Он все же не стал любителем кофе. Как не любил его, так и не любит до сих пор. И если прежде у него и закрадывались мысли о том, что теперь ему нравится кофейный запах, то сейчас они окончательно улетучились. Ему нравится Лим Седжон, ее кофейный запах, а не эта бурда, которую так любят во всем мире.
Чонсок морщится, негодуя, и принимает чашку, тут же припадая губами к краю и делая глоток.
– Да нормальный кофе, – бубнит он и отпивает еще немного, чтобы удостовериться. – Серьезно, самый обычный.
– Я буду неделю приносить тебе хороший кофе с работы, только умоляю, – Дэн тычет открытой ладонью в кружку у Чонсока в руках, усаживаясь на диван, – избавься от этой гадости!
– Меня все устраивает, – гордо заявляет Чонсок, осторожно прислоняясь к спинке кресла, чтобы не разлить свой драгоценный напиток.
– А меня – нет, – вскидывает бровь Дохён, показывая свое недовольство. – Это мой дом, и меня это не устраивает.
– Две.
– Что – две?
– Две недели ты будешь приносить мне кофе с работы, – ставит свое условие Чонсок.
– Ты еще со мной торговаться будешь? – возмущенно окидывает его взглядом Дохён.
Их отношения никогда не были как у домовладельца и арендатора. Они уже давно стали приятелями, пусть и общаются лишь в стенах этой квартиры. Чонсок никогда особо не интересовался, чем занимается Дэн, когда выходит из дома. Как и Дэн не интересовался, чем занимается его сосед, пока того нет рядом. Лишь в последнее время Нам Чонсок оказался свидетелем той драмы, что разворачивалась у него на глазах: в этой квартире, в этой гостиной, на этом диване, с которого Дохён сейчас чуть привстает, чтобы поднять с пола Пса и усадить к себе на колени.
– Твоя мамаша бросила нас. – Дэн общается с собакой самым высоким голосом, на который только способен, как будто это не животное, а настоящий ребенок. Чуть подается вперед и трется кончиком носа о нос щенка, а тот начинает вылизывать его лицо. – Да, мелкий, бросила, – продолжает лепетать Дохён, теперь уже прижимая собаку к груди. – Я разрешаю тебе обижаться на нее. – Он проводит длинными пальцами по густой шерсти, что похожа на ватное облако. – Злиться тоже можно. Давай позлимся вместе.
– Что-то случилось с Седжон? – осторожно спрашивает Чонсок, потому что как ни крути, но их маленький секрет должен остаться секретом. Слишком высокую цену Седжон пришлось заплатить, и Чонсок не может ее подвести.
– Она уехала, – тяжело вздыхает Дохён, опуская Пса на пол, но тот запрыгивает обратно на диван и нагло лезет Дохёну на колени, прося еще немного внимания. – Никто не знает куда, телефон тоже не отвечает. И похоже, что она не собирается возвращаться.
– И что будешь делать? – Чонсок непринужденно отпивает из кружки, а у самого сердце трещит по швам. Впервые за всю «карьеру» ему не наплевать на своего клиента. Впервые чей-то побег касается знакомых ему людей. И пусть Дохён не лучший его друг, но оставаться равнодушным к нему он не может.
– Оставлю Пса себе, не сдавать же в приют.
– Во-первых, Пса официально завещали мне, – подмечает Чонсок, и Дохён отрывает взгляд от собаки, вопросительно косясь на соседа из-под пшеничной челки. – Во-вторых, я имел в виду, как ты собираешься ее искать?
Дохён долго думал над этим, пока ехал домой в автобусе по пробкам из универа. Пытался анализировать все, что случилось с ними за последнее время. И с какой бы стороны он ни подходил к этому вопросу, как бы сильно ни пытался уцепиться за скользкую надежду, все сводилось к тому, что Седжон сделала правильный выбор. Да, болезненный. Да, жестокий. Ничего не сказала, не дала никакого намека. Врала прямо в глаза, водила за нос и медленно разрезала его сердце на кусочки. И Дохён должен злиться на нее, должен обижаться, чтобы отпустить. Но он не может, потому что знает – ей это было нужно.
За все то время, что они провели вместе, он понял одну очень важную вещь о Лим Седжон. И это не ее умение притворяться бесчувственной стервой. И не ее способность объединять вокруг себя людей, которые в обычной жизни никогда бы не сошлись вместе. Это ее чрезмерная забота о людях, которые ей дороги. Что бы ни происходило, она всегда заботится о чувствах друзей. Не может быть, чтобы она не подумала о том, что они почувствуют, когда узнают о ее исчезновении.
Дэн долгое время наблюдал за пчелками. Они те еще стервы: самовлюбленные, своенравные и эгоистичные. Но благодаря Седжон он понял, что люди сложнее, чем кажутся на первый взгляд. И пускай этих девушек нельзя отнести к разряду «лучшие подруги на всю жизнь», рано или поздно они ощутят отсутствие одной из них. Может, кто-то из них пожалеет о том, что мало времени уделяла Седжон. А может, кто-то, наоборот, вздохнет с облегчением, осознав, что их дружба и так шла ко дну.
Дохён должен злиться на Седжон – обязан, – но он не может. Понимает, что так будет лучше для нее. Но в душе ему бы ужасно хотелось, чтобы это спокойствие она обрела рядом с ним…
Люди приходят в нашу жизнь так же неожиданно, как и исчезают из нее. Дохёну хочется верить, что все это было не просто так. Хочется думать, что существует какое-то высшее божество, которое подбрасывает в этот салат нужных людей, чтобы пройти какие-то уроки, научиться самому и научить других. Не брось тогда он музыку, не сломайся от осознания рассыпавшейся в труху мечты, не уйди он в академ и не заработай хвосты по высшей математике – никогда бы не встретил ее. Никогда бы не узнал, что запах кофе может быть приятным. Что в Сеуле тоже можно увидеть яркие звезды и что знать таблицу интегралов для сдачи экзамена по вышмату – недостаточно. Не узнал бы о девушке, которая живет с его лучшим другом в одном доме, а в комнате у нее пахнет цветочным чаем. Что за красивой картиной может оказаться пустая стена, а за бетонным забором – цветущее лавандовое поле.
– Я не буду ее искать, – спокойно произносит Дохён, гладя по голове Пса, который все никак не может успокоиться и лезет к нему на колени. – Она этого не хочет, и я не могу лишать ее этого выбора.
– Но я думал, что ты любишь ее. – В голосе Чонсока слышатся нотки разочарования.
– Люблю? – грустно усмехается Дэн, приподнимая один уголок рта, и вопрос этот скорее риторический. – Наверное. Иначе я бы никогда ее не отпустил.
Чонсок молчит, как и Дохён. Лишь скулеж щенка разбивает эту угнетающую тишину, в которой Дохён будто тонет. Но если это расплата за все то, что он смог почувствовать, то пускай. Для него лучше задыхаться от эмоций, чем не ощущать вообще ничего. Они для него, словно топливо для мотоцикла – позволяют гнать только вперед.
Говорят ведь, что если жизнь дает лимоны, то нужно делать лимонад. Дохён же считает, что если тебя накрывает шквалом неизведанных ощущений, то стоит написать о них. Может, кто-то увидит в этом что-то знакомое, а может, это ему самому поможет разобраться – и в чувствах, и в себе.
Сколько музыки он написал за последнее время? Уж точно больше, чем с тех пор, как покинул группу. Вчера закончился его блокнот с текстами, а значит, сегодня он начнет новый.
В кармане начинает вибрировать телефон, и Дэн вздрагивает от неожиданности. На экране неизвестный номер, и Дохён с надеждой поднимает трубку, произнося сдавленное «Алло?». Вероятность маленькая, но чудеса все-таки случаются. Случаются, но, видимо, не совсем те, на которые он надеялся.
Дэн внимательно слушает то, что говорят на другом конце провода, а Чонсок нетерпеливо спрашивает одними губами «Это кто?», на что Дэн лишь прикладывает палец к губам, прося не мешать.
– Я понял, спасибо за предложение, – наконец произносит он, а Чонсок ерзает на кресле, сгорая от любопытства. – Тогда до встречи, – говорит напоследок и сбрасывает звонок.
– Кто это был? – несдержанно интересуется Чонсок, пока Дэн кладет телефон на журнальный столик. – Седжон?
– Почти, – как-то отстраненно произносит Дохён, устало откидываясь на спинку дивана и запрокидывая голову к потолку.
– Это как?
– Это музыкальное агентство. Звонили, потому что хотят со мной встретиться и обсудить возможное сотрудничество. – Дэн произносит это так, словно ему каждый день подобные предложения прилетают.
– Ты шутишь? Откуда у них твой номер?
– Сказали, что им на почту приходило письмо с моей анкетой и ссылкой на видео.
– А ты им его отправлял?
– Нет, – усмехается Дэн. – Ни хрена я никому не отправлял. Я даже сам не видел этой записи.
– Тогда кто это мог быть? – недоумевает Чонсок, делая приличный глоток кофе.
Дохён с минуту молчит, словно не знает ответа на его вопрос, а затем вздыхает, резко поднимаясь с места и в упор глядя на Чонсока.
– Седжон им все отправила, – выпаливает он. – Чертова равнодушная стерва Лим Седжон.
Эпилог
…На небе всегда светит солнце,
даже если его не видно за тучами.
Нью-Йорк чуть меньше, чем Сеул, но это все-таки Соединенные Штаты. Многие грезят американской мечтой, приезжая сюда в надежде изменить свою жизнь в лучшую сторону. Дохён же приехал, потому что от своей прошлой жизни он уже взял все, что только мог.
В роли финансиста он все равно себя никогда не представлял. Это была мечта его родителей – не его. А сам он многие годы спал и видел себя на сцене. Ругался с родителями из-за этого, страдал от депрессии, а потом медленно выбирался из нее. Жизнь циклична: взлеты сменяются падениями, а если ты уже на дне, то оттуда путь лежит только наверх. Остается лишь вспомнить об этой простой истине и поднять задницу с…
Победа в споре с семьей за участие в рок-группе длилась недолго, сменившись возвращением в университет из академического отпуска. А оно уже потянуло за собой череду событий, которые закончились очередным поражением, но уже для родителей Дохёна.
И вот он снова живет своей мечтой. Хотя нет – он живет в своей мечте, в Нью-Йорке, в Америке, в стране свободы.
Несколько месяцев назад Дохён наконец дочитал книгу Оруэлла. Многие мысли оттуда так и остались им не поняты. Но кое-что все же отложилось в памяти – Дохён потом еще много размышлял.