— Значит, наш Дитмар ещё ого-го, — сказал Аваджо.
— А может… — начал Ларус, как-то по-особенному прищурившись.
Но все знали этот прищур, означавший, что Ларус сейчас скажет что-нибудь сочное и непристойное.
— Не может, — оборвали его. — Имей совесть, Ларус.
— Да ладно, — сказал Ларус. — Всякое бывает…
Столовая уже тем временем начала пустеть. Аваджо взглянул на часы.
— Что-то мы засиделись, ребята. Начало пытки — уже через пять минут.
Возле большой аудитории уже собралась толпа студентов. Секретарь Оффин, высокий худой блондин в нескладно сидящем костюме, в фигуре которого просматривалось некоторое сходство с настольной лампой, перечислил имена первой десятки студентов. Элихио услышал своё имя и имя Аваджо Бердекино.
— Пожалуйте в аудиторию, господа, — сказал Оффин.
Аваджо шепнул:
— Ну и хорошо, значит, быстрее отмучаемся.
Первая десятка вошла в аудиторию. Уже все члены комиссии сидели на своих местах, не было только лорда Дитмара. Председательствовал профессор Амогар.
— Тяните билеты, господа, — сказал он.
В каждом билете было пять вопросов. Элихио хорошо знал четыре, пятый — так, на троечку. Ответ на каждый вопрос оценивался от одного до пяти баллов, и максимум, что можно было заработать, это двадцать пять баллов. Проходной балл считался девятнадцать, а Элихио твёрдо рассчитывал балла на двадцать два — двадцать три. Они расселись по местам, профессор поглядывал на часы. Было без двух минут восемь, а место лорда Дитмара в комиссии пустовало. «Может быть, он в последнюю минуту передумал?» — мелькнуло в голове Элихио, но в этот момент дверь открылась и появилась знакомая фигура, огромная, сутуловатая, в чёрном костюме, длинном чёрном плаще до самого пола и чёрных шёлковых перчатках. Сердце Элихио вздрогнуло. Поблёскивая глянцем чёрных сапог, лорд Дитмар, коротко остриженный и поседевший, прошёл к своему месту. Непривычно было видеть его с короткими волосами, но в остальном он выглядел, как всегда, только в линии его рта, как показалось Элихио, стало чуть больше печальной суровости, да на лбу пролегла пара морщинок.
— Надеюсь, я не опоздал, — проговорил он своим обычным голосом.
— Нет, милорд, вы, как всегда, точны, — ответил профессор Амогар. — По вам можно сверять часы.
Лорд Дитмар чуть улыбнулся, но в этой улыбке сквозила горечь. Элихио любил его больше всех преподавателей за многое: за его интересные, выстроенные с искусной логикой лекции, умение доходчиво объяснить сложные вещи и увлечь, пробудить любопытство. Он был одним из немногих преподавателей, на чьих лекциях никому не хотелось спать, никто не скучал и не отвлекался на посторонние вещи. Элихио любил его большой умный лоб и серьёзный взгляд, некрасивое, но одухотворённое лицо, которое в минуты вдохновения озарялось внутренним светом, приковывая к себе десятки пар студенческих глаз; его мягкий, звучный голос, хорошо слышный даже в самых больших аудиториях, ласкал и слух, и ум, и сердце. От его фигуры веяло огромной силой, внушавшей трепет и уважение, но не страх. Увидев лорда Дитмара со спины, можно было бы подумать с содроганием: «Вот это силач! Один удар кулака — и стол вдребезги!» — но его мягкая, чуть грустная улыбка, интеллигентные и изысканные манеры и сияющие глаза говорили о том, что для разрушительных целей лорд Дитмар своей силой и не думал пользоваться. Он даже её как будто немного стеснялся, так же как и своего огромного роста. Во всех его движениях сквозило добродушие, мягкость и осторожность человека, наделённого большой физической мощью, но не желающего причинить боль тем, кто слабее и меньше его. Достаточно было взглянуть на его большие руки с красивыми длинными пальцами и ухоженными ногтями, чтобы понять, какой это деликатный человек. Хоть вся его фигура была далека от изящества, в движениях его рук была своеобразная, завораживающая грация, и Элихио порой в течение всей лекции мог наблюдать за ними, как зачарованный. Он был влюблён в лорда Дитмара, но его чувства к нему были чисты и возвышенны, представляя собой смесь восхищения его умом, преклонения перед его знаниями, очарованности его взглядом и голосом, благоговения перед его добродушной силой и беспомощной нежности при виде его улыбки.
Но лорд Дитмар не злоупотреблял своим обаянием, и его отношения со студентами никогда не выходили за рамки дозволенного: он был учитель, а они все — ученики. Конечно, подобные чувства к нему испытывал не один Элихио; за всю долгую историю работы лорда Дитмара в академии — особенно в её начале, когда он был моложе — было немало случаев, когда из-за него оказывались разбитыми юные сердца впечатлительных студентов, и поначалу его незаурядная фигура была окружена романтическим ореолом, ему приписывали славу неотразимого сердцееда, к которой он сам, впрочем, относился с усмешкой. Однако в действительности лорд Дитмар ни разу не был замешан ни в одной некрасивой истории, и его профессиональная и общественная репутация была безупречна. Что же касается влюблённых учеников, то тут он обладал искусством выходить из щекотливых ситуаций с изумительной деликатностью и тактом, относясь с величайшей бережностью к чувствам другого человека.
На протяжение всей своей работы в академии лорд Дитмар дважды вдовствовал, и в эти периоды он был особенно неприступен, держась на дистанции от других преподавателей и студентов; после второго траура, перестав стричь волосы, из чёрных костюмов он, однако, так и не вылез, позволяя себе только белые манжеты и белые шейные платки, да изредка — по торжественным случаям — белые перчатки. Только один раз он брал годичный отпуск, когда у него был маленький ребёнок (Даллен), и его лекции читал г-н Эрайт, его бывший аспирант, в то время молодой, начинающий преподаватель, которому ещё только предстояло завоевать уважение студентов. Когда месяц назад, вернувшись из отпуска, лорд Дитмар появился в академии с увенчанной брачной диадемой головой, у многих вырвался печальный вздох; вздохнул и Элихио: его любимый преподаватель был уже не свободен. Сегодня, хоть его прекрасный лоб по-прежнему охватывал серебристый обруч, волосы его были острижены: он надел глубокий траур по сыну.
Элихио потрясло количество седины на его голове; ещё совсем недавно его роскошная шевелюра была жгуче-чёрной, и это был его природный цвет: лорд Дитмар никогда не пользовался краской для волос. В академии ещё не утихли разговоры о самоубийстве его сына Даллена, так взбудоражившем всех, и в связи с этим вполне понятно было молчание, которым было встречено появление лорда Дитмара в аудитории. Кто-то молчал растерянно, кто-то с любопытством, кто-то с сочувствием; лорд Дитмар, за много лет преподавательской работы привыкший к тому, что на лекциях на него было обращено множество взглядов, не повёл и бровью. Он нёс постигшее его горе со скорбным достоинством, с вызывающей уважение сдержанностью, и все оценили его мужество, с которым он, вопреки этому горю, появился на работе.
Все поприветствовали лорда Дитмара вставанием, включая и преподавателей экзаменационной комиссии. Он ответил кивком головы и сделал рукой в перчатке знак садиться. Когда он сел на своё место, профессор Амогар сказал:
— На подготовку ответа — сорок минут. Время пошло.
Обдумывая свои ответы, Элихио украдкой поглядывал на лорда Дитмара. Сначала тот вообще не смотрел на студентов, а потом его взгляд встретился со взглядом Элихио. Элихио тут же потупился, но всё равно чувствовал на себе взгляд лорда Дитмара.
Первым вызвали отвечать Орестиса Арвадио, он набрал двадцать баллов. Потом назвали имя Аваджо Бердекино, и тот даже подпрыгнул на своём стуле, на полусогнутых ногах подошёл к комиссии и начал отвечать тихим, прерывающимся голосом.
— Если можно, поувереннее, господин Бердекино, — мягко сказал лорд Дитмар. — Мы вас едва слышим.
В общем, однако, Аваджо ответил неплохо, набрав двадцать один балл. Выходя из аудитории, он посмотрел на Элихио и торжествующе улыбнулся.
— Кто у нас следующий? — промычал профессор Амогар, и все затаились…
Пару мгновений профессор молчал, почему-то не называя имя следующего отвечающего, и Элихио почти слышал, как колотятся сердца его соседей.
— А следующим у нас пойдёт господин… господин Дюкейн, — сказал профессор Амогар.
Дюкейн побледнел и выпрямился, как будто аршин проглотил, но лорд Дитмар вдруг сказал в своей обычной мягкой и доброжелательной манере:
— А можно послушать господина Диердлинга?
Позвоночник Дюкейна, натянутый, как струна, тут же расслабился и обвис. Профессор Амогар посмотрел на Элихио и сказал:
— Прошу вас, господин Диердлинг.
Элихио встал и твёрдым шагом подошёл к столу экзаменаторов. Он начал отвечать спокойно и уверенно, сам удивляясь тому, как чётко у него в голове выстроился материал. Он говорил минуты две, пока лорд Дитмар вдруг не перебил его дополнительным вопросом. Элихио не растерялся и ответил, а потом продолжил свой ответ с того места, на котором остановился. Четыре вопроса, которые он хорошо знал, он ответил, а пятый, в котором он плавал, он начал с длинного вступления, которое создавало иллюзию уверенности. Но лорда Дитмара невозможно было провести: он сразу понял, что это — слабое место Элихио. Он прервал его складную речь:
— Всё это общие места, друг мой. Переходите к изложению сути вопроса.
Элихио секунду помолчал, стараясь не смотреть на лорда Дитмара прямо. Не то чтобы его смущали его руки в чёрных перчатках или шея, высоко, под самое горло обёрнутая чёрным шейным платком, или непривычная короткая стрижка и седина, которой раньше не было, — нет, Элихио казалось, будто взгляд лорда Дитмара вопрошал: «Почему ты молчишь? Ты что-то знаешь, но молчишь. Почему?»
— Суть? — переспросил Элихио.
— Да, друг мой, суть, — подтвердил лорд Дитмар.
— Можете кратко, — добавил профессор Амогар. — Мы и так видим, что вы хорошо владеете материалом.