– Что это? – спросил он.
– Корн-дог.
– Почему корн-дог?
– На удачу.
Оп-девять разорвал желтую оберточную бумагу, откусил маленький кусочек и очень медленно его прожевал.
– Корн-доги приносят удачу? Это я тоже забыл?
– Я съел один в прошлый раз, когда спасал мир. Хотя нет, теперь припоминаю, что два.
Оп-девять покосился на меня:
– Ты агент этой АМПНА?
– Нет, я просто большеголовый пацан, это у меня хобби такое – спасать мир.
– Ты шутишь.
– Учусь смеяться перед лицом отчаяния.
Я вернулся на федеральную трассу, и несколько минут мы ехали молча. Стрелка спидометра добралась до двухсот пятидесяти. Инструктор по вождению рассказывал мне о «десенсибилизации к ускорению». Это когда привыкаешь к скорости и у тебя возникает обманчивое чувство безопасности. Но оно вряд ли грозило мне в нынешнем положении.
– Значит, мы продолжаем охоту на этого Майка Арнольда? – спросил Оп-девять.
– Именно.
– Чтобы забрать у него… как ты выразился? Святую Чашу?
– Все верно.
– Чтобы что с нею сделать?
– Ну, у меня осталось примерно тридцать часов до встречи с Абаламом и его ребятами у двери дьявола.
– У двери дьявола?
– Да, где бы она ни была.
– И там мы посадим их обратно в Чашу?
– Не выйдет. Без Великой Печати – ни у кого. А Великая Печать у них.
– Тогда зачем отдавать им эту Чашу?
– Чтобы они не уничтожили мир.
– А как же их остановить, когда она окажется у них?
– Наверно, никак.
Оп-девять помолчал минуты две и заявил:
– На мой взгляд, эта миссия не имеет смысла.
– Послушайте, я делаю все, что могу. Сейчас у меня нет выбора. Я должен достать Чашу. Если я ее не достану, у нас не будет ни единого шанса.
– А если достанешь, ни одного не прибавится.
– И мы увязли в середке.
– Где?
– Между безумием и отчаянием. Там, где, говорил мой отец, часто улыбается фортуна.
И тут я увидел это. Впереди возникла серая стена то ли дыма, то ли тумана. Я немного отпустил педаль газа, но мы все равно врезались в нее на скорости двухсот с лишним миль. Фары пробивали туман фута на два, не больше.
– Это довольно опасно, – заметил Оп-девять.
Я скрипнул зубами, но промолчал и только крепче вцепился в руль обеими руками.
– Альфред, мы должны сбавить скорость.
– Не сбавлю, – процедил я.
Без видимых ориентиров почти не чувствовалось, что мы движемся. Оп-девять, конечно, был прав. Если я врежусь во что-нибудь на такой скорости, от нас не останется мокрого места. Но какой у меня был выбор?
Страх начал сменяться яростью. Чего они добиваются? Нужна им Чаша или нет? У меня заболели челюсти, а пальцы на руле свело судорогой.
– Альфред, я настаиваю…
И я сорвался:
– Послушай, приятель, ты не в том положении, чтобы на чем-то настаивать! Из-за тебя и тебе подобных я побывал в настоящем аду. И думаю, что неплохо справляюсь, если учесть, что помогать мне никто не собирается, а я медленно схожу с ума оттого, что у меня мозги плавятся, я весь в фурункулах и прекрасно понимаю, что, когда дойдет до дела, никакой надежды не будет. Вот как тебя достают, понятно? Дразнят морковкой. Показывают, как она близко, соблазняют, а потом резко убирают прямо из-под носа. И так раз за разом, пока ты не сдашься.
Оп-девять секунду пристально смотрел на меня.
– В средневековом представлении ад – это место, где души грешников корчатся в нескончаемой агонии, а демоны тычут в них тлеющими головнями.
– Точно! Ты уловил самую суть! – К этому моменту я уже взмок и мои язвы горели от соленого пота. Мне хотелось выпрыгнуть из кожи. – Тлеющими головнями, будь я проклят!
– А еще есть греческий миф о Тантале, – продолжил Оп-девять. – Он попадает в Аид, где испытывает муки голода и жажды, в то время как над ним свисают недосягаемые грозди винограда.
– Чертовски точно! – воскликнул я. – Горящие головешки в очко, зуд, при котором не почесаться, и виноград, который не достать!
– Возможно, Альфред, тебя терзают потому, что уже слишком поздно. Время упущено, а им приятно мучить тебя надеждой.
– Но я еще не умер, – выдохнул я, а потом заорал во все горло: – Я еще жив! Слышите меня? Вам ясно? Так что давайте! Да-вай-те!
Не стоило мне это говорить.
45
Я посмотрел на свои руки и увидел, что покрывшиеся коркой язвы запульсировали в унисон с сердцем. Одна, на костяшке, зудела особенно сильно, и я начал ее расчесывать. Наверное, хотел бросить вызов: полюбуйтесь, я и чесаться могу! Едва мой ноготь прикоснулся к язве, корочка лопнула, и потекла прозрачная жидкость. Сердце подпрыгнуло к самому горлу, но не от вида открывшейся язвы. Из маленькой гнойной ямки вынырнул серый червячок с черной головкой. Он извивался и тянулся вверх, как будто пробудился ото сна. Секунду я в ужасе смотрел на него, а потом отцепил руку от руля и сунул ее под нос Оп-девять:
– Что это такое?
– По-моему, личинка.
Во рту появился привкус попкорна. Я резко повернул к себе зеркало заднего вида и, с трудом подавляя рвотные позывы, прикоснулся к щеке.
Язвы открылись, и в ноздри ударил мерзкий запах – тот самый, что я учуял в отеле. Вонь разложения. Я гнил изнутри.
Я завопил и ударил по тормозам.
– Альфред! – крикнул Оп-девять.
Суперкар занесло, задние колеса вылетели на траву, и только поэтому мы не перевернулись.
Как только машина остановилась, я ударил по кнопке, открывающей двери, и вывалился на сырую обочину. Вокруг клубился туман, суперкар был похож на привидение в белом саване. Я стоял на карачках и блевал.
Потом кто-то потянул меня за плечо.
Я прижался к груди Оп-девять. Меня душили слезы, проклятия застревали в горле. Я хлестал себя по щекам, пока Оп-девять не схватил меня за запястья.
– Альфред… – проговорил он мне в ухо. – Альфред, скажи, что мне делать. Просто скажи, что я должен сделать.
На совещании Оп-девять говорил, что нас поглотят. «Они поглотят нас».
Я посмотрел ему в лицо. Самое доброе и самое некрасивое лицо из всех, что я видел в жизни.
– Домой, – каркнул я. – Отвезите меня домой.
46
Оп-девять помог мне дойти до машины. Это оказалось нелегко, потому что он был слаб, а я тяжел, и никто из нас не хотел ехать по той дороге. Я грузно опустился на пассажирское сиденье. Оп-девять сел за руль, а я сунул под себя руки, чтобы хоть как-то удержаться от желания расчесывать зудящие язвы.
Спидометр показал сорок пять миль в час.
– Быстрее, – пробормотал я.
От гадкого запаха, которым разило у меня из пор, кружилась голова. Мне стоило величайших усилий не блевануть снова.
Стрелка доползла до шестидесяти.
– Быстрее, – сказал я.
– Альфред, в таких условиях…
– У нас мало времени! – заорал я. – Плевать на условия! Сейчас главное – время!
От крика заболело горло, и мне пришлось умолкнуть. Стрелка спидометра добралась до восьмидесяти пяти и продолжала двигаться дальше. Оп-девять прищурился, как будто от этого было легче видеть сквозь густой белый туман.
Меня подмывало достать из кармана пистолет и прострелить ему голову. Даже рука дрогнула. У меня уже возникало такое желание в «таурусе» у дома Майка, но сейчас оно было раз в десять сильнее, и я молча боролся с ним несколько миль.
– Мне надо вам кое-что сказать, – решился я. – Вы должны знать.
Оп-девять кивнул.
– У меня возникают позывы… напасть на вас. Убить. Я еле сдерживаюсь.
Оп-девять мельком глянул на меня.
Я продолжил:
– Но это не я. По крайней мере, я точно знаю, что это не я. Раньше, до того как они до меня добрались, мне никогда не хотелось кого-то убить. То есть, может быть, и хотелось, но не так. Я думаю, подобные мысли возникают у всех, и это не то чтобы правильно, а просто нормально.
– Меня они тоже посещали, – кивнул Оп-девять.
– Насчет меня?
Он снова кивнул.
– С тех пор, как я очнулся в отеле. Я был близок к тому, чтобы бросить тебя на обочине. Еле устоял.
– Я еще различаю, где их мысли, а где мои. Но граница постепенно размывается. Боюсь, настанет момент, когда я перестану понимать разницу.
Я вынул из кармана пистолет. Оп-девять посмотрел на него и сразу отвернулся.
– Нашим врагам он не страшен, я прав? – спросил он.
Я кивнул. Странно, но пистолет вызывал приятное умиротворение. Боль сдавила виски, в глазах помутнело.
«Убей его. Он предал тебя, обманывал. Убей его!»
Я опустил стекло, и в тесный салон ворвался ветер. Оп-девять не смотрел на меня, но напрягся всем телом. Он ждал.
Я выбросил пистолет в окно.
Остаток пути я подавал голос только затем, чтобы подгонять Оп-девять. Мне казалось, что, если я не буду этого делать, он бессознательно сбросит скорость, и я знай твердил: «Быстрее, быстрее!»
В тумане виднелись размытые оранжевые пятна пожаров в Луисвилле и Франкфорте. Я потерял чувство времени. Когда до Ноксвилла осталось миль сто, я набрал по сотовому Оп-девять номер Нидлмайера.
– Привет, Альфред. – (На линии были помехи, но даже сквозь треск я услышал, что голос у него дрожит.) – Все готово.
– Через час, – сказал я. – Встречайте нас возле аэропорта.
Повинуясь порыву, я выбрал быстрый набор штаб-квартиры. Тишина. Не было даже гудков.
Туман на шоссе Алкоа был таким густым, что Оп-девять не заметил въезда в аэропорт, и нам пришлось развернуться и покатить обратно. На парковке стоял одинокий серебристый «лексус». Не представляю, что подумал мистер Нидлмайер, когда к нему заковыляли из тумана две сгорбленные, сломленные фигуры, еле поддерживавшие друг дружку.
– Альфред… – Он шагнул навстречу. – Боже мой, что случилось?
– Практически все, – ответил я. – Мистер Нидлмайер, это…
– Сэмюэл, – перебил меня Оп-девять и вроде бы удивился не меньше моего. – Да, я вспомнил! Меня зовут Сэмюэл.
– Отлично, – сказал я. – Теперь вам придется меня убить.