Заждавшийся Илидор не утерпел и прибежал на веранду, и Джиму пришлось взять его к себе на колени. Малыш сначала вёл себя тихо, косясь на гостя, и льнул к Джиму, а потом шёпотом спросил:
— А почему у него вот тут, — он показал на свои виски и затылок, — нету волосиков?
Г-н Зиракс носил распространённую среди альтерианских государственных служащих причёску в виде длинного высокого «конского хвоста» с постриженными наголо висками и затылком. Джим объяснил Илидору:
— Это такая причёска, милый. Волосы оставляют только сверху, а в этих местах состригают.
— У тебя причёска лучше, — сказал Илидор.
— О вкусах не спорят, — заметил лорд Дитмар с улыбкой.
Сам Илидор со своей копной светлых кудряшек, большими голубыми глазами и влажным алым ротиком был похож на купидончика, ему не хватало только лука со стрелами любви. Малыш вертелся на коленях у Джима, пристально изучал его причёску, трогая пальчиком каждый завиток, встревал в разговор и тащил в рот сладости со стола — словом, вёл себя так, как и надлежало вести себя непосредственному, живому ребёнку трёхлетнего возраста. Чаепитие показалось ему слишком долгим и утомительным, а гость со странной причёской, говоривший непонятными длинными словами, был занудным и неинтересным, и Илидор начал дёргать Джима за края накидки:
— Папуля, пойдём, поиграем… Ну, пойдём…
— Сейчас пойдём, подожди, — отвечал Джим. — Сиди спокойно, сынуля.
Илидор на минуту стихал, но потом опять принимался ныть. Джим строго сказал:
— Будешь вертеться — пойдёшь в детскую и встанешь в угол!
Илидор набычился, изредка бросая на виновника этих нудных посиделок недовольные взгляды, но молчал. Заполучить папу в своё полное распоряжение ему хотелось неимоверно, а вот быть наказанным — не очень.
Наконец утомительный гость откланялся и поднялся с лордом Дитмаром в кабинет, где получил свой последний гонорар, а Джим с Илидором наконец-то пошли играть.
Вечером, когда дети были уложены, Фалдор сказал Джиму:
— Ваша светлость, я должен вас известить о том, что я намерен вас покинуть. С милордом Дитмаром я уже обговорил это, он согласился меня отпустить. Я останусь только до тех пор, пока не прибудет человек, который меня заменит.
У Джима вздрогнули губы.
— Но зачем тебе уходить, Фалдор? Тебе не нравятся дети?
Фалдор покачал головой. Опустив глаза и чуть приметно вздохнув, он сказал:
— Нет, я очень полюбил ваших детей, и мне будет очень трудно с ними расставаться, но я больше не могу у вас работать.
— Но почему, почему, Фалдор? — с заблестевшими от слёз глазами спрашивал Джим.
Фалдор поднял взгляд и посмотрел Джиму прямо в глаза. У Джима снова ёкнуло сердце, когда он узнал эти бесстрашные искорки, но кроме них в этих до боли знакомых глазах была затаённая печаль.
— Мне слишком тяжело находиться здесь, ваша светлость, — сказал Фалдор тихо. — Мне лучше уйти, чтобы не мучить ни вас, ни себя.
— О чём ты? — пробормотал Джим, хотя сердцем почувствовал, что Фалдор имел в виду.
— Когда вы смотрите на меня, вы видите его, — ответил Фалдор. — Это причиняет вам боль. А я… Когда я смотрю на вас, мне хочется взять вас на руки, поцеловать и назвать своим, но это невозможно. И никогда не будет возможно. Вы никогда не полюбите меня — не его, а меня, Фалдора, вы всегда будете видеть во мне его. Лучше больше никогда не видеть вас, чем испытывать каждый день такую муку. Если я клон из мантубианского центра, это не значит, что я бесчувственный и мне не может быть больно.
По щекам Джима скатились две крупные сверкающие слезы. Фалдор проговорил:
— Простите, ваша светлость, если я сказал что-то обидное. Так будет лучше и для вас, и для меня.
Джим медленно покачал головой.
— Но не для детей. Они привыкли к тебе и полюбили тебя… Тебе не жаль Илидора?
Брови Фалдора сдвинулись, но глаза остались сухи.
— Мне будет очень больно расставаться с ним. Это больнее всего. Но моё дальнейшее пребывание здесь не может привести ни к чему хорошему. Я здесь лишний. Я должен уйти. Поверьте, это единственный выход.
Дождь лил, смешиваясь на щеках Джима со слезами: он брёл по мокрой аллее, подставляя лицо потокам небесной влаги. Хотя испытание прошлым и было им пройдёно, всё же оно оказалось больнее, чем он думал. Он полагал, что больно будет только ему, но пострадало ещё одно существо, ни в чём не повинное и ничем не заслужившее такой боли. И боль эту ему причинил он, Джим.
Сидя на мокрой скамейке, Джим позволял дождю смывать со своих щёк слёзы. В прозрачном серебристо-сером сумраке сада, наполненного шуршанием дождя, он плакал и повторял только одно:
— Я не хотел… Я не хотел, чтобы так получилось…
Впрочем, как и всегда, горько добавил он про себя, вспомнив Эннкетина. Однако в случае с помощником дворецкого со стороны Джима имело место юношеское легкомыслие, а сейчас… Нечто совсем другое.
Но ничего исправить было уже нельзя, случилось то, что случилось. Если испытание предполагало ещё и это, то это было очень жестокое испытание, думал Джим. При чём здесь был Фалдор? Ему-то за что это? Дети тоже пострадают, но им повезло больше: время залечивает их сердца гораздо быстрее, чем сердца взрослых, и их тоска по Фалдору не продлится долго. Сам Джим, хоть и не без боли, но тоже должен был справиться с этим, а Фалдор, в лице которого пришло это испытание, оказался самой беззащитной фигурой в этой партии. У Джима оставались дети и лорд Дитмар, а что оставалось у Фалдора? Ничего. Так всегда бывает: кто-то справляется, а кто-то падает жертвой. Это закон Бездны.
Он увидел чёрный плащ и ноги в чёрных сапогах, которые шли к нему, но это был не лорд Дитмар.
— Вот вы где, ваша светлость! А милорд беспокоится, куда вы пропали!
Из-под чёрного плаща вынырнули руки в белых перчатках и ласково завладели руками Джима.
— Господин Джим, деточка! Зачем вы тут сидите? Вы же вымокли до нитки! Вы что, простудиться хотите? А ну-ка, пойдёмте домой!
Какая простуда, сейчас же лето, хотел сказать Джим, но не смог. Он повиновался рукам Эгмемона и пошёл по направлению к дому, а дворецкий, сняв свой плащ и накинув его на Джима, ворчал:
— И пришло же вам в голову в такой дождь гулять! Вымокли-то как! Зачем же вы так? И милорд беспокоится, куда вы подевались… Шагайте быстрее, мой миленький, а то из-за вас и я вымокну!
Когда они уже подходили к дому, Джим вдруг свернул к кухне. Эгмемон удивился:
— Вы куда, ваша светлость? Крыльцо-то — вон оно!
— Я не хочу, чтобы милорд видел меня таким, — сказал Джим глухо. И, видя недоумение в глазах дворецкого, повторил громче и твёрже: — Он не должен меня таким увидеть!
На кухне ужинал Йорн. При появлении Джима он встал из-за стола, но синюю шапку с козырьком ему не нужно было снимать: он был уже без неё. Эгмемон распорядился:
— Кемало, свари асаль!
Кинув только один взгляд на Джима, повар без расспросов поставил на плиту кастрюльку с молоком. Сев к столу, Джим стал распускать вымокшую причёску, вытаскивая из волос шпильки, скобки и гребни и складывая их перед собой на стол. Йорн, озадаченно глядя на все эти приспособления, пощупал свою макушку: единственным приспособлением, которым он делал себе причёску, была бритва.
— Мне нужно переодеться, Эгмемон, — сказал Джим. — И высушить волосы. Я должен быть в полном порядке, когда милорд меня увидит. Я не знаю, как ты это устроишь, но это нужно сделать.
— Слушаюсь, ваша светлость! — ответил Эгмемон. — Сейчас всё устроим.
Он метнулся из кухни, а через пять минут вернулся с сухим костюмом и в сопровождении Эннкетина с расчёской и феном. За ширмой из плаща, который держал Эгмемон, Джим переоделся в сухое и сел к столу. Пока Эннкетин сушил ему феном волосы, он пил маленькими глотками горячий асаль. Сложную причёску на ночь не имело смысла делать, и Эннкетин только высушил и расчесал Джиму волосы, заплёл в косу и уложил её в узел на затылке. Следы слёз были устранены умыванием над кухонной мойкой и припудриванием лица.
— Ну, вот и готово, ваша светлость, — сказал Эгмемон. — Вы снова как нежный бутончик. Мм! — Эгмемон поцеловал кончики своих обтянутых тканью перчатки пальцев.
Лорд Дитмар в беспокойстве расхаживал по кабинету. Джим не имел привычки убегать и прятаться от него, но сейчас он куда-то пропал: лорд Дитмар не нашёл его ни в детской, ни в ванной, ни в спальне, ни в библиотеке. Фалдор сказал только, что Джим куда-то ушёл, а куда, ему было неизвестно. Тогда лорд Дитмар позвал дворецкого, но и всеведущий Эгмемон ничего не знал о местонахождении Джима. Накинув плащ, дворецкий вышел в сад, хотя было маловероятно найти там кого-либо в такой дождь.
А через двадцать минут Джим сам появился на пороге кабинета, но уже в другом костюме. Всмотревшись в его лицо, проницательный лорд Дитмар не заметил на нём ничего, что могло бы подсказать ему причину этого странного исчезновения: лицо Джима было ясным и безмятежным.
— Эгмемон сказал, вы ищете меня, милорд. Я вышел прогуляться в сад перед сном. Не знаю, почему мне вдруг взбрело в голову пройтись в дождь. Сейчас такая свежесть!
— Ты так внезапно исчез, что я немного забеспокоился, мой милый, — сказал лорд Дитмар, беря его за руки. — Я хотел тебе сказать, что Фалдор попросил меня отпустить его.
— Я знаю, милорд, он мне уже сказал, — ответил Джим с еле слышным вздохом.
Он приник головой к груди лорда Дитмара и обнял его.
— Наверно, он прав, мой милый, — проговорил лорд Дитмар, прижимая Джима к себе и целуя в макушку. — Так будет лучше. Я уже связался с Мантубой, у них есть ещё такой человек… Он выпускается буквально на днях и скоро будет у нас. Я запросил его внешние данные… Могу тебя заверить: этот парень на Фалкона не похож ничуть.