Никто не смел заговорить. Постепенно спальня погрузилась в тишину, не считая тех коек, на которых кто-то безостановочно плакал.
Наутро многие сестры отказались вставать.
– Без королевы, – сказала одна из них, отворачиваясь к стене, – у меня нет воли.
– Дети больше не рождаются, – заявила другая, – нам больше не для кого работать.
Флора встряхнула сестру, сказавшую это:
– Но у нас есть мы…
– Были раньше, – возразила полевка Кипрей, поворачиваясь на койке, – пока не втянулись в эту грызню. Видеть такую злобу между нами… да я умру от разрыва сердца, прежде чем придет новая королева.
Флора взяла ее за руку.
– Прошу тебя, сестра, не говори так. Если домашние пчелы увидят, что полевки больше не летают…
Но Кипрей оттолкнула ее:
– Ты ведь сдалась! Ты была одной из лучших, а теперь ты от страха ухватилась за веник и оставила полеты. Твое сердце тоже разбито.
– Неправда! – сказала Флора, вставая. – Оно полно любви, клянусь.
– Тогда летай! – выкрикнула Василек с потрепанными и сухими крыльями.
– Если мои сестры меня просят, – сказала Флора и расправила крылья. – И если они полетят за мной.
Мадам Кипрей села на койке. А затем встала на ноги.
– Меня волнуют мои сестры, а не раздоры, – сказала Василек и тоже встала.
– А меня – цветы. И наш улей.
– Наш улей.
Повсюду в спальне зашелестели расправляемые крылья, и полевки стали подниматься на ноги.
Взлетная доска нагрелась от яркого солнца, сладостные волны реяли по воздуху. Полевки взглянули друг на друга в изумлении. В своей тоске по королеве они едва не пропустили начало весеннего медосбора. Теперь же, стоя на теплой деревянной рейке взлетной доски, они чувствовали, как жизненная сила поднимает сквозь мягкую почву зеленые клинки и заставляет почки набухать на ветвях. Стебли растений прорастали из-под земли, а в вышине вихрилась по ветру золотистая пыльца.
Полевки стали смеяться, стряхивая с себя уныние. Мир снова возвращался к жизни, и, когда тишину нарушило чудесное звучание пчелиных моторов, еще больше сестер выбежало из улья на взлетную доску. Поначалу их также охватывало изумление, ведь сумрачная борьба за власть в улье уже много дней высасывала из них силы, однако при виде храбрых сестер-полевок, снова поднимающихся в ярко-синее небо, их охватил восторг.
Усталость Флоры компенсировалась ее опытом, несмотря на скованность суставов и физическое напряжение, знания и опыт позволяли ей без лишних усилий следовать по воздушным течениям и улавливать тончайшие запахи. И вскоре она, к своему восторгу, нашла первый цветущий нарцисс, мечту всякой пчелы, таким изысканным ароматом он обладал, притом что пыльца его была довольно пресной. Аромат цветка наполнил душу Флоры таким блаженством, что ее усталость и напряжение исчезли без следа, и она продолжила полет с новыми силами, используя все свое мастерство. Она нашла крокус и желтый нарцисс, а потом еще бледно-зеленые цветы гебе, с ослепительно-розовой, набухшей и влажной пыльцой, словно крохотные ягодки. Она наполнила свои корзинки и зоб, и ей на память пришли тысячи переливающихся лепестков всевозможных оттенков и форм. Она проникла в самую глубь яблочного бутона, когда вокруг зазвучало Священное Созвучие, и она ощутила в теле толчок.
Медленная устойчивая частота, скрывавшаяся в ее собственном пульсе так долго, что она перестала замечать ее, внезапно исчезла. Флора зависла на месте, озираясь, словно улей позвал ее.
Ее дочь проснулась.
Глава 42
На взлетной доске не оказалось Чертополохов, и прихожая тоже была пуста, но с верхушки лестницы доносился отчетливый сигнал тревоги. Не успев сложить крылья и не волнуясь о том, что кто-то может ее увидеть, Флора бросилась в морг.
Она чуяла сильный запах дочери, отмечая, что он стал другим. Пол был завален большими шершавыми кусками воска, но крови, как и никаких примет присутствия полиции фертильности или гвардии Чертополоха, не было. Сквозь соты сверху наплывами доносились возбужденные голоса, а вместе с ними вибрация от тысяч пчелиных ног, бегущих через прихожую среднего уровня. Затем соты пронзил громкий резкий звук, словно возмущался Разум Улья. Через несколько секунд сквозь соты пронесся ответный всплеск, высокий и резкий, но уже на другой частоте, и две звуковые волны столкнулись в диссонансе, отчего по всему улью пчелы закричали в страхе.
Флора побежала по главной лестнице, так сильно тревожась за дочь, что едва дышала. Чем выше она поднималась, тем отчетливее становился запах битвы, он перекрывал все запахи, кроме секрета боевых желез Ворсянок и Премудрых.
Перепуганные сестры жались друг к дружке по коридорам, ведущим в прихожую среднего уровня, и воздух наполнялся запахом яда. Флора протолкалась сквозь дрожащую толпу в направлении плотной стены пчел, образовавших круг в центре помещения. Она протискивалась вперед, мимо многочисленных сестер, думая только о том, чтобы встать на сторону своей дочери и биться насмерть.
Но ее схватила гвардия Чертополоха.
Прямо перед ней в центре прихожей две огромные принцессы изготовились к нападению друг на друга. Эти пчелы были в два раза крупнее любой другой сестры, и за каждой стояла плотная стена представительниц их породы: Премудрых и Ворсянок. Все пчелы в помещении молчали, и было слышно только тяжелое дыхание принцессы Ворсянки.
Ее мех был желтым, лицо плоским и пятнистым, а обручи – ярко-коричневыми. Флора увидела сияющий влажный кончик ее жала, пока она медленно шевелила своим брюшком из стороны в сторону и наклонялась к полу, собираясь с силами. Она издала горловое урчание, и ее сторонницы отозвались тихим эхом.
Принцесса Премудрых начала распрямляться из низкой стойки и поднялась во весь свой громадный рост. Она потерла крыльями по спине, так что по залу прошелся зловещий шелест, и медленно поводила продолговатой головой из стороны в сторону, а в ее глазах вспыхивали искры ненависти ко всем Ворсянкам. Она зашипела, и принцесса Ворсянок изготовилась к броску.
Принцесса Премудрых мигом вспрыгнула на потолок, так что вниз посыпались крошки воска от ее могучих когтей. Принцесса Ворсянок, изогнувшись всем телом, в недоумении запрокинула голову, глядя на противницу. Принцесса Премудрых стала ползать по потолку, распыляя яд.
Противница, принцесса Ворсянок, устремилась за ней, глядя на оплавленный воск, остававшийся после нее. Она раскрыла свои огромные когти.
– Она бежит! – выкрикнула принцесса Ворсянок громким грубым голосом.
С этими словами она выдвинула жало, длиннее и толще, чем Флора когда-либо видела, с четырьмя поясами колючек вместо двух.
– Трусиха не может быть Королевой! – воскликнула она, обращаясь к соперницам.
– Как и дура…
Принцесса Премудрых спрыгнула с потолка на спину Ворсянке, кусая ее крылья. Ворсянка извернулась и сбросила противницу, но та вцепилась в нее когтями, и все услышали звук рвущейся плоти. Принцесса Ворсянок тут же схватила Премудрую за крылья, не дав ей снова вскочить на потолок, и набросилась на нее с такой силой, что пчелы услышали глухой удар и почувствовали, как в воздухе смешиваются яды, когда две принцессы принялись кататься по полу, отчаянно борясь и шипя. Их брюшки извивались во все стороны, и жала наносили удары, пока две принцессы сплелись в бешеной схватке. И вдруг прозвучал отчаянный крик – схватка замедлилась.
Пчелы смотрели во все глаза на двух неподвижно лежащих принцесс. А затем принцесса Премудрых высвободилась с жутким хрустом из объятий умирающей противницы. С ее жала капал яд, а Ворсянка, заколотая в живот, корчилась на полу.
Сторонники Премудрых продолжали молча наблюдать, а Ворсянки застонали, глядя, как их смертельно раненная принцесса силилась подняться. Принцесса Премудрых нагнулась над ней и оторвала ей крылья. Подняв их на всеобщее обозрение, она швырнула их на пол.
– Такова участь самозванки!
И она повернулась спиной к противнице. Принцесса Ворсянок пыталась вытянуться в сторону своих пораженных сторонниц. Перед ней прошла принцесса Премудрых. Она уселась на поверженную противницу, невзирая на ее сопротивление, и, крепко схватив ее, изогнула свое брюшко, так что все пчелы увидели сияющее жало. И тогда она вонзила его в шею принцессе Ворсянок, ужалив снова.
Только тогда Премудрые подали голос, огласив помещение жутким завыванием, пронзившим мозги пчел и заставившим их жала пульсировать от ужаса.
– Узрите Королеву! – провозгласили Премудрые жрицы, сплотившись вокруг своей принцессы.
– Королева мертва – да здравствует Королева!
Ошеломленная, Флора стояла неподвижно. Она чувствовала, как кругом нарастает напряжение, казалось, сестры вот-вот запрыгают, или закричат, или бросятся друг на друга.
– Королева мертва! – повторили Премудрые хором. – Да здравствует Королева!
При этих словах принцесса Премудрых раскрыла и расправила крылья, ее лицо было прекрасным и грозным. Под ее взглядом многие пчелы опустились на колени, дрожа от страха.
– У нас есть и другие, – сказала одна из Ворсянок, плачущая у тела своей мертвой принцессы. – У нас еще есть принцессы, мы их выведем, как только они родятся…
Принцесса Премудрых зашипела и снова выдвинула жало:
– И я убью их, как убила своих королевских сестер, до того, как они вылупились из родильных камер. Божественное право перворожденной – и смерть остальным. Я теперь ваша Королева, и вы будете благословлять…
Воздух разорвала единая пронзительная нота. Принцесса Премудрых и все остальные пчелы стали оглядываться в поисках источника звука. И тогда принцесса Премудрых издала ответный негодующий свист и взмахнула антеннами, но в ответ ей была тишина. Пчелы, застыв в страхе, прислушались. Этот звук пришел из длинного коридора, ведущего в спальни работниц и Королевские покои, но сейчас там было совершенно тихо.
– Выходи! – прокричала принцесса Премудрых. – Ты, вонючая Ворсянка-самозванка, выйди и умри, как умерла твоя сестра! – Она принялась свистеть снова и снова, пока по прихожей не заплясало эхо, а пчелы не прижались друг к другу в ужасе. – Ты трусиха! Выходи!