Люди кладут тело на доску, где лишь несколько минут назад лежали листья, предназначенные для печи, в которой пекут хлеб, накрывают его простыней и несут по узкой грязной аллее между свисающими крышами деревянных домов. Они взбивают ногами белый пух, покрывающий землю. Вскоре из домов выйдут обитатели, займутся своими повседневными делами и польют пыльную дорожку. Голуби воркуют за высокими стенами садов.
Хамам представляет собой кубическое каменное сооружение, увенчанное куполом. Еще довольно рано, и огонь, нагревающий расположенные внизу под полом трубы, не зажгли, да и вода пока не течет в резервуары, встроенные в стену, окружающую просторное помещение из серого мрамора. Здесь прохладно и сухо. Люди проходят через несколько маленьких вестибюлей, где их шаги отдаются гулкими раскатами, и оказываются в центральном зале непосредственно под куполом. Когда баня работает, люди плещутся здесь в наполненных до краев теплой водой мраморных бассейнах, из которых поднимается пар. Камиль велит положить тело на круглое каменное возвышение для массажа в центре зала и зажечь лампы.
— Доброе утро. — За спиной судьи появляется Мишель Севи, полицейский врач.
— Я не ожидал, что ты явишься так быстро.
Молодой еврей понадобился Камилю не из-за его знаний в области медицины, а ради умения документировать обследование, кратко и точно излагая мельчайшие подробности совершенного преступления. Вот только Камиля раздражает привычка Мишеля появляться откуда ни возьмись прямо у него за спиной. Создается впечатление, будто у него нет власти над этим человеком. Врач возникает рядом тихо и неожиданно, подобно джинну.
— Ты, наверное, бежал всю дорогу от самой Галаты, — сухо замечает Камиль.
Крупное лицо Мишеля и толстая шея покраснели от напряжения. Его волосы и усы по цвету напоминают мокрый песок, и у него большие печальные карие глаза. Судья и врач медленно идут по залу. Мишель снимает верхний халат и отдает его полицейскому, стоящему у двери.
Мишель напоминает Камилю коричневого паука, из тех, что водятся в северо-восточных горах. Они размером с кулак, однако благодаря своей окраске абсолютно незаметны среди сухого кустарника, так что путешественник может и не увидеть насекомых, пока те не попадут ему под ноги. Пауки очень быстро бегают и при этом издают пронзительные звуки, похожие на крик младенцев. Он видел, как человек умер от укуса такой твари. Вот и Мишель, склонный вообще-то носить яркую одежду, привлекающую внимание женщин, во время охоты на преступников в злачных местах надевает серовато-коричневые штаны и неброский халат, что делает его практически невидимым.
Сегодня Мишель одет в мешковатые синие шаровары под халатом в красную полоску, перепоясанным желтым широким поясом. Мягкие кожаные туфли позволяют ему передвигаться по мраморному полу бани совершенно беззвучно. Причем движется он с уверенностью борца, выходящего на ковер, чтобы сразиться с противником.
— Меня крайне заинтересовало это дело. Посланник поведал мне не все подробности. Он говорил что-то об утонувшей принцессе.
Улыбка тает на его лице, когда он бросает взгляд на мертвую женщину.
— Кроме того, — продолжает он, принимая серьезный вид, — это наполовину еврейский район, так что, мне показалось, я могу быть здесь полезен.
Мишель не мастер говорить. Его речь граничит с косноязычием, однако Камиль ценит врача за прямоту высказываний. Жители Стамбула всегда славились уклончивой многоречивостью. Кажется, люди часто боятся говорить об известных им вещах, не желая случайно ошибиться. Они также делают вид, будто им все известно. Преподаватели Кембриджа, где Камиль изучал юриспруденцию и криминалистику в течение года, полагали, что допрашиваемый или говорит правду, или лжет. Они и представить себе не могли, что такое восточная вежливость, заставляющая человека стыдиться своего невежества и избегать суровой правды. Люди прибегают к разнообразным выдумкам и уклончивым объяснениям и считают это высочайшим искусством поведения.
Точность изложения подчиненными фактов предполагает устранение препятствий, связанных с уважительной уклончивостью и умалчиванием проблем, которые могли бы обеспокоить их господина. Однако Камиль, всю свою молодость находясь под тяжким бременем зависимости от общественного положения отца, теперь счастлив поскорее расстаться с ней.
— У меня есть все необходимое.
Мишель вынимает из-за пояса кожаную сумку и кладет ее на массажный камень у изголовья трупа. Снимает упаковку из плотной бумаги с маленького лакированного ящичка и достает из него ручку и несколько отличных угольных карандашей.
— Я готов.
— Подождем повивальную бабку. А ты тем временем сходи на улицу и послушай, что там люди говорят. Выходил ли кто-нибудь прошлой ночью в море на лодке, и коли так, что он слышал и видел? Рыбаки говорили о собачьем лае. Заметил ли кто-то незнакомую женщину в округе? Да пусть два полицейских прочешут берег к северу отсюда. На утонувшей женщине нет одежды, и, возможно, на теле обнаружатся следы борьбы. Может быть, кто-нибудь из других деревень на побережье слышал что-то о происшествии. Пусть люди походят по кофейням. Там всегда удается получить ценные сведения. А на обратном пути прогони зевак. Только пусть они оставят лампы.
Мишель подчиняется приказу и уходит, оставляя дверь открытой.
Через несколько минут появляется женщина в поношенном плаще. Она стоит на пороге в кругу, создаваемом светом от лампы. Ее голова и плечи закутаны в коричневую шаль. Сняв туфли, она неслышно движется по мраморному полу в одних чулках. Потом быстрым заученным движением сбрасывает плащ и шаль и кладет их на край ближайшего бассейна. Теперь она остается в полосатом халате и широких шароварах. Ее седые волосы повязаны платком.
— Ты повивальная бабка Средней деревни?
— Да. Меня зовут Амалия. — Живые глаза женщины пристально осматривают зал. Увидев тело на мраморной плите, она подходит к нему. — Бедняжка. — Она осторожно убирает волосы с лица покойной. — Ее так и нашли? — Амалия внимательно осматривает тело с видом человека, привыкшего полностью владеть ситуацией, не желая замечать, что главный здесь все-таки судья.
— Да. Мы хотим знать, не подверглась ли она насилию и все такое прочее. Я подожду вон там.
Он уходит в темную часть помещения и на почтительном расстоянии следит за работой женщины.
Умелые руки повивальной бабки ощупывают мертвое тело.
— Ей двадцать с лишним лет. Не девственница. Никогда не рожала, так как не видно следов растяжения на животе.
Камиль хмурится:
— Возможно, она решила покончить жизнь самоубийством, так как кто-то обесчестил ее, и поэтому бросилась в Босфор. Она не первая девушка, которая сводит счеты с жизнью таким образом. Некоторые европейцы, так же как и мы, привередливы в вопросах женской чести. Если она не замужем, то подобное обстоятельство могло погубить ее.
— Вполне возможно. — Амалия проводит пальцами по лицу мертвой женщины и поднимает ее веки. — Темные глаза. — Она наклоняется ниже, потом внезапно смотрит вверх. — Посмотрите сюда, судья-бей. Глаза голубые, но зрачки очень увеличены. Видна лишь небольшая синяя полоска. Похоже, ей дали наркотик.
Камиль подходит и смотрит в глаза трупу.
— Что могло заставить зрачки так расшириться?
— Апоплексия. Однако она слишком молода для такой болезни. — Некоторое время Амалия размышляет. — Много лет назад в нашей семье умер мой старый дядя, отравившись опиумным ядом. У него были такие глаза. Перед кончиной он весь высох, и только огромные глаза блестели, как черные кофейные чашки.
Камиль зябко ежится и прячет руки в карманы.
— Опиумное отравление?
Повитуха с любопытством смотрит на судью. Ее настораживает то, как меняется тон его голоса.
— Да. Но мне кажется, в данном случае дело не в этом. — Она показывает рукой на тело. — Девушка была совершенно здорова. А приверженцы опиума плохо едят и перестают следить за собой.
— Но возможно, она только начала курить опиум и зашла не слишком далеко.
— Тогда у нее не были бы такие расширенные зрачки. Это случается только у законченных курильщиков.
— У законченных, — тихо повторяет Камиль. Внезапно он направляется к одному из мраморных бассейнов у стены. Поворачивает ручку крана, из которого льется мощная струя воды. Быстро заворачивает его, замочив рукав куртки.
Амалия внимательно наблюдает за ним, делая свои собственные заключения.
— Есть ли что-нибудь… — начинает она, но паша прерывает ее:
— Так если дело не в апоплексии и опиуме, да хранит нас Аллах, что тогда могло стать причиной смерти?
— Есть еще одно предположение, — медленно говорит женщина, тщательно обдумывая свой ответ. — Лекарственное растение датура.
— Но им же лечат простуду. — В памяти Камиля всплывают смутные воспоминания о том, как он дышит над горячим паром, поднимающимся из чашки, наполненной неприятной желтоватой жидкостью, которой лечат от кашля.
— Да, этот отвар применяется в медицинских целях. Торговцы лечебными травами на египетском базаре продают его. Только я слышала, что, выпив такое зелье, люди начинают видеть и слышать совершенно необычные вещи не от мира сего. Очень крепкий отвар может даже привести к смерти.
Камиль удивлен.
— Почему же такой товар продается на базаре?
Повивальная бабка качает головой, как бы удивляясь невежеству мужчин.
— Отвар не следует пить. Его нюхают или курят. Ведь многое из того, чем пользуются люди в домашнем хозяйстве, может стать причиной смерти.
— Если мы начнем заниматься торговцами с базара, нашей работе не будет конца.
— Видите ли, люди не злы по своей природе, — отвечает Амалия, — и способны противостоять искушениям. Поверьте, в каждом деревенском доме найдется повод для убийства. Стоит лишь свести свекровь и невестку под одной крышей. Чудо, что сильнодействующие растения столь редко применяется в корыстных целях. — Она отворачивается, чтобы скрыть от паши улыбку.
Теперь у нее вновь серьезное лицо. Амалия наклоняется и берет руку мертвой девушки в свою. Внимательно осматривает ладонь и пальцы, а также замысловатые скрепления золотого браслета. Конечности уже затвердели. Трупное окоченение довершает то, чего не успели сделать крабы.