Неудивительно, что равнина, окружающая Куябу, порой похожа на поле боя, а бугры, поросшие травой и густым кустарником, напоминают о золотой лихорадке. Еще сегодня случается, что житель Куябы, копаясь в огороде, находит самородок. В виде песчинок золото встречается повсюду. В Куябе нищие заняты поисками золота, их можно видеть за работой в русле ручья, который пересекает нижний город. Один день усилий приносит достаточно, чтобы поесть, и у многих торговцев есть маленькие весы, которые позволяют обменять щепотку золотого песка на мясо или рис. Сразу после ливня, когда по городу несутся потоки, дети бросаются к ним, вооружившись шариками из золотистого воска, которые они окунают в течение, ожидая, что мелкие сверкающие частицы прилипнут к нему. Жители Куябы утверждают, впрочем, что золотая жила проходит под их городом на многометровой глубине; она залегает, говорят, под скромным офисом Банка Бразилии, и это сокровище делает его более богатым, чем от суммы, хранящиеся в его несгораемых сейфах.
С прежних славных времен Куяба сохраняет медлительный и церемонный стиль жизни. Для иностранца первый день проходит в хождении по площади, которая отделяет гостиницу от дворца губернатора: необходимо вручить визитную карточку, которую, час спустя, адъютант, усатый жандарм, с учтивостью возвращает. С полудня до 4 часов город погружается в сон. После сиесты я нанес почтительный визит губернатору (тогда еще «наместнику»), который уготовил этнографу вежливый и скучный прием. Индейцы? Он, конечно, предпочел бы, чтобы их не было. Что они для него, как не раздражающее напоминание о его политической опале, доказательство его удаления в захолустье? У епископа тоже повторилась старая история: индейцы, попытался он мне объяснить, не такие дикие и глупые, как кажется. Могу ли я представить, что индеанка бороро подстрижется в монахини? Что монахи из Диамантину смогли – ценой скольких усилий! – воспитать из троих паресси сносных столяров?
Что до интересов науки – миссионеры действительно собрали все, что стоило того, чтобы быть сохраненным. Известно ли мне, что безграмотная Служба защиты пишет бороро с тональным ударением на конечной гласной, когда падре Такой-то установил, двадцать лет назад, что оно должно быть на средней? Что же до легенд, они знают легенду о потопе, доказательство, что Господь не захотел, чтобы они остались проклятыми. Я собираюсь ехать к ним, хорошо. Но мне настоятельно рекомендуется воздержаться от обесценивания труда святых отцов: никаких зеркал или бус. Ничего, кроме топоров – эти лентяи должны осознать святость труда.
Враз покончив с этими условностями, можно перейти к серьезным вещам. Дни протекают в комнате за лавкой ливанских торговцев, называемых turcos. Это полуоптовики-полуростовщики, которые снабжают скобяным товаром, тканями и медикаментами дюжины родственников, клиентов и протеже, каждый из которых, со взятым в долг товаром, отправится с несколькими быками или на пироге вымогать последние мильрейсы в глубь бруссы или вдоль рек. И все ради того, чтобы после двадцати или тридцати лет существования столь же жестокого для него, как для тех, кого он эксплуатирует, удалиться от дел.
Пекарь приготовит мешки болаша, круглых лепешек из пресного теста, замешанных с жиром. Твердые как камни, они становятся мягкими на огне. Но прежде раскрошившись в дорожной тряске и пропитавшись потом быков, они превращаются в неподдающийся описанию продукт, такой же прогорклый, как вяленое мясо, заказанное у мясника. Тоскующий мясник Куябы одержим одним желанием, которое вряд ли когда-нибудь исполнится: он мечтал о том, чтобы когда-нибудь в Куябу приехал цирк, он бы так хотел увидеть слона: «Столько мяса!»
Были, наконец, братья Б., французы, корсиканцы по происхождению, давно обосновавшиеся в Куябе, по какой причине – неизвестно. Они с некоторой робостью говорили на своем родном языке, далеком и мелодичном. Перед тем как стать владельцами гаража, они охотились на белых цапель и так описывали свой способ: на земле располагались рожки из белой бумаги, куда большие птицы, очарованные этим чистым цветом, который был и их собственным, утыкались клювом и, ослепленные этим колпаком, без сопротивления позволяли схватить себя. Красивые перья обрывают с живой птицы в брачный период. У них были целые шкафы, полные этих перьев: как только мода на них прошла, они перестали продаваться. Затем братья Б. какое-то время были искателями алмазов. А теперь специализировались на снаряжении грузовиков, которые пускали, как некогда корабли через неизвестные океаны, по дорогам, где и груз и само транспортное средство рисковали оказаться на дне ущелья или реки. Но если все проходило благополучно, прибыль в 400 % возмещала понесенные затраты.
Очень часто я путешествовал по окрестностям Куябы на грузовике. Накануне отъезда запасались канистрами с бензином, в количестве гораздо большем, чем требовалось на дорогу туда и обратно, поскольку ехать почти все время приходилось на первой и на второй скорости. В распоряжении были продукты и оборудование для разбивки лагеря, чтобы дать пассажирам возможность отдохнуть или укрыться в случае дождя. С двух сторон крепились домкраты и инструменты, а также запас тросов и досок для восстановления разрушенных мостов. На заре мы взгромождались поверх груза, устраиваясь, как на верблюде, и грузовик, покачиваясь, отправлялся в путь. В середине дня начинались первые трудности: затопленные или заболоченные земли нужно было застелить досками. Я потратил три дня, перетаскивая дощатый настил, вдвое длиннее грузовика, пока не был преодолен трудный участок. Иногда мы увязали в песке, и тогда приходилось рыть под колесами ямы и заполнять их листвой. Даже когда мосты были целы, нужно было полностью разгрузить грузовик, чтобы уменьшить его вес, а затем снова нагрузить, перетащив поклажу по расшатанным доскам. Если же мосты пострадали от лесного пожара, мы разбивали лагерь, чтобы их восстановить, а потом разобрать – доски могли понадобиться в другой раз. Наконец, были большие реки, через которые можно было переправиться только на пароме – три пироги, соединенные перекладинами, которые, под весом даже порожнего грузовика, погружались в воду до кромки. Иногда противоположный берег оказывался слишком крутым или слишком топким, чтобы автомобиль мог выбраться на него. И требовалось спешно разведывать пешком место для более удачного причаливания или брода.
Люди, управлявшие грузовиком, привыкли путешествовать неделями, а иногда и месяцами. Их было двое: водитель и его помощник. Первый был за рулем, второй, забравшись на подножку, высматривал препятствия, наблюдая за движением вперед, подобно моряку на носу корабля, который помогает лоцману преодолеть фарватер. У них под рукой всегда был карабин, так как нередко прямо перед грузовиком резко останавливались косуля или тапир, больше из любопытства, чем из страха. Стреляли по видимой цели, и удача означала остановку: нужно было содрать шкуру, распотрошить животное, разделать части туши на пласты мяса, как картофель, который чистят по спирали до центра. Пласты тотчас натирались всегда готовой смесью соли, перца и измельченного чеснока. Их раскладывали на солнце и оставляли до следующего дня, чтобы повторить операцию, и так несколько дней. Так получают carne de sol (вяленое мясо), не такое вкусное, как carne de vento, которое сушат подвешенным на жердь, на ветру в тени, но зато оно дольше хранится.
Странное существование ведут эти виртуозные водители, всегда готовые выполнить самый сложный ремонт, поспешно сооружая и устраняя свалку из деталей на переезде, способные оставаться на многие недели в густых зарослях рядом со сломанным грузовиком, пока не проедет другой грузовик и не объявит тревогу в Куябе и пока из Сан-Паулу или Рио не доставят необходимую деталь. В ожидании они разбивают лагерь, охотятся, стирают, спят и терпеливо ждут. Моему лучшему водителю удалось избежать правосудия после совершенного им преступления, о котором он никогда не говорил. О нем знали в Куябе, но все молчали: только он мог решиться на самый трудный маршрут. В глазах окружающих он каждым днем своей рискованной жизни с лихвой расплачивался за чью-то другую, отнятую им.
Когда мы покидали Куябу около 4 часов утра, была ночь. Глаз угадывал несколько церквей, облицованных искусственным мрамором от фундамента до колокольни. Грузовик подпрыгивал, проезжая по мощенным речным камнем окраинным улицам, обсаженным стриженными в форме шаров манговыми деревьями. Похожая на фруктовый сад из-за естественного редкого расположения деревьев, саванна создает иллюзию обустроенного пейзажа, хотя мы уже давно едем по бруссе. Дорога достаточно быстро становится трудной: она взбирается вслед за рекой каменистыми зигзагами, которые то и дело пересекают ямы и топкие броды с вырубками.
Поднявшись немного наверх, мы увидели тонкую розовеющую линию, слишком неподвижную, чтобы ее можно было спутать с отблесками зари. В течение долгого времени мы сомневались в ее природе и реальности. Но после трех или четырех часов пути по каменистому склону взгляду открывается более широкий горизонт, и сомнения исчезают: с севера на юг протянулась красная стена, возвышающаяся на двести-триста метров над зеленеющими холмами. К северу она медленно понижается, переходя в плато. Но со стороны юга, откуда мы приближаемся, постепенно проступают детали. На стене, которая казалась только что безупречно ровной, становятся видны узкие расселины, выступающие вперед скалы, балконы и платформы. В этом каменном творении есть широкие площадки и ущелья. Грузовик потратит множество часов, перед тем как взберется по едва приспособленной человеком дороге на верхний выступающий край шапады Мату-Гросу, а далее тысячекилометровое плато шападан потихоньку понижается к северу вплоть до амазонского бассейна.
Перед нами открывается совсем другой мир. Жесткая трава молочного зеленого цвета едва скрывает песок, белый, розовый или цвета охры, образовавшийся от выветривания песчаника. Из растительности здесь только редко разбросанные узловатые деревья, защищенные