– Иншалла[14], – насмешливо сказал Горюнов. – Это я в том смысле, что твои слова да Богу в уши.
На балкон выглянула Александра:
– Друзья, может, совещание отложите до понедельника? Сейчас будет торт… Петя, у тебя есть совесть?
– А что это такое? – Горюнов затушил окурок в пепельнице и подмигнул Василию. – Олег, у тебя телефон звонит.
Ермилов достал телефон, и Егоров наблюдал за выражением лица шефа, подсвеченного экраном мобильного телефона и светом, падавшим из окна комнаты. И выражение это ему не понравилось.
– Сашка, мы сейчас придем, – сказал Горюнов, тоже заметив озабоченность друга.
Александра уловила смену его тона и без препирательств ушла.
– Ты с ним сейчас? – спросил Ермилов у неизвестного собеседника. – Как? В нашем госпитале?.. Это правильно. Никого посторонних к нему не подпускай. Утром пусть тебя сменит Трухачев. Если что, звони в любое время. Я на связи.
Ермилов сунул телефон в карман и выругался. На него не похоже. Вася давно убедился, что шеф даже в самых напряженных ситуациях держит себя в руках.
– Снегирев совершил попытку самоубийства. Звонил Щукин из ЦКГ[15] ФСБ. Привез и положил его туда под чужой фамилией. Пока жив. Все наши построения могут разбиться в одночасье, – досадовал он. – Можно было продолжать работать с ним, а теперь… Если выживет, сможет ли… Да еще СК[16] за нас возьмется. Что да как, возбудят дело. Проблем не оберешься. И все-таки сейчас главное, чтобы не пошли слухи.
– Кто этот ваш Снегирев? – заинтересовался Горюнов. – Персона прикрытия?
– Шел бы ты торт есть, – проворчал беззлобно Ермилов.
– Простите, что помешал проводить совещание военных контрразведчиков на моем балконе, – Горюнов зашел в квартиру, притворив балконную дверь.
– Что Снегирев? – Тон Ермилова резко изменился, и Василию захотелось встать по стойке «смирно». – В каком состоянии ты его оставил? Ты что, не видел, что он задумал?
– Я не Фрейд! – обиделся Вася, почувствовав, что пол мирного балкона уходит из-под ног и возникает ощущение, что стоишь на ковре ермиловского кабинета. «Мягко стелет, да жестко спать», – подумал Егоров о мягкости ковра и начальственной добродушной физиономии с мальчишеской ямочкой на щеке. – Если бы заметил, не оставил бы или хотя бы настропалил на этот счет Щукина. Да и он мог быть более бдительным. Когда бы самоубийц так легко было определить по внешнему виду и поведению, то все самоубийства предотвращали бы… Он волновался, то и дело плакал, но мне показалось, что он борется за мое расположение, заискивает, желает загладить вину. Переживает. Что он с собой сделал?
– Вены вскрыл. Щукин еще вовремя спохватился, – Ермилов погладил себя по лысеющему лбу. – Надо связаться с УФСБ Ижевска, чтобы у них кто-то потолковее съездил в Каракулино. Тихо, аккуратно. Забрал из тайника письмо. Оформил все как следует. Нельзя допустить утечку информации о попытке самоубийства Снегирева. И вообще, чтобы было как можно меньше посвященных в эту историю. Мы не знаем возможностей искомого объекта, а судя по его опытности…
Василий сделал вывод из слов шефа – Ермилов до сих пор не исключает, что предатель может быть вовсе не ученым, а окопавшейся в рядах спецслужб крысой. Мысль о крысе навела его на воспоминание о словах из шифровки. Но шеф не позволил ему углубиться в размышления:
– Давай звони! А завтра с утра поедешь к Снегиреву. Попробуй с ним еще поговорить. Нужно понять, попытка суицида – это заевшая его совесть, страх перед тюрьмой или что-то другое? У него же были явные шансы избежать наказания. Он ведь сам заявился к тебе, а это вроде как добровольное признание. С другой стороны, в суде, очевидно, станет известно о том, что его к такому «признанию» подталкивали. И само собой, не мы. То есть его признание – это часть плана преступников по введению в заблуждение расследования. А это уже неблагоприятный для него оборот. И все-таки. Что-то мне кажется, что сегодняшнее «откровение» Снегирева с тобой вовсе не откровение, а второй вариант плана, утвержденного для него сотрудниками МI6.
Егоров понял, для чего Ермилов просит так срочно достать то письмо из лодочного сарая, чтобы оценить, насколько правдив был Снегирев. Василий позвонил Коле Шестакову. Ему можно хоть и ночью. Николай человек безотказный. Он теперь начальник отдела. (Останься Егоров в Ижевске, он, скорее всего, занимал бы уже этот пост.) Курирует как раз и работу оружейного концерна, где работал Снегирев. Вася с Шестаковым частенько ходил на охоту на уток. Лазили по пояс в воде с Колиным спаниелем наперегонки. Охотились как раз в Каракулинском или в Вавожском районах. Они больше любили осеннюю охоту, начинающуюся со второго воскресенья августа, но и весной иногда выезжали с ружьями за город. Поднимали уток из камышей и били дробью. Особенно Егорову нравилось бить крякв на вечернем лёте после заката солнца, в сумерках, сырых и комариных, когда требовалось наибольшее сосредоточение.
Виктория отказывалась готовить уток и даже могла расплакаться, когда видела безжизненные тушки крякв с поникшими на безвольных шеях головами. Василий сам общипывал, готовил, однако по его мастерству и охотничьему азарту он притаскивал столько дичи, что в итоге раздавал соседям и знакомым. Валерка тоже нос воротил, поскольку Вика убедила его, что в мясе дикой птицы много глистов…
Торт им все же удалось попробовать, хотя две самые мрачные физиономии за столом были у Ермилова и Егорова. Они словно отбывали гостевую повинность. Вася, ковыряясь чайной ложкой в кусочке кремового торта, представлял, как Коля вылез из теплой постели, сел в свой старый «Хёндай» и потарахтел по Сарапульскому тракту. Он не станет поручать никому из своих оперативников, все сделает сам. «Ему полтора часа пилить туда и столько же обратно, благо ночью машин мало, – прикидывал Василий. – До утра обернется. Дачу, со слов Снегирева, охраняет семейная пара узбеков. Они откроют дверь. Могут выступить и в качестве понятых. Никаких противопоказаний в статье шестьдесят по этому поводу нет – понятыми могут быть и граждане другого государства. Только потом ищи их, свищи на просторах бывшего Советского Союза. Коля это понимает не хуже меня. А значит, дело может затянуться до утра. Хотя там, кажется, есть и магазины круглосуточные неподалеку. Кого-нибудь из местных да отыщет. Было бы что изымать. Может, он пытался покончить с собой потому, что снова солгал?»
Егоров вспомнил, что находится в гостях, покосился на именинницу, ожидая увидеть на ее лице обиду из-за недостатка внимания к ее персоне. Однако Саша вела себя не по-женски понимающе. Она болтала с Викой, и Вася краем уха уловил, что пообещала его жене отдать вещи Мансура, из которых он вырос слишком быстро в возрасте Валерки. При этом Александра успевала замечать, что происходит за столом, подливала чаю страждущим, докладывала кусочки торта, отбирала очередную сигарету у Горюнова, когда тот пытался закурить. Просто-таки Гай Юлий Цезарь.
«Ее, кажется, ничто не может вывести из себя. – Вася привычно стал наблюдать. Он любил, оказавшись в гостях, когда все увлекутся едой или разговорами, понаблюдать за обстановкой. – Саша словно бы закапсулировалась. То ли настолько крепкая нервная система, то ли единственный способ выжить рядом с таким, как Горюнов. Если не отстраняться, а пытаться жить с ним в унисон, с ума сойдешь при его темпе жизни, перемещениях и независимом характере. Он даже сейчас, дома, как в гостях. Никаких проявлений мужа или хозяина: не сидит во главе стола, не рядом с женой, не проявляет на публике никакой нежности, разговаривает с Сашей, словно с парнем-приятелем, подкалывает, с детьми точно так же общается – по-хулигански, никаких велеречивых тостов, подтверждающих его семейный и мужской статус. Ему это не нужно. Он и без того довлеет здесь надо всем, как незримый дух, как божество. Правда, Саша над «божеством» подшучивает не менее резко, командует им – внешне, при этом, прежде чем что-то сделать, непроизвольно бросает взгляд в его сторону, ища поддержки. А ему и смотреть на нее не надо, она подмечает его реакцию по движению плеч, рук, повороту головы. Какой-то шпионский язык или как у глухонемых. Попробовал бы я себя так вести с Викой. У нас, скорее, она Горюнов».
Виктория почувствовала его взгляд и посмотрела вопросительно. Он покачал головой. Они тоже понимают друг друга с полувзгляда.
В гостях они просидели еще час. Никто не хотел расходиться, да и хозяева никого не торопили. Егоров вышел «попудрить носик», как обычно культурно выражается про поход в туалет Вика. Пока бродил по недрам «генеральских хором», наткнулся в простенке между комнат на фотографию в рамке – Саддам Хусейн во время салята, сидящий на коленях и молитвенно сложивший руки. В военной форме Ирака с пистолетом на боку. Вася попытался рассмотреть рукоять пистолета, торчащую из кобуры, чтобы определить вид оружия. Но на черно-белом фото видел только, что она белая, вроде как из слоновой кости. Его вдруг осенила догадка, что фото – подлинное, не вырезка из газеты или журнала. Егоров посмотрел на дверь гостиной, где шумели гости и сидел Горюнов. «Неужели он сам мог сделать эту фотографию? Явно фотографировал кто-то из приближённых Саддама».
Звонок от Коли застал Егорова в метро, когда он подремывал на меховом воротнике Викиного пальто. Шестаков был взволнован:
– Вась, все достал. Но там, знаешь ли, посмертная записка. Впечатление, прямо скажу, тягостное. Он что, откинулся?
Егоров поморщился, предчувствуя неприятности, и спросил:
– Что там в общих чертах?
– Признается во всем. Утверждает, что он и есть тот, кого ищут. Ну тут всего по телефону не скажешь. Но ты, наверное, понимаешь, о чем речь.
– В общем и целом. – Василий догадался: Снегирев выдает себя за предателя, которому предназначалась шифровка.
«Однако топорная работа, – решил он. – Легко доказать, что это не он. Выявить хотя бы, где он находился в тот день, когда камеры зафиксировали объект около пачки картона рядом с МКАДом. Кроме того, если предположить, что Раннер – это наш предатель, то ему готовят пути отхода на самый крайний случай, и речь не идет о самоубийстве. У нас теперь имеется фигурант, есть признание, дело можно возбуждать, начнет работать следователь, а что толку, если это не Снегирев?»