Пересечь пролив оказалось делом почти невозможным, поскольку все три демониака испытывали острое отвращение к текущей воде, но им удалось выкрасть лодку и переплыть на другой берег, не замочив ног. В безлюдных землях, по которым затем пролегал их путь, спутников несколько раз чуть не настигли турецкие конные разъезды. Когда число воинов было слишком велико, они прятались в пещерах, а на маленькие отряды нападали, пожирая, как и прежде, всех, кроме одного или двух, которых отпускали домой, чтобы они заразили родных и близких, повторяя проклятое имя Гроссбартов, теперь всеми тремя с ненавистью раз за разом читаемое нараспев.
В пустошах эти трое, рожденных людьми, приобрели такой вид, что казались едва ли менее чудовищными, чем близнецы, которые от обильных трапез стали ростом с коней. Когда бубоны выросли до размеров медовых дынь, что так любили жителеи тех краев, поступь демониаков ослабла, но решимость окрепла. Витторио и Паоло радостно бросались в бой за братьями, а люди, завидев их, с воплями пытались спастись бегством. В их чревах скапливалась черная и желтая желчь, эти гуморы бурлили, но отказывались изливаться из многочисленных нарывов и ран, прорываясь лишь в распахнутые в мольбе рты жертв. В какой бы оазис они ни пришли, от их присутствия он превращался в пустыню, так что многие месяцы они ели одну человечину; все прочие создания издали чуяли приближение страшного зла и убегали, догнать их не могли даже близнецы.
Твари внутри людей говорили между собой, когда их носители спали, радовались готовности своих слуг и выторговывая у своих еще не освобожденных сородичей сведенья о Гроссбартах. Духи, лишенные тела, могли лишь завистливо наблюдать, но те двое, что вошли в итальянцев, исполнительно следили за целью глазами, не скованными пространством, прежде чем обрели спасение. Они были очень близки; и это хорошо, ибо невыносимая жара терзала их в этой земле даже ранней весной и грозила убить их коней прежде, чем они нагонят добычу, а найти им замену в безлюдных пустошах было задачей сложной. Так что демоны рисковали вернуться туда, откуда стремились убежать.
XXIXКак и конец, начало зимы трудно приметить на юге
Мамлюки превосходили их числом, соотношение – пять к одному, а кардинал Мартин и Аль-Гассур потеряли сознание от подмешанного в вино снотворного. Так что в тот день Гроссбарты вполне могли погибнуть на берегах Нила, если бы судьба им не улыбнулась. Пораженные их отвагой гребцы на галере оказались осужденными узниками, а не урожденными рабами, и в точности, как их хозяева-мамлюки некогда разорвали свои цепи и одолели бывших господ, так и эти рабы взбунтовались, увидев отчаянное сопротивление Гроссбартов. Хоть и прикованные к своим местам, полуголые гребцы выставляли весла и ноги, чтобы помешать хозяевам наброситься разом на врагов и покончить с ними. Впрочем, никто из торжествующих европейцев этой помощи не заметил и не признал.
Когда последний из мамлюков подарил свою кровь великому Нилу, Гроссбарты оценили последствия битвы. Теперь у них оказалась полная рабов галера, и, как ни удивительно, от ран скончался только Мориц – последний оставшийся госпитальер: длинная рукоять зловеще торчала у него между шлемом и нагрудником. Рафаэль видел довольно сражений за время, проведенное в Белой роте, чтобы понимать: он тоже наверняка последует за немецким рыцарем еще до заката. Ведь вдобавок к навершию меча, выбившему наемнику почти все зубы, клинок прошелся по его запястью так, что едва не отсек кисть. Сплевывая кровь и осколки зубов, он отчаянно пытался остановить кровь, пока ноги не подкосились.
Мартин и Аль-Гассур катались в песке и выблевывали отравленное питье, а печального Родриго сражение, похоже, настроило на бодрый лад. Время от времени он даже смеялся, обходя поле боя и добивая нападавших. Манфрид заметил тяжкое состояние Рафаэля в тот же миг, когда по-прежнему прикованные рабы дикими криками привлекли внимание Гегеля к тому факту, что последний мамлюк проломил корму галеры, которая быстро наполнялась водой. Понимая, что им не удастся вытащить все припасы с судна, прежде чем оно затонет, Гегель с ворчанием использовал ключ, найденный на теле главного мамлюка, чтобы освободить рабов и приспособить их к делу. В итоге им удалось не только спасти припасы; рабы даже вытащили нос галеры на берег, а это значит, ее можно будет починить.
– Ну, святой? – спросил Манфрид.
– Ну, дерьмо, – ответил Гегель. – Мы теперь в самом Гипте. Давай браться за дело и искать дедовы сокровища.
Манфрид окинул взглядом измочаленное судно и принялся рубить его на дрова, а Гегель пошел перевязывать рану Рафаэля. К ужасу всех, кроме Гроссбартов, которые прикончили первого раба, попытавшегося им помешать, вскоре на месте галеры пылал гигантский костер. В какой-то момент Рафаэль потерял сознание и повалился вперед. К тому времени, как освобожденные рабы вытащили его из огня, Провидение лишило наемника левой кисти, но хорошо прижгло рану. В итоге преданный негодяй выжил, хотя прошло несколько недель, прежде чем кто-то смог разобрать слова, вылетавшие из его изувеченного рта.
Значительно выросший отряд Гроссбартов и их последователей двигался вверх по течению Нила с простодушной решимостью. Сердце Родриго еще обливалось кровью из-за гибели капитана, так что юноша даже получал мазохистское удовольствие от сложившегося положения вещей, как и Аль-Гассур, который удивительным образом умудрялся поддерживать иллюзию того, что свободно говорит по-арабски, обрушивая потоки абракадабры на освобожденных рабов – сборище обманутых военачальников и слишком наглых попрошаек, которые тащились за своими освободителями больше ради еды, чем из благодарности. Кардинал Мартин думал, что ему удалось обратить в истинную веру нескольких мусульман, а те, кого он не сумел крестить, не стали бить священника из уважения к Гроссбартам.
Зерно и сушеные фрукты быстро таяли – ртов-то было немало, но Гроссбарты и слушать не хотели Мартина, который умолял их нормировать выдачу оставшегося продовольствия. Каждый из братьев тащил сумку, набитую личными припасами; кардиналу они посоветовали поступить так же. Если бы они остались на реке, могли бы добраться хотя бы до небольшого поселения, но Гроссбарты решили, что, раз прибрежное болото уступило место песчаным пустошам, теперь обязательно надо устраивать регулярные вылазки, чтобы не пропустить могильный город. Каждые несколько дней вода подходила к концу, и они трусили обратно к Нилу, чтобы наполнить бурдюки. В конце концов от этого устали даже Гегель с Манфридом. Отчаяние уже могло искалечить дух всех членов отряда, когда Мартин вновь попытался убедить Гроссбартов покаяться в грехах.
Отряд расположился в очередной напрочь лишенной захоронений долине среди бесчисленных дюн, но здесь оказалось довольно мертвых деревьев, чтобы развести два костра. Три десятка освобожденных узников сидели на некотором расстоянии от них у собственного костра, обсуждая, что разумнее – обратиться против Гроссбартов или просто сбежать ночью. Если бы хоть один из них понимал слова, которые произносились у другого костра (как, впрочем, и наоборот), дело наверняка дошло бы до драки, но пока большинство мусульман утратили интерес к тому, зачем бородатые христиане топают пешком в пустыню, а затем возвращаются к Нилу, да еще по нескольку раз в неделю, когда запасы продовольствия тают на глазах.
– Я тебе уже дважды сказал и повторять не буду, – проворчал Манфрид, дожевывая финики. – Не в чем нам признаваться.
– Все должны исповедаться, Манфрид, – проговорил Мартин, склонив голову. – Я не буду осуждать вас, лишь Ему это позволено.
– Ей, – поправил Гегель, – это не повредит, братец.
– Так почему ты сам не начнешь? – фыркнул Манфрид.
– Она уже видела мои грехи и отпустила их, – ответил Гегель, поднимая глаза к призрачному своду небес. – Все драные прегрешения смыла до одного.
– Но ты признаешь, что грешил! – воскликнул Мартин, обрадовавшись, что дело сдвинулось с мертвой точки. – Почему бы не исповедаться мне, хоть грехи твои и отпущены, чтобы твой брат понял то, чего он не понимает: в грехах надо каяться!
– Ну ладно, – хмыкнул Гегель и потер руки, а затем прикусил губу. – Это все ведьма.
– Кто? – не расслышал Мартин.
– Ведьма? – насторожился Манфрид.
– Та, что сидела в горах. В Альпах. – Гегель посмотрел в глаза брату. – Думаю, надо и тебе признаться, раз Она все знает. Я ее того.
– Ведьму, которая в долине жила с этим, с мантилюпом? Ты ее чего?
– Нет, исповедуйся мне, – настаивал Мартин.
– Заткнись, – бросил Гегель. – Ага, та самая ведьма. Я, кхм, ее того… физически того.
– Убил, что ли? Когда успел?
– Да нет, дубина, по-плотски того. Она, ну, отлюбила меня, в общем.
– Что?! – расхохотался Манфрид. – Не заливай хоть мне, Гегель. Эта старушенция?
– Знаешь, у кого вкус есть, те понимают, что баранина лучше ягнятины, – обиделся Гегель и скрестил на груди руки.
– Женщины – это тебе не куски мяса! – возразил Манфрид.
– Ты это морской бабище скажи, которую мы на корабле съели. Но суть в чем: с этой ведьмой мне бы знать наперед, да я сплоховал и потому утратил свою чистоту. Но Она мне ее вернула. В смысле, Мария, Дева, ведьмино заклятье сделало ее на Нее похожей. – Гегель развел руки. – Видишь? Не позорно это для тех, кого Она благословила. Исповедуйся мне, и тебе простится, как мне простилось.
Мартин и хотел бы перебить, но никак не мог подобрать челюсть с песка. Манфрид продолжал смеяться, пока Гегель не отвесил ему оплеуху. Потом он пытался заговорить несколько раз, но начинал хрюкать, как только открывал рот.
– Эта старушенция? – повторил Манфрид. – Господи Иисусе, ну и ну, братец!
– А зачем, думаешь, я это сделал? – разъярился Гегель. – Думаешь, только и мечтал гроссбулку свою какой-то ведьме в дырищу засунуть? Иначе ты помер бы там от яда в ране, пиздюк эгоистичный! Цена была такая.
– Так дал бы мне помереть! – фыркнул Манфрид, но, заметив боль в лице Гегеля, посерьезнел. – Спасибо, брат. Я такого не заслужил. Правда. Не представлял даже, что ты так пострадал за меня. До черта благочестивое деяние!