто это менее болезненно, чем вытерпеть до конца. Ведь кажется, что конец никогда не наступит. Что станет еще хуже. Что в итоге это просто уничтожит изнутри, как самый настоящий паразит. Высосет все соки и оставит лишь пустую полупрозрачную оболочку, что иссохнет и рассыплется в прах быстрее, чем успеет восстановиться.
И когда собственное тело предает, когда разрушает само себя, не спрашивая на то разрешения, – это бесит. Да так сильно, что возникает желание переиграть его – уничтожить первым. И Фугу продолжает колотить руками по глянцевой поверхности. Снова и снова дергает за ручку, словно вырвать с корнем ее готов. Глотает слезы и давится слюной, пытаясь всеми силами заглушить это чувство. Пытаясь не дать ему власти над собой.
Вот только уже поздно, и он это знает. В итоге сдается: эту стену ему не проломить. Обессиленный и сломленный, он лишь прислоняется спиной к двери, сползая на бетонный пол. Фугу не выйти отсюда, а никто другой не придет. И ему остается лишь смириться. Принять эти чувства и позволить себе ощутить их разрушающую мощь в надежде, что он сможет когда-то к ним привыкнуть.
Ничто не длится вечно, и он знает, что это пройдет. Не завтра и не через неделю. Может, через месяц, а может, через год. Он научится жить с этим. Он постарается смириться и отпустить. Когда-нибудь он забудет о Лим Седжон, вспоминая лишь изредка, какими на ощупь были ее волосы, руки и губы. Вспоминая блеск в ее глазах и улыбку, которую можно было не только увидеть, но и почувствовать. А встречая ее подруг в коридорах Сеульского университета, будет равнодушно проходить мимо, даже не обращая на них внимания, как было прежде.
И все это станет лишь воспоминанием – ничтожными песчинками в огромных часах его истории. Но сейчас эти песчинки лежат на самой поверхности, и нужно время, чтобы ветер принес другие, что смогут перекрыть их. Рано или поздно Фугу все это отпустит, и ему станет легче. Но сейчас… сейчас ему нестерпимо, невыносимо, бесконечно больно.
Из кухни доносится грохот, и Дохён из коридора с подозрением пытается разглядеть, что является его источником. Сбрасывает обувь в прихожей, небрежно швыряет куртку на вешалку и проходит в гостиную. Странно, что у него вообще могли возникнуть сомнения в том, кто поднял весь этот шум. Чонсок с видом знатока деловито вбивает настройки на небольшом сенсорном экранчике новенькой кофемашины.
– Это что за чудо техники? – усмехается Дохён, плюхаюсь на диван рядом с недоеденной пачкой чипсов.
– Мой выигрыш в лотерею, – не поворачиваясь отвечает Чонсок. – Да заводись ты уже! – негодует он, ударяя ладонью по корпусу.
– Кто-то еще этим страдает? – хмурится Дэн, потому что думал, что эпоха лотерейных билетов давно уже осталась в прошлом. – Это же лохотрон. Она даже не работает.
– Сам ты лохотрон, – наигранно злится Чонсок, лишь искоса глядя на Дохёна. Плотнее устанавливает отсек с водой и нажимает кнопку запуска. По всей комнате разносится звук перемалывания зерен, а Чонсок оборачивается к Дэну, победно улыбаясь и демонстрируя идеальный ряд жемчужных зубов. – Сейчас отведаешь лучший кофе в своей жизни.
– Избавь меня от этого, – закатывает глаза Дэн, раскидывая руки по спинке дивана.
– Не-ет, – приторно тянет Чонсок, прищуриваясь. – Ты мой домовладелец – тебе все самое лучшее.
Кофемашина издает противный сигнал, оповещая, что напиток готов, и Чонсок поспешно забирает кружку, подносит ее Дохёну и театрально протягивает, подставляя под нее ладонь вместо блюдца.
– Отведайте, мой господин, – самым уважительным тоном произносит он, чуть склоняя голову перед Дэном.
– Придурок, – фыркает тот, но все же принимает кружку. С видом эксперта подносит ее к носу, очерчивает пару кругов перед лицом, чтобы почувствовать шлейф кофейных зерен, а затем делает небольшой глоток. Смакуя и причмокивая, пытается распознать ту самую кислинку высококачественных зерен. – Ну и дерьмо. – Благородность с его лица как рукой снимает, и губы кривятся в недовольной гримасе. Он тут же возвращает Чонсоку чашку, а сам отплевывается, высовывая язык наружу, будто это поможет избавиться от мерзкого послевкусия.