Как только волы наберутся сил, группа вернется назад в Утиарити. Никаких сложностей не предвидится, потому что животные будут освобождены от груза, и дожди, которые должны начаться со дня на день, превратят пустыню в луг. Наконец, научный состав экспедиции и оставшиеся мужчины погрузят багаж в пироги и отправятся по реке к населенным регионам, где мы разойдемся каждый в своем направлении. Я сам рассчитываю переправиться через реку Мадейру в Боливию, пересечь страну на самолете, вернуться в Бразилию через Корумбу и там присоединиться к группе в Куябе, потом приблизительно в декабре оказаться в Утиарити. Там я встречусь со всем отрядом – командой и животными, – чтобы завершить экспедицию.
Глава поста Мелгасу одолжил нам две galiotes – легкие лодки из досок – и гребцов: прощайте, мулы! Остается только пуститься вниз по течению реки Машаду. Став беззаботными за месяцы засухи, мы забыли в первый вечер укрыть наши гамаки и просто повесили их между деревьями на берегу. Среди ночи разразилась гроза, стоял такой грохот, словно несся табун лошадей. Когда мы проснулись, гамаки уже превратились в ванны; мы на ощупь развернули брезент, чтобы хотя бы укрыться, потому что натянуть его под проливным дождем было невозможно. О том, чтобы спать, не было и речи; присев на корточки и поддерживая брезент головами, нужно было постоянно следить за водой, которая скапливалась в его складках, и выливать ее, прежде чем она просочится. Чтобы убить время, мужчины рассказывали истории; я запомнил ту, что рассказал Эмиду.
У одного вдовца был единственный сын, уже взрослый. Однажды отец позвал его и сказал, что тому давно пора жениться. «Что нужно сделать, чтобы жениться?» – спросил сын. «Это очень просто, – ответил ему отец, – ты должен пойти к соседям и постараться понравиться их дочери». – «Но я не знаю, как понравиться девушке!» – «Играй на гитаре, будь весел, смейся и пой!» Сын послушался и пришел к соседям в тот самый момент, когда умер отец девушки; его поведение было расценено как неприличное, и его прогнали камнями. Он вернулся к отцу и пожаловался. Отец объяснил, что следует делать в подобном случае. Сын снова отправился к соседям; они как раз убивали свинью. Верный последнему отцовскому наставлению, он зарыдал: «Как печально! Она была такой хорошей, мы так любили ее! Никогда не найти лучшей!» Возмущенные соседи снова прогнали его. Он рассказал отцу о своей оплошности и получил от него новые указания. Во время его третьего визита соседи были заняты уничтожением гусениц. Помня прошлый урок, молодой человек воскликнул: «Какое чудесное изобилие! Желаю вам, чтобы эти животные размножались на ваших землях! Пусть их всегда будет вдоволь!» Его прогнали снова.
После третьей неудачи отец приказал сыну построить хижину. Тот пошел в лес рубить деревья для постройки. Ночью туда явился оборотень и, выбрав место по вкусу, чтобы соорудить там жилище, принялся за дело. Когда на следующее утро парень вернулся, он увидел, что работа заметно продвинулась. «Бог помогает мне!» – подумал он с радостью. Так они и строили сообща, парень днем, а оборотень ночью. Наконец хижина была закончена.
Чтобы отметить окончание строительства, оба решили побаловать себя: человек – косулей, оборотень – мертвецом.
Один принес косулю днем, другой труп под покровом ночи. И когда отец пришел на следующий день, чтобы принять участие в пиршестве, он увидел на столе мертвеца вместо жаркого: «Определенно, сын мой, ты так и останешься навсегда никчемным человеком…»
Спустя день, вычерпывая воду из лодок под непрерывным проливным дождем, мы прибыли на пост Пимента-Буэну. Этот пост находился на слиянии реки, которая дала ему имя, и Машаду. Тут проживало около двадцати человек, несколько белых из внутренней части и индейцы различного происхождения, обслуживавшие пост – кабиши из долины реки Гуапоре и тупи-кавахиб с реки Машаду. Они собирались сообщить мне важные сведения. Одни касались тупи-кавахиб, еще диких, которые, на основании имеющихся сведений, считались полностью исчезнувшими (я к этому еще вернусь). Другие относились к неизвестному племени, которое проживало в нескольких днях пути на пироге по реке Пимента-Буэну. Я сразу принял решение изучить это племя, но как? Мне представился благоприятный случай: проездом на посту находился чернокожий по имени Баия, странствующий торговец, любитель приключений. Он каждый год совершал большое путешествие, спускаясь до Мадейры, чтобы запастись товарами в прибрежных складах, а затем поднимался на пироге сначала по Машаду, затем в течение двух дней по Пимента-Буэну. Там по известной ему тропе он три дня волочил пироги и товары через лес, до маленького притока Гуапоре, где мог сбыть свои запасы товаров по очень высокой цене, поскольку этот труднодоступный регион практически не снабжался. Баия изъявил готовность подняться по Пимента-Буэну дальше своего обычного маршрута, при условии, что я заплачу ему товарами, а не деньгами. Хорошая сделка для него, поскольку амазонские цены выше тех, по которым я совершил покупки в Сан-Паулу. Я ему уступил несколько отрезов красной фланели, к которой я испытывал отвращение с тех самых пор, как в Вильене дал ее намбиквара и на следующий день в нее были замотаны с головы до ног все, включая собак, обезьян и прирученных кабанов; правда, час спустя им это надоело, лоскуты фланели были разбросаны в зарослях, и никто не обращал на них больше никакого внимания.
Две пироги, заимствованные на посту, четыре гребца и двое из наших мужчин составляли нашу команду. Мы были готовы к незапланированному приключению.
Нет более захватывающей перспективы для этнографа, чем возможность стать первым белым, проникшим в туземное общество. Уже в 1938 году такая удача могла выпасть только в нескольких регионах мира, настолько редких, что их можно было пересчитать по пальцам одной руки. С тех пор их стало еще меньше. Мне выпал шанс пережить опыт путешественников давних времен, и через него тот переломный для современной мысли момент, когда, благодаря великим открытиям, человечество, которое считало себя цельным и завершенным, получило вдруг, как откровение, послание о том, что оно лишь часть огромной системы. И чтобы познать самое себя, оно должно было сначала рассмотреть свой новый незнакомый образ в том зеркале, осколок которого, затерявшийся в веках, теперь готов был показать свое первое и последнее отражение мне одному.
Быть может, подобный энтузиазм неуместен уже в XX веке? Индейцы из долины Пимента-Буэну были почти неизвестны, и все же я не мог надеяться на потрясение, выпавшее на долю других исследователей – Лери, Штадена, Теве, – которые, четыре сотни лет назад, ступили на землю Бразилии. Нашим глазам уже не суждено увидеть того, что наблюдали они. Цивилизации, которые впервые рассматривали они, развивались иными путями, чем наши, но достигли не меньшей полноты и совершенства, соответствующих их природе. Тогда как общества, которые мы можем изучать сегодня – притом, что невозможно их сравнение с существовавшими четыре века назад, – являются не более, чем их слабой искаженной тенью. Несмотря на огромные расстояния и разнообразных посредников (настолько причудливых, что иногда приходишь в замешательство, когда удается восстановить их цепочку), они были сражены этим чудовищным и непостижимым катаклизмом, которым стало, для этой обширной и простодушной части человечества, развитие западной цивилизации. Было бы ошибкой забыть, что развитие формирует новый облик племен, не менее правдивый и неизгладимый, чем прежний.
Люди, возможно, стали другими, но условия путешествия не изменились за прошедшие века. После унылой езды верхом через плато я отдавался очарованию этого плавания по радующей взор реке, русла которой не знали карты, зато малейшие детали воскрешали дорогие мне воспоминания.
Сначала нужно было восстановить навыки речной жизни, приобретенные тремя годами раньше на Сан-Лоренсу: знание различных типов пирог – вырезанных из ствола дерева или собранных из досок, – которые называются, согласно форме и размеру, монтария, каноэ, уба или игарите; привычку часами сидеть, поджав ноги, в воде, которая просачивается через трещины в дереве и которую безостановочно вычерпывают маленьким калебасом; плавность и чрезвычайную осторожность каждого движения из опасения опрокинуть лодку. Здесь говорят «У воды нет волос», если падаешь за борт, ухватиться не за что. И, наконец, необходимо терпение, чтобы при каждом речном препятствии выгружать из пироги продукты и снаряжение, тщательно размещенные и закрепленные, переносить их и пироги каменистым берегом, чтобы возобновить плавание через несколько сотен метров.
Препятствия на реке бывают разных типов: seccos – русло без воды; cachoeiras – пороги; saltos – водопады. Каждому гребцы дали имя, характеризуя обстановку или поведение реки: каштановая поляна, пальмы – castanhal, palmas; удачная охота – vea-do, quiexada, araras; criminosa – «преступница», encrença – непереводимое существительное, которое означает «запутанное дело», apertada hora – «трудный час» (с этимологическим значением «тревожный»); vamos ver – «посмотрим…»
Итак, мое новое путешествие оказалось мне привычным. Сначала по команде гребцы отплывают от берега в традиционном ритме – серия коротких гребков: плюх, плюх, плюх… Потом, когда лодка набирает ход, между гребками добавляются два коротких удара о борт пироги: тра-плюх-тра, тра-плюх-тра… И вот, наконец, ритм длинной дистанции – после первого взмаха весло погружается в воду, а затем скользит вдоль поверхности, но по-прежнему это сопровождается постукиваниями, отделяющими одно погружение весла от другого: тра-плюх-тра-ш-ш-ш-тра, тра-плюх-тра-ш-ш-ш-тра, тра… Таким образом, весла показывают то голубую, то оранжевую сторону своей лопасти и напоминают отражение больших крыльев попугая ара, который пролетает над рекой, сверкая на каждом вираже золотым животом или лазурной спиной.
Воздух утратил прозрачность засушливого сезона. На рассвете все смешано в густую розовую пену – утренний туман, который медленно поднимается от реки. Уже жарко и понемногу эта надвигающаяся жара становится явственной. Только что тепло было разлито в тумане, и вот уже солнце обжигает лица и руки. На розовом фоне появляются голубые островки. Кажется, туман обогащается нюансами, хотя на самом деле он рассеивается.