Разумеется, не следует сравнивать мате ни с амазонской гуараной, о которой еще пойдет речь, ни с пресловутой боливийской кокой: когда разжевываешь эти безвкусные сухие листья, скатываешь во рту волокнистый шарик с привкусом травяного отвара и чувствуешь, как немеет слизистая оболочка, язык превращается в чужеродное тело. Пожалуй, мате можно сравнить по эффекту только с жевательным табаком, приправленным бетелем, хотя новичка он пугает обильным выделением слюны с довольно неприятным привкусом.
Племена индейцев кадиувеу жили в низинах на левом берегу реки Парагвай, между их поселением и фермерскими угодьями Французской фазенды находились заросшие холмы Серрада-Бодокена. Наши хозяева считали, что индейцы глупы, ленивы и занимаются только воровством и пьянством, а потому, если те случайно заходили на пастбища, то их грубо выгоняли. Фермеры полагали, что наши исследования заранее обречены на неудачу, однако, несмотря на то, что они с неодобрением относились к экспедиции, все же оказали нам щедрую поддержку, без которой мы бы не смогли осуществить наши намерения. Но каково же было их удивление, когда несколько недель спустя мы вернулись с несколькими буйволами, нагруженными, как в караване: мы привезли большие расписанные керамические кувшины, украшенные необычным орнаментом поделки из козлиной кожи, деревянных идолов из исчезнувшего пантеона божеств… Для них это было настоящим открытием, повлекшим за собой странные изменения. Два-три года спустя меня посетил Дон Феликс, случайно оказавшийся в Сан-Паулу, из разговора я узнал, что с индейцами у него теперь партнерские отношения, забыты былые времена, когда он высокомерно обращался с местным населением, он теперь gone native[14], как сказали бы в Англии. Маленькая мещанская гостиная на фазенде теперь была обтянута раскрашенной кожей, повсюду стояла глиняная посуда индейского производства, словно наши друзья решили поиграть в марокканский или суданский базар словно колониальные чиновники, которыми им и надлежало быть. Индейцы стали их постоянными поставщиками, их всегда очень тепло принимали, и для товарообмена на фазенду они приходили целыми семьями. Но как далеко могла зайти эта близость? Нетрудно догадаться, что холостяки-европейцы, жившие на фазенде, едва ли могли устоять перед прекрасными индейскими девушками, особенно во время празднеств, когда полуобнаженные индеанки подолгу украшали себя, расписывая свои тела изысканными синими и черными завитками, покрывавшими их кожу словно облегающие кружевные платья. Как бы то ни было, но где-то между 1944 и 1945 годом, я узнал, что Дон Феликс был убит одним из своих новых знакомых. В его смерти виновны не столько индейцы, сколько та самая этнографическая экспедиция молодых ученых, которая десять лет назад побывала в его доме, изменив его взгляды на жизнь.
Фермерский магазин снабдил нас тогда продуктами: вяленое мясо, рис, черная фасоль, мука из маниоки, мате, кофе и немного рападуры. Нам предоставили вьючных животных: лошадей – для перевозки людей, и быков – для багажа, поскольку мы везли предметы для обмена с индейцами, для того чтобы пополнить нашу коллекцию этнографических материалов. Это были детские игрушки, стеклянные бусы, зеркала, браслеты, кольца, духи и, наконец, отрезы ткани, покрывала, одежда и инструменты. Работники фазенды вынуждены были нас сопровождать, хотя и не очень желали этого, поскольку мы отрывали их от празднования Рождества в семейном кругу.
В деревнях нас ждали. О нашем приезде на фазенду узнали индейские пастухи вакейрос, им было известно и то, что «иностранцы» везут «подарки». Все это вызывало у них тревожные чувства, что объяснялось прежде всего тем, что нас подозревали в намерении захватить их земли.
XIX. Налике
Налике, своеобразная столица индейского поселения кадиувеу, находится приблизительно в ста пятидесяти километрах от Гуайкуруса, в трех днях пути верхом на лошади. Поскольку навьюченные волы идут очень медленно, их приходится отправлять вперед. Прежде всего мы собирались взобраться по склонам Серрада-Бодокены и переночевать на плато, на самом краю фермерских угодий. Очень скоро мы оказались в узкой долине, поросшей высокими травами, в которых наши лошади передвигались с трудом. Путешествие осложнялось еще и грязными болотными топями, встречающимися по дороге. Лошади спотыкались, пытаясь нащупать копытом твердую почву, и наконец мы снова выбирались к высоким травам; и сразу под пологом листьев мы заметили целую тьму клещей, устроивших себе гнездо, по форме напоминавшее большое яйцо. Тысяча оранжевых жучков облепили растение. Оказавшись на теле жертвы, они растекаются по его поверхности, обтекая ее словно мокрая тряпка, а затем впиваются в кожу. Бороться с ними можно лишь опередив их: надо спрыгнуть с лошади, полностью раздеться и, пока они еще только на одежде, быстро убить, в это время попутчики должны внимательно осмотреть вашу кожу, не удалось ли какому-нибудь насекомому впиться. Крупные одиночные паразиты серого цвета не так страшны: они вцеплялись в кожу, не доставляя особенной боли, и на теле их можно было найти на ощупь, заметив через несколько часов или дней небольшие припухлости, когда они уже успевали глубоко впиться, и тогда удалить их с помощью ножа.
Наконец, пройдя сквозь колючий кустарник, мы вышли к пологой каменистой дороге, ведущей в сухой лес, в котором кактусы росли рядом с деревьями. Едва мы обошли высотку, поросшую большими колонновидными кактусами, как разразилась гроза, собиравшаяся еще с утра. Мы спешились и решили укрыться под каменными сводами пещеры, хотя и сырой, но спасающей от ливня. Как только мы вошли внутрь, раздался странный писк – это были летучие мыши, которых здесь называют морсэгу. Они спали, облепив каменные своды, а мы нарушили их покой.
Когда дождь закончился, мы продолжили путь в густом и темном лесу, полном свежих запахов и диких растений. Вот женипапо – фрукт с крупными, терпкими на вкус плодами; гуавира – растет, как правило, на прогалинах и славится тем, что ее всегда прохладная мякоть хорошо утоляет жажду; дающее орехи кешью кажу, которое занимает бывшие индейские лесные делянки.
Равнина постепенно приобретала характерный для Мату-Гросу вид плато, поросшего редкими деревьями и высокой травой. Мы приблизились к месту наших исследований, обошли трясину и высохшую на ветру грязь, по которой бегали болотные птицы. Впереди показались хижина и загоны для скота – пост Ларгон. Там мы застали семью, занятую разделкой молодого быка, которого готовили на продажу. В его окровавленном остове, крича от удовольствия, несколько голых ребятишек играли «в лодочку» и качались. В сумерках над костром, разведенным под открытым небом, поджаривали шурраско, жирные капли падали в огонь, а урубу – грифы-стервятники – целыми стаями спускались с гор к месту, где разделывали мясо, и сражались с собаками за кровь и выпотрошенные внутренности быка.
Покинув Ларгон, мы двинулись по «тропе индейцев». Сьерра, неожиданно меняясь, вела то вверх, то вниз, из-за неровной скалистой местности нам приходилось идти пешком, держа лошадей за поводья. Тропа следовала вдоль горного ручья, его не видно, а только слышно журчание воды на перекатах. Недавно прошел дождь, и идти по мокрым камням и грязным лужам очень скользко. Наконец на краю сьерры мы наткнулись на круглую площадку индейской стоянки, где удалось немного передохнуть, прежде чем отправиться дальше – через болото.
В 4 часа вечера, изрядно устав, мы сделали остановку – между деревьев натянули гамаки, подвесили противомоскитные сетки, проводники развели огонь и приготовили обед из риса с вяленым мясом. Нас так мучила жажда, что мы без отвращения выпили несколько литров мутной от примеси почвы болотной воды, добавив в нее марганцовки. День подходил к концу. За серой кисеей москитных сеток пламенело небо. Едва удалось уснуть, как нас разбудили проводники. Они уже запрягли лошадей, нужно было продолжать путешествие. В теплое время года лошадей щадили и пользовались для переходов ночной прохладой. Вялые, сонные, немного продрогшие, мы пробирались по узкой, освещенной луной тропинке. Лошади спотыкались, близилось утро. К 4 часам утра мы добрались до Питоко, где некогда находился пост Службы защиты индейцев. Теперь там три разрушенных дома, между которыми кое-как удается подвесить гамаки. Река Питоко течет плавно; беря начало в Пантанале, через несколько километров она вновь теряется в нем. У нее в сущности нет ни источника, ни устья, кое-где русло и вовсе пересыхает. Для неопытного путешественника настоящую угрозу представляют пираньи, обитающие в реке, но для осторожного индейца они – не помеха: здесь купаются и набирают воду. Несколько индейских семей по-прежнему живут в этих болотах.
Мы забрались в самую глубь болот: то затопленные водой ямы между зарослей кустарника, то обширные грязные топи, без единого дерева вокруг. Для этого путешествия нам больше подошел бы вол под седлом, чем лошадь. Грузным животным можно управлять с помощью веревки, привязанной к кольцу, продетому в ноздри, и вол лучше переносит переходы по трясине, иногда погружаясь в воду по грудь.
Наконец удалось выйти на равнину, которая, вероятно, тянулась до реки Парагвай. Здесь нас застигла сильная буря, дождевая вода даже не успевала впитываться в землю. На горизонте не было ни одного дерева, и негде было укрыться; оставалось только идти дальше. Наши навьюченные лошади, да и мы сами промокли до нитки, то слева, то справа сверкала молния, словно кто-то палил из боевых орудий. Спустя два часа испытания закончились: дождь перестал, но на горизонте еще полыхали зарницы, как это бывает в открытом море. Уже на краю равнины мы заметили глинистую террасу высотой в несколько метров, на которой расположился десяток хижин, их силуэты вырисовывались на фоне неба. Мы прибыли в Энженью, неподалеку от Налике, и решили остановиться здесь перед тем, как попасть в прежнюю столицу края, к 1935 году состоявшую лишь из пяти небольших хижин.