В одной из многочисленных долин Инда я шел по следам древнейшей культуры Востока, которые не смогли уничтожить ни столетия, ни пески, ни наводнения, ни вторжения ариев. Мохенджо-Даро, Хараппа – осколки и кирпичи, превратившиеся в драгоценные камни. Какое удивительное зрелище представляют собой эти древние шахтерские поселки! Аккуратно проложенные улицы сходятся под прямым углом. Рабочие кварталы с одинаковыми жилищами. Производственные мастерские для помола муки, литья металла и чеканки монет, производства глиняной посуды, осколки которой легко найти тут же. Городские зернохранилища, которые занимают (так и хочется употребить слово, словно перенесясь во времени и пространстве) несколько «блоков». Здесь есть общественные бани, канализация и водостоки, а жилые кварталы поражают удобством и красотою без излишеств. Нет ни памятников, ни огромных скульптур, лишь скромные безделушки и драгоценности лежат под землей на глубине 10–20 метров. Это признаки искусства, лишенного тайны и строгих законов, служащего только для того, чтобы в полной мере удовлетворить нужды хвастливых и чувствительных богачей. Все это напоминает путешественнику пороки и добродетели больших современных городов, предвосхищает столь распространенные формы быта западной цивилизации. Не только для сегодняшней Европы, но и для Соединенных Штатов Америки – это своеобразная модель.
Можно попытаться представить себе, что круг истории замкнулся. Тогда мы увидим, что городская, промышленная, буржуазная культура, возникшая в городах Индии, по сути ничем особенным не отличается от европейской цивилизации, ведь она также прошла длительный период эволюции и формирования своих собственных принципов (на основе европейских) и теперь должна была в полной мере сравняться с противоположной стороной света. Даже в чертах юного Старого Света уже проступал лик Нового.
Я с подозрением отношусь к внешним различиям и мнимым контрастам, они мало о чем говорят. То, что мы называем «экзотичностью», является всего лишь другим представлением о ритме жизни, формировавшимся в течение многих столетий и временно нам не доступном. Однако эти разные представления могут сосуществовать равноправно, ведь Александр Македонский сумел наладить хорошие отношения и с греческими царями и с теми, кто жил на берегах реки Джума, а империи скифов и парфян тоже сумели найти понимание, и римляне совершали морские к экспедиции к берегам Вьетнама, а монгольские правители отправлялись в дальние походы. Когда Средиземноморье скрылось вдали, а самолет приземляется в Египте, взору открывается удивительная гармоничная картина: смуглые пальмовые рощи, зеленоватая вода (увидев ее, понимаешь, почему эту реку зовут «зеленым Нилом») и светло-коричневый песок с фиолетовым илом. Но особенно поражает вид многочисленных деревушек с высоты птичьего полета. Они не имеют строгих границ и состоят из беспорядочного множества домов и переулков, что так характерно для Востока. Противопоставив все это Новому Свету, испанец, как, впрочем, и англосакс, как в XVI, так и в ХХ столетии посетовал бы на отсутствие четкого геометрического плана, не так ли?
После Египта полет над Аравией представляет собой вариации на одну и ту же тему: пустыня. Поначалу скалы напоминают разрушенные замки из красного кирпича над опаловыми песками. Впрочем, сюжет картины усложняется странными ручейками, сбегающими по высохшим руслам рек, по форме они похожи на поваленные деревья, водоросли или даже кристаллы: вместо того, чтобы слиться в одну реку, ручейки образуют множество мелких ответвлений. Далее земля кажется истоптанной чудовищным животным, которые изнемогло, пытаясь ударами копыт выжать из нее влагу.
Как удивительно нежен цвет этих песков! Говорят, что цвет пустыни – телесный: это кожа персика, чешуя рыбы, отблеск перламутра. В Акабе есть целебная вода неправдоподобно синего цвета, а вот безжизненный, углубляющийся горный массив тает в сизых, переливчатых красках.
Ближе к вечеру пески постепенно покрываются туманом: он сам будто лунный песок припадает к земле на фоне зелено-голубого прозрачного неба. Ни происшествий, ни изменений в пустыне не случается. С наступлением вечера ее очертания расплываются: она превращается в огромную бесформенную розовую массу, чуть более плотную, чем небо. Пустыня остается наедине с собой. Мало-помалу туман берет верх, скрывая все и оставляя лишь ночь.
Едва я успел покинуть Карачи, как мой новый день начинался уже в волшебной и непостижимой пустыне Тар: вдали мелькали небольшие поля, отделенные друг от друга обширными песчаными пространствами. Затем обработанные земли соединяются в череду розоватых или зеленых участков, подобно поблекшим, но очаровательным цветам древнего настенного ковра, потертого от времени и не единожды заштопанного. Да, такова Индия.
Застроенные участки встречаются нечасто, и, хотя не имеют общих для всех узнаваемых форм и цвета, их не назовешь бесцветными или бесформенными. Как бы их ни группировали, они составляют единое целое, это нечто большее, чем просто пространство, кажется, будто над их планом бесконечно долго размышляли – это похоже на географические фантазии Клее. Порядок выглядит диковинным, удивительно изысканным и произвольно свободным, несмотря на постоянное повторение трех элементов в каждой деревне: сетка полей и роща с прудом посередине.
Заход на посадку в Дели на бреющем полете позволил немного поразмыслить о романтической Индии: разрушенные храмы в густых зеленых зарослях. Вода была такой застоявшейся, такой илистой, такой густой, что казалась разлитым маслом. Пролетая над Бихаром, мы поглядели на его скалистые холмы и леса, рядом начиналась дельта: земля была возделана до последнего дюйма, каждая нива походила на драгоценность, зеленое золото, чуть сверкающее в воде, которая питала эти земли, окруженные чудесной изгородью с темными колышками. Нет ни одного голого места, границы закруглены, заборы примыкают друг к другу, поля выглядят словно клетки в живой ткани. Ближе к Калькутте число поселков стало увеличиваться. Словно в муравейнике, хижины громоздились одна над другой в зеленых зарослях, их и без того яркий цвет оттеняла темно-красная черепица некоторых крыш. И едва мы приземлились, как начался проливной дождь.
После Калькутты мы переправились через дельту Брахмапутры. Это настоящее чудовище среди рек, ее неукротимое течение напоминает зверя. Окружающее пространство было отделено водой, и все терялось из виду, кроме, пожалуй, полей джута, которые с самолета по форме были похожи на квадрат белесого мха на оттеняющем зеленом фоне. Вокруг деревень росли деревья, выплывающие из воды, словно букеты. Было видно несколько лодок, сновавших туда и обратно.
Индия, страна, где так много безлюдных песков и безземельных людей, полна противоречий. Представление о ней, составленное за те восемь часов, которые длилось наше путешествие из Карачи в Калькутту, окончательно оторвало нас от Нового Света. Ничто вокруг не напоминало о равномерно разбитой на участки, одинаковые, будто плитки на мостовой, возделанной земле Среднего Запада или Канады, ни тем более о мягком бархате тропических лесов, которые в недавно открытых областях Южной Америки принялись безжалостно вырубать, едва человек смог туда попасть. Глядя на эти земли, разделенные на крошечные участки и возделанные до последнего арпана[5], европеец прежде всего испытывает давно знакомое чувство. Но непритязательность этих полей, мягкие очертания рисовых плантаций, устроенных без единой схемы всегда по-разному, эти нечеткие, будто заштопанные контуры – это все тот же самый ковер, только с изнанки, если сравнить его с красками и четкими формами европейской деревни.
Простой пример, но он служит прекрасной иллюстрацией того, насколько отличны друг от друга позиции в Азии и Европе в отношении собственных цивилизаций (а что касается последней, то и относительно ее американского отпрыска). Фактически одна цивилизация может существовать лишь в противовес другой, одна будет всегда процветать, другая же – постепенно гибнуть, как, например, происходит в контексте совместного предпринимательства: одна – находится в выигрыше, получает все материальные преимущества, оставляя другую в убытках и нищете. Если существует постоянная демографическая экспансия и уделяется должное внимание прогрессу в области промышленности и сельского хозяйства, то предложение растет быстрее спроса (но до каких пор это будет продолжаться?), в противном случае революции будут неизбежны, ведь именно к ним, начиная с XVIII века, ведет постоянное уменьшение числа выделяемых на душу населения благ, сумма которых при этом относительно неизменна. Европа, Индия, Северная и Южная Америка, не исчерпываются же они всевозможными сочетаниями природных условий и населения? Американская Амазония, тропический регион, бедный и безлюдный (здесь один показатель компенсирован другим), противопоставлена Южной Азии, тоже бедному тропическому региону, однако же совершенно перенаселенному (здесь один показатель усугубляет другой). То же самое можно сказать и о регионах с умеренным климатом – о Северной Америке с ее огромными ресурсами и сокращающимся населением и о Европе с относительно ограниченными ресурсами и растущим числом населения. Как бы это ни было очевидно, Южная Азия навсегда останется континентом, принесенным в жертву.
XV. Толпа
Говоря о мумифицированных городах Старого Света или о находящихся в стадии зародыша городах Нового, следует отметить, что именно с городской жизнью связаны наивысшие достижения нашего материального и духовного потенциала. Крупные города Индии представляют собой особую среду. То, что мы считаем проказой (и этого нужно стыдиться, словно собственных недостатков), на самом деле внутри этой системы является всего лишь данностью процесса урбанизации, выраженной в следующем: небольшие населенные пункты по вполне разумным основаниям объединяются (насколько это возможно в условиях действительности) в миллионные города. Мусорные отходы, беспорядок, тесное соседство, лишнее беспокойство, разрушенные здания, хижины, пыль, грязь, раздражение, навоз, моча, гной, пот, дурной запах – все это подвергает сомнению утверждение о том, что процесс урбанизации ставит целью защитить человечество. Все то, что мы так ненавидим, за что платили такой дорогой ценой, все эти побочные эффекты человеческого общежития здесь не имеют предела. Более того, они создают естественную среду, необходимую для дальнейшего развития жизни. Согласно мировоззрению любого индивида, улица, переулок или тропинка должны приводить его к дому, в котором он сидит, спит, ест и даже собирает мусорные отходы. Но на самом деле эти элементы дорожной инфраструктуры представляют собой что-то вроде еще одной домашней обязанности, ведь прежде чем попасть к себе, человек должен пробраться или даже просочиться сквозь толпу та