Братья не решились забрать мясо, а кроме зерна унесли бушель репы и мешок в меру заплесневелого ржаного хлеба. Гегель унюхал три круга сыра, так что завтрак, который они съели, сидя на скамье, превосходил все прочие, какие Гроссбарты могли припомнить. Дорога выдалась трудной, поскольку вчерашняя жара и ветреная ночь привели к тому, что на тракте было больше льда, чем снега. Все утро фургон петлял по склону горы, а когда добрался до перевала, братья дружно плюнули в обратную сторону. Манфрид наотрез отказывался обсуждать свой сон и сменил тему разговора, славя выпавшую им удачу. Гегель был вынужден согласиться, что все идет как нельзя лучше и они, несомненно, в скором времени станут владыками и князьями гипетскими.
К вечеру небо затянули серые тучи, и повалил снег, что вызвало новый поток проклятий от братьев и еще сильнее замедлило их продвижение. Несмотря на быстро сгущавшиеся сумерки, Манфрид настоял, чтобы они продолжили путь, лишь бы не останавливаться на узкой горной дороге. Когда фургон чуть не свалился с обрыва у края дороги, Гегель перехватил поводья, и братья быстро договорились, что разбить лагерь до утра – отличная идея. По мнению Гегеля, хуже, чем конь, могла быть только четверка коней.
Через несколько утомительных дней и омерзительных ночей Гроссбарты ехали по совершенно такому же обледеневшему отрезку узкой дороги, когда – незадолго до заката – Гегель вдруг снова ощутил, как необъяснимая тревога нарастает в нем, точно капустные газы в кишках. Ему становилось все больше не по себе, пока наконец он не взвел свой арбалет и не настоял, что пойдет пешком перед фургоном, чтобы не попасть в засаду. Обогнув широкий отрог, где дорога бежала между отвесным обрывом справа и крутым, усыпанным заснеженными валунами склоном слева, Гегель приметил на тракте впереди какой-то горбик. Ринувшись вперед, он обнаружил завал из чуть припорошенных снегом камней. Разобрать его так, чтобы проехал фургон, было делом нескольких минут, но появление этой преграды не на шутку его обеспокоило. Манфрид натянул поводья и остановил фургон позади него, когда Гегель вдруг подпрыгнул и заорал брату:
– Не подъезжай!
– А?
– Ни с места!
Но слова эти вместо Гегеля выкрикнул здоровенный валун примерно в полусотне шагов выше по склону. Прищурившись, братья разглядели за ним темную фигуру.
– Да я и не собираюсь! – ответил Гегель, медленно снимая с плеча арбалет.
– А если подъеду?! – с угрозой завопил Манфрид и хлестнул коней, чтобы те сделали еще несколько шагов.
Валун на склоне зашатался, так что с его вершины посыпался снег.
– Это вам дорого встанет! Я только хочу переговорить!
– Так спускайся сюда, чтобы можно было говорить, а не кричать! – отозвался Гегель, а затем добавил, обращаясь к брату, тише и по-гроссбартски: – Никакому разбойнику я награбленное не отдам.
– Само собой, только учти, что если бы их было побольше, они не стали бы рисковать и угрожать разрушением фургона, – ответил Манфрид, положив собственный взведенный арбалет рядом на козлы.
Невидимый человек выкрикнул что-то на языке, которого братья не поняли.
– Говори как положено, воришка херов! – рявкнул Манфрид.
– Имени своего не узнаешь? – завопил незнакомец, и валун вновь зашатался.
– Полегче, пиздюк безбожный, у нас тут женщина! – выкрикнул Гегель.
– Богохульствуй себе на погибель, змий!
Валун зашатался еще сильнее, но не покатился, а крепче засел в склоне.
– Это какой грабитель обвиняет христианских воинов в богохульстве? – закричал Манфрид, нащупав общую тему.
– Разве не предостерегал Сын Человеческий против алчного рода вашего в подобном же месте? – откликнулся невидимый человек.
– Слушай сюда! – взревел Гегель. – Никаких сыновей мы не встречали, а вот треклятого демона убили. Так что ты, ворюга, лучше подумай, с кем связался!
Человек ничего не ответил, но выпрыгнул из-за валуна и прищурился, разглядывая Гроссбартов. Тут в него и попал болт из арбалета Гегеля, который ринулся вверх по склону к упавшему разбойнику с киркой в руках. Манфрид стал на козлах с арбалетом наизготовку, пристально оглядывая склон.
Раненый бандит почти дополз до бревна, которое засунул под валун, чтобы получился рычаг, когда до него добрался Гегель. Кирка взлетела к небу, разбойник перевернулся на спину и забормотал что-то. Болт торчал у него из предплечья. Гегель едва не проломил ему череп, но вовремя остановился, помянул Деву Марию, отбросил оружие и опустился на колени рядом с незнакомцем.
Увидев, что его брат пригнулся и скрылся за валуном, Манфрид закричал:
– Будь осторожен, братец! Перережь этому обманщику глотку и возвращайся сюда!
– Мы облажались! – срывающимся голосом ответил Гегель. – Он – монах!
– Кто?!
– Монах, чтоб тебя!
– Вот черт, – буркнул Манфрид и тяжело плюхнулся на козлы.
– Ты скоро поправишься, – сказал раненому Гегель. – Прости, что так вышло.
Монах застонал, позволив своей несостоявшейся жертве отрезать наконечник болта, пробившего руку насквозь. Кровь хлынула на обоих, когда Гегель выдернул древко, и продолжала капать, даже когда они перевязали рану полосками ткани, оторванными от истрепанной рясы. Похлопав монаха по спине, Гегель помог ему подняться, и вместе они медленно спустились на дорогу.
В знак приветствия Манфрид протянул им миску с пивом:
– Ну, добрый инок, испробуй сего напитка, а потом скажешь, похожи мы на еретиков или нет.
Потрясенный монах отшатнулся, но Гегель его успокоил:
– Это твои братья сварили, так что, думаю, греха в нем нет.
Отхлебнув пива и скривившись, монах потерял сознание и упал. Замешательство, усталость, боль и лишения подточили его силы. Он очнулся, только когда взошла луна, а Гроссбарты разбили лагерь у дороги. После долгих и пламенных речей Манфрид все же согласился забрать еще пару одеял у обитательницы фургона. Братья закутались в них и уселись под легким снегом, глядя, как мечется в беспамятстве монах.
Боль в ране заставила его всхлипнуть еще до того, как он пришел в себя. Открыв глаза, монах вздрогнул, пытаясь понять, где он и кто эти люди. Затем все припомнил, сжался и прикрыл опухшие глаза руками. Его тонзура подзаросла, тут и там на макушке, над неровным кольцом волос, торчала седая клочковатая щетина. Дрожащие руки наконец замерли. Потом Манфрид решил, что пришло время обратиться к монаху.
– Уж извини нас, – сказал он. – Знали бы, кто ты, не стреляли бы.
– Ни за что! – поддержал брата Гегель.
– Но ты поставил нас в такое положение, что мы никак не могли заподозрить, пойми, – продолжил Манфрид.
– Вообще никак! – кивнул Гегель.
– Так что надеюсь, ты снизойдешь, чтобы милостиво нас простить, – закончил Манфрид.
– Пожалуйста, – вторил ему Гегель. – Честная ошибка честных людей.
– А позволите ли, добрые люди, попробовать у вас тушеного мяса? – спросил монах.
– И не только попробовать, если пожелаешь. Мы уже поели.
Гегель протянул ему почти пустой котелок и немного посиневшего хлеба. Голодный монах быстро разделался с едой и снова с надеждой поднял глаза. Хоть и святому человеку, но второй ломоть хлеба Гегель дал уже через силу. Женщина никогда не ела то, что братья ей предлагали, поэтому один лишний рот голодной смертью не грозит. Но все же.
– Будьте благословенны, – промямлил монах, набив рот заплесневелым хлебом.
Обрадовавшись этим словам, Манфрид предложил ему бутылку. Тот принялся отпивать из нее, перемежая глотки пригоршнями снега. Лишь покончив с хлебом, он заговорил снова, переводя взгляд налитых кровью глаз с братьев на фургон и обратно:
– Простите мне эту хитрость, я не желал причинить вред таким добрым людям.
– Так и вреда-то не было, инок, – отмахнулся Манфрид.
– Вообще-то я священник, – поправил его священник.
– Рад слышать, что ты не собирался на самом деле свалить на нас тот камень, – примирительно сказал Гегель.
– Нет, что вы, я бы вас обязательно им раздавил, – возразил священник, и его глаза блеснули.
– Да ну? – Гегель даже наклонился вперед.
– Видит Бог, будьте вы другими, а не самими собой. Вы ведь… – Священник тоже наклонился вперед.
– Мы? А! Гроссбарты, – ответил Манфрид, как только понял, что это вопрос. – Манфрид.
– И Гегель.
– Благослови вас Господь, Гроссбарты. Я – отец Мартин, и я должен попросить у вас прощения: разом за первое впечатление, которое на вас произвел, и за новое неудобство, коему придется вас подвергнуть.
– Прощенья просим, – перебил его Манфрид, – но ежели ты вдруг сожалеешь о том, чего еще не сделал, можно беду обойти, если этого не делать вовсе.
Гегель пнул брата ногой.
– Не слушай его. Мы – служители Пресвятой Девы и сделаем все, чего ни попросишь.
– От всей души благодарю вас. А теперь, прошу, снимите свои рубахи и плащи, – поспешно сказал отец Мартин, которому не терпелось сказать и покончить с этим.
– А ну-ка, погоди, – зарычал Манфрид.
– Пожалуйста, прошу вас, – умолял священник. – Я должен сам посмотреть. Должен.
Братья быстро разделись, но Манфрид чуть менее охотно, потому что слыхал рассказы о священниках, которые злоупотребляли саном именно для таких дел.
– Теперь поднимите руки.
Увидев, как они напряглись, Мартин повторил «пожалуйста». Холодный ветер обжег им подмышки, зато Гроссбарты поняли, чего хотел священник, когда он наклонился и пристально всмотрелся, чуть не подпалив при этом изодранную рясу. Удовлетворенно кивнув, он снова отхлебнул из бутылки и уселся на место, пока братья натягивали рубахи.
– А теперь не были бы вы так добры, чтобы… – начал Мартин, но Манфрид его перебил:
– Мы сами все проверили вчера вечером, и еще завтра проверим на всякий случай, но я штаны сегодня не спущу – ни для человека, ни для Бога.
– А с чего ты решил нас проверить? – подозрительно спросил Гегель. – Вспышек не было уже сколько? Лет пятнадцать?
– Может, и так – в ваших краях, – сказал священник. – Другим землям такого благословения не досталось. А сами вы, позвольте спросить, отчего вздумали себя проверять вчера, если чумного мора у вас не видели, как вы сказали, пятнадцать лет?