— Ярчук?!
— Ох…
Неузнаваемый венет стыдливо провел широкой ладонью по щекам:
— Сгорела бородища-то. И власы погорели. Вот, довелось… И что теперь преблагая Авонемес скажет?
Згур почувствовал, что его разбирает хохот, такой неуместный на этом страшном поле.
— Да-а-а… Теперь тебе придется не одну — две секиры носить. И денно, и нощно — от девиц отбиваться! , Венет потупился, печально вздохнул:
— Горазд ты, боярин молодой, над простой людью шутки строить! Все-то вы, бояре… Внезапно он улыбнулся, хмыкнул:
— Меня-то чуть за тебя не приняли! Говорят, похож! Похож? Згур внимательно взглянул на незнакомое молодое лицо и вдруг понял — правда. Они действительно похожи. Если бы не разрубленная переносица… Рука коснулась раны, и Згур только вздохнул. Теперь точно путать начнут!
— Как та, Костяная-то, сказала, помнишь? Похожи, мол, спутать можно… Бритву подаришь, боярин?
Оставалось пообещать растерянному Ярчуку румскую бритву лучшей стали и отправить венета на холм — проверить, не забыли ли подобрать кого из раненых да посты вокруг выставить, дабы окрестная «людь» мертвых грабить не почала. Самому Згуру надо было спешить. Если он успеет…
Он успел вовремя. Конница уже строилась возле дороги, ведущей на полночь. Ветер развевал знакомый стяг Ас-мута Лутовича. И люди, и кони устали, но опытные бойцы были готовы идти дальше — к далекому Белому Крому…
— Пожелаешь удачи, Згур Иворович?
Великий боярин словно слился со своим черным конем. Яркие губы усмехались, но темные глаза смотрели серьезно, неулыбчиво.
Удачи? За тем Згур и приехал — пожелать удачи, поглядеть вслед, а после — отправить гонца к Хальгу. «Кто-то» собрался идти на столицу. Переломленная лепешка, расколотый пополам Венец…
— А не боишься, Асмут Лутович? У Белого Крома — Халы!
Чернобородый не обиделся, покачал головой:
— Не боюсь! Они еще не знают. Я успею войти в город и закрыть ворота. На следующий день я подниму всю Сурь… Великий боярин рассчитал точно. Он учел все. Кроме одного — того, о чем шла речь на берегу Горсклы. Хальг знает…
Згур взглянул прямо в лицо врагу. Наверно, он видит Асмута в последний раз. И нечего жалеть этого убийцу!
Сейчас он пожелает ему удачи, кликнет Сову и пошлет парня к седому конугу…
— Хочешь, боярин, песню спою?
Собственные слова прозвучали странно — словно заговорил кто-то другой. Темные глаза Асмута удивленно блеснули.
— Песню? Никогда не слыхал, как ты поешь, воевода! Згур хотел отшутиться, замолчать, но вновь услыхал собственный голос:
— Напев забыл. И слова путаю. Но песня хороша! Про храброго риттера…
Асмут уже не удивлялся. Тонкие губы сжались. Згур не понимал, что делает. Все уже сговорено! Все так просто, ему даже не придется марать руки кровью!..
Он медленно слез с коня, пошатнулся (голова все еще слегка кружилась), опустился на траву. Асмут бросил поводья слуге, присел рядом.
— Песня такая, Асмут Лутович. Жил-был храбрый риттер в дальней земле. И хотел тот риттер захватить соседнее село — больно богатое было, да и девицы там хороши, одна другой краше…
Он помолчал, отвернулся. Вспомнилось, как пересказывал скандскую песню Мислобор. Нет, неспроста Кей-изгнанник поведал ему о доверчивом Ингваре!..
— Собирает храбрый риттер войско, спешит и вдруг слышит, как пеночка на дереве поет…
Наверно, не зря Ярчук советовал ему складывать «верши». Згур усмехнулся, проговорил распевно:
Стынет кровь на Венце
В опустевшем дворце,
Мертвым светом каменья горят.
Это — Смерти манок.
Скоро сбудется рок.
Знает враг! Не вернешься назад!
— И чем кончилась песня? — негромко спросил боярин.
— Не помню, — Згур не выдержал, отвернулся. — Кажется… Кажется, там.поется, что другой риттер послал гонца к врагам, и те устроили засаду. Или даже не посылал. Просто враг оказался хитрее… Это грустная песня, Асмут . Лутович!
— А эта… пеночка… — голос чернобородого внезапно дрогнул. — Она не пела, почему предупредила риттера… так поздно?
Почему? Згур невесело усмехнулся. Этак и вправду песню сложить придется!
— Пела…
Под покровом могил
Те, кого ты убил,
Долгой муки не в силах снести.
Их, убитых, не счесть.
Не измена, а месть
Ждет тебя на неправом пути!
— Вот как… — Асмут дернул щекой. — Месть? А я подумал, что другие просто захотели поделить… это село.
Хотелось сказать «нет». Какое ему, Згуру, дело до неведомого риттера?
— Решай сам, Асмут Лутович… Лучеву не нужна новая война. Оставь Белый Кром в покое! Если нет — сообщу Хальгу. И пусть нас рассудят боги!
Великий боярин задумался, рука сорвала травинку, смяла, отбросила в сторону…
— Но почему, Згур Иворович? Тебе мало Лучева? Згур усмехнулся. Мало?
— Да, мне мало Лучева, великий боярин! Мне нужны еще две головы — те, что ты хочешь взять себе. Забудь о Ярчуке и девушке-огринке! Ты хочешь Венец Сури — и мечтаешь о кровной мести, словно лесной разбойник! Ярчук убил твоего сына, а твой сын перебил весь его род. Так что, будете резаться до седьмого колена? А Хальг и дальше станет стравливать нас. Меня не будет — найдется иной!
— Что же предлагаешь, воевода? Голос Асмута звучал странно, в нем слышалась столь незнакомая Згуру неуверенность.
— Белый Кром достанется Хальгу. Пока. У нас нет сил для новой войны. Ее нужно готовить долго — не один год. И Лучеву будут нужны все — и я, и ты, и Ярчук. А если мы начнем резать друг друга, то на наших костях станут пировать сканды.
И вновь Згуру показалось, что вместо него говорит кто-то другой. Он вдруг понял, что из Сури ему уже не уйти. Слишком поздно…
— Ты сказал «мы»… — тихо, еле слышно проговорил Асмут. — Значит, Полуденной Сурью хочешь править ты сам. Ты — чужак, вожак наемников… Мои предки властвовали здесь еще тысячу лет назад…
— Решай сам, — повторил Згур. — Можешь договориться с Хальгом — и прислать ему мою голову. Думаешь, поможет?..
Асмут медленно встал, расправил плечи:
— Нет, не поможет… Спасибо, что спел мне песню, воевода. Ты прав, новую войну сразу не начнешь. А так хотелось!.. Что ж, через несколько лет я разобью Хальга и тогда посмотрим, кому достанется Кром. Но… Я не смогу простить этого дикаря — Ярчука. И он никогда не простит мне.
— Не прощай, — Згур почувствовал, как с плеч спадает
тяжкая ноша. — Этого не прошу…
Он вдруг понял, что выиграл еще одну битву. Может,
еще более трудную…
Пора было уходить, но Асмут внезапно поднял руку:
— Погоди… Прошлый раз ты обвинил меня в том, что я
бью кнутом беззащитных женщин…
Згур замер — боярин говорил об Ивице.
— Тогда я думал о Белом Кроме и не хотел копаться в этой грязи. Но сейчас нам придется жить вместе — и не один год. Ты должен извиниться, Згур Иворович!
Извиниться? Перед Асмутом? Но ведь он сам видел!..
— Мне все-таки пришлось взяться за кнут. Правда, я никого не бил. Просто припугнул ее служанку. Тебе интересно, что она рассказала?
Згур покачал головой. Он уже догадывался — но слушать такое не хотел. Особенно от чернобородого.
— Ивица — моя единственная наследница — имени, титула и всего, что к этому прилагается. Она — и ее сын. Но это пока у меня самого не родятся дети. Давно уже подумываю о новой женитьбе, да все не с руки…
Все верно. Асмут не захотел брать в жены молодую вдову…
— Можешь поговорить с Ивицей сам… Згур не выдержал — прикрыл глаза. Хрипловатый голос, говоривший о любви. О любви — и о мести. Рыжая
рассчитала все точно…
— Поговорю… И если… И тогда — извинюсь. Асмут кивнул, по лицу скользнула злая усмешка.
— Не только с ней! Сходи на Курью гору, она часто бывает там. Ее мать была жрицей Слепого Бога. Слыхал о таком? Год назад Ивица сошлась с каким-то чаклуном. Говорят, он хорошо варит любовное зелье…
«Отведай, Згур свет Иворович! Не побрезгуй!» Згур отвернулся. Чему верить — хриплому голосу той, что клялась в любви на строках древнего свитка, или «змеиному языку» чернобородого? Но в глубине души он уже понимал: сомнение — и есть ответ. А он еще удивлялся, откуда Слепой знает об Ивице!..
— Поговорю, — повторил он, убеждая самого себя. Как только вернусь…
…Усталость валила с ног, глаза сами собой закрывались, и Згур с трудом мог понять, чего хочет от него десят-ник-фрактарий, возглавлявший вечернюю стражу. Все, что можно, уже сделано: перевязаны раненые, расставлены посты, посланы гонцы во все полуденные города. К тому же рана на переносице начала ныть, и Згуру более всего на свете хотелось остаться одному. Но десятник был настойчив. Вернее, настойчивым оказался человек, пришедший в лагерь совсем недавно. Комита Згура требовали по срочному и тайному делу.
Сразу же вспомнился Хальг. Не с поздравлениями ли прибыл гонец? Или нетерпеливый сканд интересуется, когда таинственный «кто-то» собирается пожаловать в столицу?
Но посланец не походил на сканда. И на венета тоже. Скорее напоминал лехита — такой же усатый, да и одет сходно. Згур нетерпеливо кивнул на расстеленный поверх травы ковер, но неизвестный не спешил садиться. Оглянувшись, он усмехнулся в густые усы, покачал головой:
— Полторы тысячи скандов в одном бою! Неплохо, сотник!
Згур замер. Неизвестный говорил по-вояотичски.
— Кто… Кто ты?
— Я? — усач явно удивился. — Это не так важно, сотник Згур!
— А что… Что важно?
Стало ясно — это не гонец, принесший послание. Во всяком случае — не просто гонец.
— Тебе просили напомнить… О судье с мечом. Не забыл?
Згур почувствовал, как холодеют руки. Этого он не ожидал. Судья с мечом… Смешные слова, которые так легко запомнить… '
— «Я иду с мечем, судия»…
«Я иду с мечем, судия»… С какого конца не произноси — все едино. Смешные слова-оборотни — знак, по которому узнают друг друга оборотни, не любящие смех.
Усатый кивнул, усмешка исчезла.
— Я — посланец Варты Крайовой.Меня прислал тысячник Барсак…