Я же, непрошеный гость, спокойно сидел на почтительном расстоянии, на берегу, и, положив подле себя лук и копьё, неустанно смотрел на них. Сначала они точно боялись моих посещений: уходили в норы, ныряли в воду и прятались в хижины. Тревожное посвистывание их пугало весь народец, и рабочие прятались в воду. Вскоре над водой появлялись круглые и усатые головки, чёрные тревожные глазки; затем скова скрывались, а через несколько минут опять появлялись. Потом эти почти человечьи головы высовывались в большем количестве и несколько дольше смотрели на меня. Понимая, что ни лук, ни копьё моё не предназначались для них, они начинали ходить взад и вперёд, прыгали и точно не замечали моего присутствия; смельчаки, в пылу деятельности, перескакивали даже через мои протянутые ноги. Они снова начинали резать деревья острыми зубами, рыть землю острыми когтями, плавать, загребая утиными лапами, и бить глину тяжёлыми хвостами. Снова перед моими глазами работали целые артели дровосеков, плотников, корзинщиков, штукатуров и каменщиков. Присутствие постороннего зрителя точно подстрекало их действовать. Наконец из нор выходили даже самки со своими маленькими и располагались на берегу. Спокойно кормя своих детей, они с удовольствием смотрели на работу мужей.
Ничто не могло поколебать настойчивость этим трудяг. Река бушевала, надувалась, выступала из берегов, уносила запруды. Но проносилась непогода, и четвероногие строители снова принимались за работу, и за тысячу шагов слышались их удары по глине; в рабочие присвистывали, как бы ободряя друг друга.
Это поселение бобров уважалось нашим племенем. Отец мой говорил, что эти животные оказывали большие услуги: они уравновешивали течение, замедляли прибыль воды и не допускали сильных наводнений. Никто из наших не решился бы пустить стрелу в это трудолюбивое животное. Крестьяне говорили о них между собою со страхом и почтением.
«Может ли быть, — рассуждали они, — чтобы животные, такие ловкие и умные, были простыми зверями? В них проявлялось скорее что-то божественное, так как они предчувствовали непогоду и наводнения».
Кое-кто из наших землепашцев уверял, что предки их поселились в этих местах гораздо раньше всех других обитателей, и рассказывали, что прежде люди и бобры жили вместе и говорили на одном и том же языке. Они смотрели на этих грызунов как на дальних родственников или же как на души своих предков, принявших другой образ. Давно уже соседи из Лютеции дали прозвище «касторов» жителям Альбы и последние не только не обижались, но, напротив, гордились этим.
Дед мой и прадед изображали на своих шлемах бобра, сидящего на задних лапах и держащего передними лапами дубину, как копьё.
Имя, данное дедом отцу, тоже замечательно, так как Беборикс на древнем местном языке означало что-то вроде царя бобров.
Одним словом, нас, паризов из Альбы, звали касторами и касторами мы и останемся, если дети мои и внуки не будут стыдиться своего происхождения и не возьмут себе, по примеру других, римских фамилий.
II. Обитатели Альбы
Жители Альбы всегда составляли часть паризов с большой их деревней Лютецией, находившейся на одном из островов Сены.
Паризы живут по берегам Сены и кроме того на реках Марне, Уазе, Касторе и других. Они населяют самую маленькую часть Галлии, пространством не более десяти или двенадцати миль, но зато их можно считать самыми знаменитыми из всех галльских племён.
О своих далёких предках паризы рассказывают самые невероятные вещи. Говорят, будто они плавали по долинам нашей страны, которая была в то время обширным и глубоким морем, и некоторые указывают даже на отверстия в скалах, куда предки привязывали свои лодки. Древние воины, по их рассказам, нападали на морских чудовищ с лебединой шеей и с рыбьей чешуёй, на ящериц в сто локтей длины, как муху проглатывавших буйвола, на лягушек величиной с быков и мычавших, как быки, дрались с крылатыми драконами, со слонами, покрытыми шерстью, с громаднейшими зверями вроде носорогов, со львами и тиграми, вчетверо более крупными, чем африканские львы, с медведями, которые, встав на задние лапы достигали вершины дубов.
Они приручали оленей с длинными и широкими рогами, на которых ездили верхом, и самок, которых они доили, как мы нынче доим коров. Собак у них не было; но для охоты они обучали волков, рысей, лисиц и диких кошек. Говорят, что они не знали ни железа, ни бронзы, но решались нападать на самых хищных зверей с каменными секирами, и в настоящее время разрывая поля, находят острые камни, служившие наконечниками их стрел.
Эти дикие люди были изгнаны и взяты в рабство сначала кельтами, а потом белгами. Потомки их забыли свой язык и говорят на нашем. Из своего прошедшего они не помнят ничего и, как вы видите сами, о своих предках рассказывают такие вещи, которым и поверить трудно.
Многие из наших рабов происходят от этого первобытного племени. Говорят, будто в непроходимых лесах, которые тянутся далеко на запад от Лютеции можно ещё встретить людей из этого племени, живущих среди хищных животных. Надо вам рассказать об одном случае, свидетелем которого я был сам.
Воин моего отца, некто Думнак, один из тех храбрецов, которые не боятся ни людей, ни богов, ни зверей, решился исследовать дикий лес с западной стороны. Он отправился с одним таким же смелым как он, товарищем, по имени Арвирах, и в продолжение целой недели о них не было ни слуху, ни духу.
Только на восьмой день они появились и привезли какой-то странный тюк, который Думнак свалил у дверей дома моего отца. Тюк начал шевелиться, и из него послышались какие-то дикие звуки, вроде человеческого голоса. Мы увидели, что существо это тщательно связано.
Думнак достал нож и перерезал верёвки.
— Теперь, — сказал он, — его можно развязать: так как он уже три дня ничего не ел, то, пожалуй, будет подобрее. Вот спросите-ка у Арвираха, чего нам стоило взять его!
Сбросив с себя пёструю безрукавку, Думнак показал на плече рану, не столь глубокую, сколь широкую. Трудно было сказать, каким орудием была нанесена эта рана. Думнак, вытащив из-за пояса какой-то странный предмет, сказал нам:
— Ну вот, смотрите, какое оружие у этого парня!.. Когда мои кости столкнулись с этой штукой, я поблагодарил свою мать за то, что она родила меня с такими крепкими костями... Иначе пришёл бы им конец... Голова моя тоже не осталась бы цела, если бы я не отскочил в сторону!..
Он подал оружие моему отцу.
Представьте себе речной продолговатый камень в форме топора, с одной стороны заострённого как гвоздь, а с другой с заострённым лезвием. Острым концом это странное оружие было воткнуто в дыру, проделанную в длинном оленьем роге, и прикреплено верёвкой, сплетённой из древесной коры.
Существо, которое до сих пор только рычало и показывало нам когти, вдруг вскочило на ноги и испустило крик, какого нам не приводилось до сих пор слышать. Думнак бросился на своего пленника сзади и схватил его в охапку. Только с помощью нескольких воинов и после самой ожесточённой борьбы удалось наконец овладеть этим рычащим, извивавшимся и старавшимся укусить чудовищем.
Опомнившись от волнения, я подошёл и увидел, что это был человек.
Ростом он был не выше мальчика тринадцати лет, но в плечах шире любого воина и с замечательными мускулами на руках и на ногах. Из-под целого леса чёрных волос, ниспадавших до самого пояса, сверкали миленькие чёрные глазки, с испуганным и свирепым выражением. Лоб у него был низкий, узкий и покатый, сморщенный, как старое сухое яблоко; нос широкий, губы толстые и покрытые волосами; выдающиеся вперёд большие челюсти напоминали хищного зверя. Борода у него была редкая, но всё тело покрыто волосами. Руки у него были до такой степени длинны, что пальцы касались колен, и на них, точно так же, как и на ногах, были чёрные когти. Вместо всякой одежды на нём была рубашка из крысьих шкурок, и шею украшало ожерелье из раковин. Когда к нему подходили, он начинал биться и скалил белые, острые, как у волка, зубы; верхние два зуба были значительно раздвинуты.
— За три дня пути отсюда, — рассказывал Думнак, — в страшной чаще мы нашли пещеру. Из неё доносился ужасно тяжёлый запах, и кругом лежали наполовину съеденные и наполовину разлагавшиеся животные. Несмотря на проливной дождь мы не решились войти в пещеру, а встали под выступ скалы. Вдруг из чёрного отверстия бросился какой-то мохнатый клубок... Я кинулся в сторону, и только этим спас себе жизнь, так как эта каменная секира задела меня за ухо и ушибла плечо. К счастью, разбойник споткнулся о корни и растянулся во весь рост. Мы бросились на него и связали его верёвками. Сами понимаете, легко ли нам было! Вдруг мимо нас с отчаянным криком пронеслась мохнатая фигура. Мы с трудом успели рассмотреть, что это женщина, — вероятно, жена нашего пленника. Она убежала с двумя детьми. Тут мы вошли в пещеру, но тотчас же вышли: там было не продохнуть. При свете факела мы разглядели пещеру. Не стану ручаться, чтобы среди скелетов кабанов и ланей там не было и человеческих костей и черепов... Теперь, я думаю, ему надо дать что-нибудь поесть... После трёх дней поста он почувствует ко мне благодарность...
Со всевозможными предосторожностями Думнак развязал одну руку пленника.
— Хочешь, — сказать я Думнаку, — я прикажу изжарить ему кусок мяса?
— Изжарить? Ему-то!.. — захохотав, вскричал Думнак. — Ну, этот господин вовсе не такой изнеженный... Вот увидишь!
Рукояткой своего копья Думнак убил петуха, бродившего поблизости и только собиравшегося прокричать своё победоносное «кукареку». Он поднял трепетавшую птицу и подал её дикарю. Тот с быстро той молнии схватил её, немного оцарапав руку Думнака. Острые зубы его вцепились в петуха, так что у того только кости затрещали и посыпались перья. Дикарь кряхтел и пыхтел, как дикая кошка, готовых укусить руку, которая осмелилась бы протянуться чтобы отнять у него добычу. От петуха остались только перья, разлетевшиеся по двору. Из кастрюльки с длинной ручкой ему дали выпить