– Мне нужно, чтобы вы вспомнили все те моменты, когда пересекались со Снегиревым в воинских частях. А главное, постарайтесь припомнить, кто был с вами в подобных командировках. Специалисты из различных КБ, может, у кого-то вы брали интервью. Офицеры из тех, кто с вами там общался.
– Вам, наверное, придется их опросить в связи с арестом Снегирева? – сам того не подозревая, Щеглов предложил удобный для Титовой вариант мотивировки сегодняшнего опроса.
Юрий выглядел обескураженным новостью и в то же время спокойным и готовым помочь, так что Инна не заподозрила его в причастности или особой заинтересованности. Скорее, обывательское любопытство, не более того.
– А вы знаете, я, как человек пишущий, обычно фиксирую ФИО тех, с кем встречаюсь. Даже некоторые номера телефонов сохранились. Могу дать. Вот только, если можно, на меня не ссылайтесь. А то, сами понимаете, мне везде дорога будет закрыта. Для журналиста общение с вами – волчий билет.
– Ну уж! – несколько резко вышла из роли скромницы Титова. Но вовремя опомнилась: – Никто не узнает. Более того, вы мне тоже расписку дадите о неразглашении содержания нашего разговора и о том, что он в принципе состоялся. Так сказать, к обоюдному удовольствию… Да вот еще, может, кто-то пытался вести с вами разговоры, показавшиеся странными или сомнительными?
Щеглов как-то непонятно хрюкнул, то ли подавив смешок, то ли шмыгнув носом. Он потер высокий лоб, обветренный, смуглый, какой бывает у людей много времени проводящих на открытом воздухе. Затем нахмурился и, как показалось Инне, замкнулся. Стал отвечать более сдержанно.
– Не думаю. Разговоров бесчисленное множество. Это моя профессия. Да мало ли кто что говорил! Во всяком случае, никто не предлагал мне продать Родину, если вы об этом. Я бы двинул такому собеседнику по харе, извините за прозу.
– А вы считаете, что подобные предложения осуществляют вот так, в лоб? – Титова сделала для себя пометку в блокноте, что Щеглов заерзал на вопросе о возможных подходах к нему. Боится кого-то выдать? Или не уверен, как именно квалифицировать какой-то конкретный разговор, о котором он все же вспомнил. Как вербовочный подход или пустой треп, возможно, стимулируемый горячительными напитками? Когда Инна пошевелила ногой, то под письменным столом Юрия стеклянно звякнуло.
– И почему вы решили, что со мной мог кто-либо вести такие переговоры?
– Почву прощупывать могли. Хотя бы тот же Снегирев.
– Ну он трепался о чем угодно. Язык без костей, – с досадой признал Щеглов. – Меньше бы болтал, не сидел бы сейчас у вас. Говорил, что безопасность у нас не слишком хорошо поставлена. Вернее, он считал, что сами сотрудники организаций, подобных той, где он работал, порой недооценивают, насколько продуктивно действует иностранная разведка в области выведывания секретов оборонной промышленности. Вербуют немало дурачков, особенно среди молодежи, готовых за деньги или за гражданство на все что угодно. А еще проще получать информацию у тех, кто убежден в своей полной безопасности внутри страны и считает все предостережения чем-то вроде перестраховки, охоты на ведьм. Такие твердят: «Кому мы со своими секретами нужны! Мы отсталая страна, ничего ценного у нас нет, скрывать нам нечего». Дима часто говорил, что сталкивается с таким пофигизмом у многих коллег по цеху, по большей части у молодых. Да и среди военных.
– Вам не показалось странным его такое настроение? Мрачновато, депрессивно. Он вообще пессимист? – Инна погрызла кончик ручки.
– Снегирев? Ну что вы! – Щеглов встал и прошелся до окна, где нажал кнопку на чайнике, стоящем на подоконнике. – Чайку? – Инна кивнула. Чай не противоречил инструкциям, полученным от Егорова. – Он всегда был весельчаком, душой компании. Правда, последнее время, когда мы с ним виделись, пил он как-то ожесточенно, что ли. А что касается пессимизма… Я тоже не испытываю оптимизма по поводу патриотического воспитания молодежи. Оно, по сути, напрочь отсутствует. Военную прессу урезали до безобразия, про зарплаты лучше промолчу, старых специалистов разогнали сокращениями. Все на уровне разговоров, на деле никакой политики в этом направлении. Такое подозрение, что агенты влияния, как и в девяностые, наводнили властные структуры, а свобода слова – отчего-то узконаправленная. Она только тогда свобода, когда пропихивают прозападные идеи, чуждые, враждебные, скрытые маской либерализма. Если же кто-то пытается похвалить отечественное, сказать что-то во имя Родины, во имя России – это вызывает кривые уродливые «понимающие» улыбки, словно говорящий человек слабоумный, не знающий какой-то особенной «истины», которую могут знать только они. Мне кажется, конфликт между теми и другими приведет к неразрешимому кризису. Бомба замедленного действия уже заложена. Важно теперь только то, как прореагирует прослойка населения, пассивная, пока не участвующая в агрессивном противоборстве. Интернет слишком пустил корни. Насколько зомбирование прошло успешно.
– Это вы свою будущую статью проговариваете?
Инна иронизировала, однако сама чувствовала примерно то же самое. Она во многом замечала двойные стандарты, о которых витийствовал журналист. Титовой, правда, посчастливилось узнать и настоящих патриотов – таких, как Ермилов, Егоров и некоторые другие сотрудники, однако и они порой подшучивали над своей одержимостью, демонстрируя холодный цинизм, пытаясь проявить мнимую объективность. А Инна с каждым годом работы убеждалась, что ни в вере, ни в патриотических проявлениях не может быть и не должно быть объективности. Принимать можно только одну сторону – слепо и безоговорочно. Только так можно защищать страну. И, услышав клич «Наших бьют!», кидаться в драку, отчаянно и самозабвенно. Даже если наши не всегда так уж симпатичны. Достаточно того, что они «наши».
Нечто похожее утверждал Егоров. Когда вылезал очередной раз из подвала, из тира, где пропадал под любым благовидным предлогом, он, словно после парной, становился мягким, пропадала жесткость из его глаз и черт угловатого лица. Егоров располагался на диване в их с Говоровым кабинете и любил порассуждать. Титова, оказавшись в их кабинете, примостившись на краешке стула, внимала, стараясь пригасить восторг в глазах. Василий витийствовал:
– Что нам говорят со всех сторон? Кругом честные, порядочные, не может быть у нас предателей! Так откуда они берутся? Да ты почитай то, что у нас в киосках продают. Как бы раньше сказали, сплошь антисоветчина. А если быть точным, антироссийская пропаганда, и она разлита, как яд, по страницам, по строкам газет. Исподволь, рассчитывая на незнание истории страны, истории спецслужб уж тем более. То же по телевидению. Они что, в безвоздушном пространстве, предатели? Они в этой среде, из нее проросли. И даже не сорняки, а что-то вроде хищных растений, плотоядных или, скорее, тех, что подделываются под культурные. Есть такие в природе…
Глубоко посаженные синие глаза журналиста из-под темно-русых бровей смотрели на нее грустно и заинтересованно. Титова спохватилась, что несколько вышла из образа недалекой исполнительной девицы, которой поручили опросить журналиста.
Он налил ей чаю в большую кружку, продиктовал объемный список знакомых и неожиданно поинтересовался, свободна ли она вечером. Инна настолько растерялась, что не сразу нашлась, как лучше ответить. Первым порывом было позвонить Егорову и спросить разрешения, но она все же решила, что стоит оставаться в роли неопытной девочки, а значит, ей ничего не помешает встретиться с разрабатываемым объектом. Ермилов нередко называет объект «телом», но это звучит почти как из лексикона патологоанатомов, впрочем, занимаются они примерно одним и тем же – препарируют.
– Может быть. Я бы сходила с вами в какое-нибудь кафе, но с меня на работе потребуют результата. А кроме списка… – она развела руками. – Вот если бы что-то еще.
– Ну тогда стоит постараться, – рассмеялся Щеглов, подвигая Инне пару конфет «Красная шапочка». – Что-то мне подсказывает, что недавняя странная история с моей несостоявшейся командировкой во Владивосток… – он рассказал ей вкратце то, что Инна и так знала. Она кивала с интересом, ела «Красную шапочку» и гадала, кто из них двоих волк, а кто Красная Шапочка?
– Любопытно. – Она обожглась чаем. – И все-таки не просто так ведь вас «вызвали» во Владивосток. Есть идеи, кто это подстроил?
– Думал, чья-то глупая шутка. Подозревал, что мой приятель во Владивостоке оплатил билет, чтобы хоть так заманить мою персону в гости. Но когда с ним переговорил, он разубедил меня. А если не он… – Щеглов помассировал виски. – Ума не приложу. Вы что же, полагаете, Снегирев замешан? Ему-то зачем?
Инна промолчала, прикидывая, как там проходит разговор у Егорова со Снегиревым.
– Или не Снегирев? – спросил Юрий, восприняв ее молчание по-своему. – Вы знаете, а был разговор… Но я не уверен, то ли это… А вы ведь начнете таскать человека. – Он прошел до входной двери, выглянул в коридор и повернул ключ в замочной скважине. Брелок с биллиардным шариком покачивался и постукивал по двери. – Проблема в том, – он смущенно хихикнул, – я не помню, как его зовут. Мы были несколько не в форме в тот вечер, а рано утром он уже уехал. Воинская часть под Москвой. А сам он вроде бы из Подольска. Кажется… Он рассуждал о том, что именно можно публиковать в военных изданиях – газетах и журналах, насколько жесткая цензура. Есть ли журналы не ведомственные, где могут проскочить секреты, новинки вооружения? Я был, мягко говоря, подшофе, но, помнится, спросил: «А зачем?»
Титова смекнула сразу зачем. В девяностые стал популярен метод легализации секретов. Публикация в прессе. А источники журналисты имеют право скрывать. Статья сорок первая закона о СМИ.
– Я ему объяснил, что если будет уголовное дело, то через суд источник раскрыть обязаны. А если и не сделаем этого, то сидеть придется мне или моим коллегам за разглашение гостайны. Свобода прессы, понимаешь! Конечно, только через суд могут потребовать указать источник. Но если до суда дойдет, значит, пахнет жареным.