ать за ходом истории, мы бы поняли, каким образом органические вещества постепенно превращаются в торф, каменный уголь и нефть. Да и сам я долго наблюдал за одним из этапов подобного преобразования, когда застоявшаяся в земле вода начинала постепенно густеть, отливая всеми цветами радуги. Бывшие с нами рабочие отказывались понимать, что мы мучаем себя и их из-за бесконечного поиска останков и черепков. Однако особое значение эмблемы с надписью «инженер» на наших пробковых шлемах немного их приободряло, рабочие считали, что археология – лишь предлог для более существенных изысканий.
Иногда тишину нарушали животные, испуганные присутствием человека: удивленный олененок с белым хвостом, стайка страусов эму, белые цапли, всколыхнувшие воду и полетевшие прочь.
В дороге к нам присоединились другие рабочие, забравшиеся на локомотив по лестнице. Остановка: двенадцатый километр, окончен еще один переезд, и теперь надо идти пешком до строительных складов. Они расположены в рощице, окруженной полем, так характерной для этой местности, и заметны издалека.
Вопреки ожиданиям, вода здесь не застаивается, течет легко; под слоем ила множество ракушек, особенно там, где болотная растительность пускает корни. Топь полна зелеными островками колючих рощиц, где индейцы издревле разбивали свои лагеря и где теперь находят следы их пребывания.
Каждый день мы благополучно добирались до одной из них по тропинке, протоптанной нами и выложенной кусками сломанных шпал, собранных по пути. Мы проводили здесь большую часть времени, с трудом дыша и утоляя жажду нагретой солнцем болотной водой. К концу дня за нами приходил локомотив, иногда присылали и другое транспортное средство, прозванное дьявольским, – это была специальная платформа, которую рабочие должны были двигать, отталкиваясь вручную с разных сторон от твердой суши. Мы невероятно уставали, постоянно мучились от жажды, но по возращении никак не могли уснуть в «пустыне» Порту-Эсперанса.
В сотне километров отсюда находилась ферма, и мы решили остановиться на ней, прежде чем отправиться к местам обитания племени кадиувеу. Французская фазенда (как ее называли на линии) располагалась примерно на 50 000 гектарах земли, что соответствовало участку железной дороги в 120 километров. По этим полям, поросшим зеленым кустарником и жесткой травой, бродил скот – около 7000 голов (в тропиках одному животному достаточно от 6 до 10 гектаров), и периодически его поставляли в Сан-Паулу по железной дороге. На этом участке находились две или три станции: одна из них, Гуайкурус, была пассажирской – она получила свое название от известных воинственных племен, которые когда-то обитали в этих краях. Кадиувеу – последние выжившие на бразильской территории потомки этого племени.
Фазендой управляли двое французов, объединившие усилия с несколькими семьями пастухов. Одному из них было около сорока лет, его звали Феликс Р., а по-свойски просто – Дон Феликс. Несколько лет тому назад он был убит индейцем. Имени второго француза, который был помоложе, я не помню.
Во время Первой мировой войны один из наших хозяев служил в армии, другой был еще подростком. Благодаря отчаянному характеру и некоторым другим склонностям оба они стали марокканскими колонистами. В Нанте они занимались спекуляцией, но вдруг, неизвестно почему, решили пуститься в странное приключение и отправились в эти забытые богом земли Бразилии. Как бы то ни было, но Французская фазенда через десять лет после ее основания зачахла из-за недостатка средств на покупку скота и современного оборудования, ведь деньги в основном вкладывали в приобретение новых земель.
В просторном бунгало, построенном на английский манер, наши хозяева вели скромный образ жизни то ли скотоводов, то ли бакалейщиков. И действительно, во всей округе это фермерское угодье было единственным предприятием, которое торговало продуктами питания. Трудившихся на ферме крестьян называли empregados: это были наемные рабочие или батраки, они покупали то, что сами же и производили, и в результате такой «деловой игры» оказались должны сами себе, таким образом, предприятие работало практически без денег. Цены на производимые здесь товары, по сложившемуся обычаю, в два-три раза превосходили привычную рыночную стоимость, и дела на фазенде могли бы идти очень успешно, если бы коммерческий аспект не оставался второстепенным. В этом было что-то удручающее. По субботам рабочие, собрав немного сахарного тростника, возвращались в свои хижины. Тростник почти тотчас же отжимали на фазенде в специальных машинах – engenho, при этом стебли измельчали тремя вращающимися цилиндрами из грубо отесанных древесных стволов, а затем в больших жестяных тазах выпаривали сок, который разливали по специальным формам, где он, остывая, превращался в зернистую массу рыжеватого цвета, так называемую рападуру – неочищенный сахар. Готовую продукцию доставляли в находящийся тут же магазин. Вечером рабочие становились уже покупателями и по полной цене приобретали для детей единственное лакомство в сертане.
Наши хозяева философски относились к такому способу ведения хозяйства, общались с рабочими только по служебным вопросам. Так как людей их круга по соседству не было (поскольку между фазендой и ближайшими плантациями находилась индейская резервация), то избранный ими суровый образ жизни, без сомнения, как нельзя лучше защищал их от скуки. Единственное, что они позволяли себе на материке, – немного выпивать и покупать одежду. В этом пограничном районе страны смешались друг с другом разные традиции: бразильские, парагвайские, боливийские, аргентинские. В моду вошли пампасы – боливийские шляпы из тонко сплетенной коричневато-серой соломы, с широкими чуть загнутыми полями и высокой тульей, и ширипу – своего рода пеленка для взрослых из хлопка пастельных тонов с сиреневыми, розовыми или голубыми полосками, она прикрывала бедра и на икрах заправлялась в белые сапоги из грубого полотна. В прохладные дни вместо ширипу надевали бомбашу – пышные, как у зуавов, шаровары, с изящной вышивкой по бокам.
Все дни напролет хозяева проводили в корале, нужно было осматривать животных, делить на группы, выбирать кого-то на тот случай, если вдруг поступит предложение о продаже. В жуткой пыли, под громкие крики управляющих животные тянулись друг за другом, чтобы хозяева, разглядев их, решили, кого в какой загон следует отправить. Длиннорогие зебу, упитанные коровы и испуганные телята проходили через узкий огражденный коридор. Иногда быки упрямились, тогда лассоейро, ловко раскрутив над головой тонко сплетенную сорокаметровую веревку, бросал ее, и через мгновение бык был усмирен, а всадник, торжествуя, поднимал лошадь на дыбы.
Два раза в день – в 11:30 утра и в 7 часов вечера – все собирались под сводами перголы, окружавшей жилые комнаты, чтобы совершить традиционный обряд – шимарран, то есть выпить чашечку мате через специальную соломинку. Известно, что мате – дерево того же семейства, что и наш вечнозеленый дуб. Веточки мате слегка подсушивают на дыму в подземной печи и тщательно размалывают в порошок желтовато-зеленого цвета, его подолгу можно хранить в деревянных бочонках. Я слышал, что с тех пор, как напиток под этой маркой стал продаваться в Европе, он претерпел столь существенные изменения, что теперь не имеет ни малейшего сходства с настоящим.
Существует несколько способов заваривать мате. В полевых условиях, когда мы сильно уставали, невозможно было ждать, чтобы соблюсти все правила. Нам хотелось побыстрее добиться того бодрящего эффекта, который приносит этот напиток, и мы просто бросали щепотку порошка в холодную воду, а затем слегка подогревали ее на огне – очень важно не позволить мате закипеть, поскольку тогда он теряет все свои полезные свойства. Это называют «chá de maté», что буквально означает «настойка наоборот», – темно-зеленая маслянистая жидкость, словно чашка крепко заваренного кофе. Когда времени заварить напиток не хватает, делают «téréré» и посасывают через трубку настой замоченного холодной водой порошка. Чтобы избежать горького привкуса, можно приготовить maté doce, по рецепту парагвайских красавиц: порошок следует карамелизировать, смешать его с сахаром и подержать над огнем, затем влить эту кипящую жижу в воду, подогреть и процедить. Правда, среди любителей мате я еще не встречал тех, кто, зная множество способов приготовления напитка, не ценил бы более всего шимарран, ведь это одновременно и общий ритуал и семейная забава, во всяком случае именно так к этому относились жители нашей фазенды.
Гости и хозяева рассаживались вокруг маленькой девочки (ее называли china) с чайником и горелкой в руках; у нее было и еще одно приспособление – cuia – калебас с серебряным отверстием или, как было принято в Гуайкурусе, рог зебу, искусно украшенный одним из работников. Сосуд на две трети наполняли порошком мате, девочка вливала в него горячую воду, тщательно размешивая, до тех пор пока не получалась вязкая масса, затем окунала туда серебряную трубочку, к которой крепилась маленькая колбочка, снабженная отверстиями. Предварительно это приспособление нужно хорошо прочистить, чтобы трубку можно было свободно опустить до самого дна сосуда. В небольшом углублении скапливалась жидкость, а трубка должна была оставаться практически неподвижной, чтобы не всколыхнуть осевшую вязкую массу. Тем не менее, чтобы в трубку попадала не только вода, ее нужно слегка проворачивать. Так начинается ритуал шимарран. Калебас прежде всего предлагают хозяину дома, он несколько раз втягивает настой через трубку и передает сосуд следующему, и так далее – по кругу: сначала мужчины, потом женщины, если они присутствуют, до тех пор, пока жидкость не закончится.
Первые несколько глотков поистине восхитительны, во всяком случае для тех, кто уже умеет пить этот напиток. Если же это происходит впервые, то, как правило, сначала сильно обжигаешься, слишком глубоко опустив трубочку, вода в сосуде очень горячая. На поверхности получается пышная пенка – горькая и душистая, кажется, что всего в двух каплях – аромат огромного леса. В мате содержатся такие же алкалоидные вещества, как и в чае, кофе, шоколаде. От крепости и количества выпитого мате зависит и его эффект: успокаивающий или бодрящий.