Правду о судьбе этих ребят знали только следующие лица: лорд Райвенн (глава Совета двенадцати), лорд Дитмар, Дитрикс, седовласый секундант и родители самих Макрехтайна и Эммаркота. Знал правду и Элихио, хотя старался об этом забыть. Но, вопреки его желанию, из его души не изгладились ни бессонные ночи, проведённые в мучительном неведении и тревоге за лорда Дитмара, ни лицо Даллена под крышкой криосаркофага. После посещения гробницы ему несколько раз снились кошмары, и он, просыпаясь холодном поту, плакал в подушку. Незабываемой была и его встреча с лордом Дитмаром после каникул, в новом семестре. Когда лорд Дитмар вошёл в аудиторию и как ни в чём не бывало поздоровался, Элихио почувствовал, что он на грани обморока. Всю лекцию он думал только о том, что прежде старался загнать в самые дальние тайники души: смерть Даллена, Макрехтайн и Эммаркот, дуэль, гробница. Всё это всколыхнулось со дна его души и замутило её, ослепило и оглушило Элихио, и он в каком-то ступоре просидел всю лекцию, не поднимая глаз. Выходя из аудитории, он встретился взглядом с лордом Дитмаром. Это не был взгляд человека, убившего на дуэли своего противника, страшный, тёмный и полный вызова; это был грустный и ласковый взгляд отца, истосковавшегося по сыну. Внутри у Элихио всё перевернулось. Ему захотелось броситься лорду Дитмару на шею, как тогда у лифта, перед их посещением гробницы, но они были не одни, и Элихио не мог этого сделать. Для того чтобы сказать всё то, что он хотел сказать, в его распоряжении был только взгляд, но лорд Дитмар, этот тонко чувствующий, проницательный и умный человек, всё понимал без слов.
После этой встречи началось то, что Элихио называл «роман во взглядах». Этот «роман» разворачивался не в реальности, а скорее в воображении Элихио и основывался на взглядах, которыми он обменивался с лордом Дитмаром. По содержательности эти взгляды можно было приравнять даже не к репликам диалога, а к длинным письмам — впрочем, не исключено, что «письмами» были взгляды Элихио, а взгляды лорда Дитмара были просто взглядами, хотя и очень выразительными. Не исключено также, что многое из того, что Элихио читал во взглядах лорда Дитмара, было им слегка приукрашено и додумано, иными словами — было плодом его фантазии. Он видел то, что хотел видеть. Отдавая себе отчёт в том, что всё это большей частью его выдумка (он был существом, склонным к рефлексии), Элихио всё-таки не мог или не желал расстаться с этой игрой, которая стала частью его жизни и образа мыслей. Он испытывал в ней потребность. Он жил как во сне — от взгляда до взгляда. Он тешил себя наивной мыслью (рефлективно он осознавал её наивность!), что у него с лордом Дитмаром особые отношения, не такие, как у остальных студентов, что лорд Дитмар принадлежит ему одному, но никто об этом не подозревает — даже сам лорд Дитмар. В своих грёзах он разговаривал с лордом Дитмаром, и тот ему отвечал; о, какие это были прекрасные, содержательные разговоры! Элихио ловил себя на том, что он думает, будто между ними и правда роман. Аналитическое, трезвое и ироничное «я», жившее в нём рядом с «я» романтическим, сумасбродным и наивным, давно било тревогу: «Ты уходишь в мир грёз, — настойчиво предупреждало оно, — ты выдумал себе любовь, которой в реальности быть не может. Ты влюбляешь себя в придуманный тобой образ, тем самым отрываясь от настоящей жизни. Это странно, ненормально, и это ни к чему не приведёт. Хватит фантазировать, живи реальной жизнью! Лорд Дитмар не твой и твоим быть не может. Всё это твои выдумки». Осознавая всё это, Элихио, тем не менее, продолжал грезить, пока не почувствовал нечто, что он определил как истинные муки любви. Его подушка омочилась слезами, щёки побледнели, а его друзья отмечали, что он сам не свой. Он не мог забыть единственный поцелуй лорда Дитмара, когда они прощались на вокзале (лорду Дитмару предстояла дуэль, а Элихио — тревога). Зачем он это сделал? Да, он сказал: «Это от Даллена», — но губы были его, а не Даллена! Быть может, он… Он, может быть… Тут Элихио совсем терялся.
Тем временем между ними началось отчуждение. Лорд Дитмар, вероятно, начал что-то подозревать, потому что он всё чаще хмурился и избегал взгляда Элихио. Он ничем не выделял его среди остальных студентов, относясь к нему так же, как и к другим — не хуже и не лучше. Элихио и раньше не был у него в «любимчиках», лорд Дитмар просто держал за правило относиться ко всем ровно, никого не выделяя и никого не принижая. У него не было студентов любимых и нелюбимых, хороших и плохих; он всегда выбирал очень деликатные и сдержанные слова как для порицания, так и для похвалы. Нерадивых студентов он не ругал и не читал им нравоучений, ему была свойственна добродушная снисходительность зрелого и умудрённого человека ко всем «заскокам», перегибам, крайностям и ошибкам юности. С другой стороны, он никого открыто не хвалил, а с серьёзными, прилежными, способными и незаурядными студентами, подающими надежды, он разговаривал, как с равными себе — пожалуй, это был его единственный способ одобрения. Таким образом, у Элихио не было никаких объективных причин полагать, что лорд Дитмар к нему переменился, стал хуже к нему относиться, «разлюбил», но он в своей ослеплённости собственными грёзами вообразил именно это. Лорда Дитмара нельзя было упрекнуть в нечуткости, напротив — более чуткого и деликатного человека, чем он, нельзя было и представить. Но, ловя на себе неотступный взгляд Элихио и читая в его глазах странную тоску, он, вероятно, понял, что перед ним очередная жертва его обаяния, и это его огорчало, настораживало и напрягало. Что ему делать со всеми этими юными сердцами? Как, не ранив их и не разбив, достучаться до вскружившихся головок и спустить их с небес на землю? Лорд Дитмар прятал взгляд и хмурил брови, а Элихио страдал.
Он ещё не подозревал, что очень скоро настанет переломный момент в его жизни, и он выйдет на свою тропинку, с которой уже не свернёт.
Началось всё с того, что в фаруанне, перед самой сессией, у Элихио умер отец. Умер скоропостижно, по дороге с работы домой. Элихио как раз готовился к экзаменам, когда ему позвонили и сообщили об этом. Своих доходов у Элихио ещё не было, оплачивать квартиру стало нечем. Ему выдали крошечное пособие по потере кормильца в размере одной трети от жалованья отца, которого хватило только на погашение задолженности за квартиру, в которую Элихио уже не мог вернуться. Он перевёз все свои вещи в кампус, но по окончании сессии он был обязан его покинуть на время каникул — а куда ему податься, никого не интересовало. Хорошо, что он учился бесплатно, а то смерть отца поставила бы крест ещё и на его образовании. В такой обстановке он готовился к экзаменам.
Нужно было готовиться к экзаменам, а он думал о том, где бы достать денег, и ничего не мог придумать. Пойти работать? Но какую он мог найти работу, чтобы совмещать её с учёбой на очном отделении? Перевестись на заочное? Но чем платить за жильё? Пособие по потере кормильца такое крошечное, что его не хватило бы, чтобы снять даже полкомнаты. Словом, Элихио был в растерянности, а от мыслей об отце слёзы почти ежеминутно подступали к горлу.
Его не было рядом, когда это случилось: он был в академии. Подробности смерти отца он узнал позже от главного эксперта морга. У отца произошёл разрыв аорты, когда он был уже недалеко от дома, на станции городского экспресса. По-видимому, он заходил в магазин, потому что рядом с ним нашли пакет с продуктами. Его заметили не сразу, какое-то время он лежал, и его даже успело немного припорошить снегом. Его обнаружил уличный патруль, была вызвана «скорая помощь», но было слишком поздно: он был уже мёртв. В ушах Элихио всё ещё звучал негромкий голос, спросивший:
«Элихио Диердлинг? Сын Ариана Диердлинга?»
Когда Элихио подтвердил это, голос сказал:
«Мужайся, сынок. Твой отец умер сегодня от разрыва аорты… Скоропостижно. Он сейчас находится в морге Центральной городской больницы скорой помощи. Если есть возможность, приезжай».
Элихио не мог выговорить ни слова: он осел на пол. Голос в динамике обеспокоенно спросил:
«Сынок, ты меня слышишь? Что с тобой? Ответь мне, не молчи!»
Элихио пробормотал:
«Слышу. Я в порядке».
Негромкий, немного усталый голос сказал:
«Держись. Если ты сейчас один, найди кого-нибудь, обратись к друзьям. Не оставайся один. Немного успокойся и приезжай. Морг Центральной городской больницы, спросишь доктора Кройца».
Элихио не стал ни к кому обращаться, а сразу поехал в больницу. Там он растерянно побродил, а потом сел на диванчик в коридоре и заплакал. Он не заплакал сразу, как только услышал страшное известие, в вагоне экспресса тоже ехал с каменным лицом, а слёзы прорвались к глазам лишь сейчас. К нему подошёл кто-то:
«Что случилось? Вам помочь?»
Элихио из-за слёз даже не разглядел спросившего. Он только пробормотал:
«Вы не подскажете, где здесь морг? Мне нужен доктор Кройц».
После некоторой паузы незнакомец взял Элихио за руку и сказал мягко:
«Вам на подземный этаж. А доктор Кройц — это главный эксперт. Пойдёмте, я провожу вас».
Когда Элихио спускался в лифте на подземный этаж, его ноги были как деревянные, а под низким потолком сумрачного коридора стали ватными. Он бродил по этому мрачному коридору, не решаясь постучать ни в одну дверь, потом прислонился спиной к стене и закрыл мокрое от слёз лицо руками. Послышались чьи-то шаги, и Элихио услышал знакомый, негромкий и чуть усталый голос, говоривший с ним по телефону:
«Что с вами? Вам плохо?»
Открыв лицо, Элихио увидел довольно высокого незнакомца в белой спецодежде и перчатках, средних лет, с чёрными короткими волосами с проседью. Строго говоря, он был некрасив, с чёрными широкими бровями и небольшими, но внимательными и умными голубыми глазами, которые смотрели на Элихио с искренним участием, и в целом его лицо производило приятное впечатление. Элихио пробормотал:
«Я Элихио Диердлинг… Мне сказали, что мой отец здесь. Мне нужен доктор Кройц».