списи 1571 г., стало быть известно было до поселения черкасов в этих местах[320]. Место его точнее определяется «Книгой Большого Чертежа», где читается: «А вверх по Удам с левыя страны, Хорошее городище, от устья верст с 20»[321].
Параллельно этому ряду укреплений на Удах, представителями которого являются два приведенные городища, существует целая линия остатков оборонительных пунктов по Донцу. Таковы городища Салтовское, Катковское, Гумнинья и Чугуевское, указанные в «Книге Большого Чертежа»[322]. Известия о них находятся и в других документах. Так первое из них в 1639 г. было отдано с угодьями товарищам Острянина, а в описании Салтова 1674 года говорится: «Город Салтов построен на Салтовском городище, обставлен дубовым лесом». Неразрывно с ним стоит Гумниньское городище в отписке Белгородского воеводы 1668 года, где читается: «…да они-ж (Чугуевцы) в Чугуеве стоят в сотнях по 50 чел. и на отхожих сторожах на татарских перелазах на реке Донце на Салтовском городище, да на Гумниньском по 37 ч.». Не менее важное свидетельство существует и о Чугуевском городище. Мы находим его в следующих словах царской грамоты 1641 г.; «В прошлом 146 (1638 г.) пришел в наше Московское государство из Литовския стороны Гетман Яцко Остренин, а с ним сотники и рядовые Черкасы»… (просили) «для крестьянския веры от погубленья избавить и устроить их на вечное житье на Чугуево городище… а город и острог поставят сами»[323]. Излишним считаем повторять, что эти данные неопровержимо доказывают существование указанных городищ до заселения слободской Украины. Если мы теперь бросим взгляд на карту, то системность и целесообразность в размещении городищ, о которой мы говорили и раньше, выступает еще сильнее: линии укреплений – Удская и Донецкая – не только имеют связь между собою, но и с теми, которые указаны выше. Звеном для первых двух служит городище Кабаново, при слиянии Уд с Донцом: «а на усть Уды Кабаново городище, по левой стране, от устья версты с 2»[324]. Замкнувшись этим городищем, Удская и Донецкая линии при посредстве укреплений Мохначевского и Змиевского соединяются с рядом городищ по Можу-Коломаку. Относительно двух упомянутых соединительных пунктов вмеются указания в «Книге Большого Чертежа», которые гласят: «А ниже Кабанова городища, с Крымской страны, вниз по Донцу Мухначево городище, от Кабанова верст с 5». «А ниже Мжа на Донце, с Крымской страны Змиево городище, а Змиев курган тож; от Мжа версты с 2»[325]. Если мы проследим течение рек Уд и Донца далее к их верховьям, то найдем на первой близ границы Курской губернии городище, которое в ранее приведенной росписи 1571 г. названо Павловым селищем, а по Донцу Нежегольское и Белгородское[326].
К несчастью, мы не имеем сведений о городищах Курской губернии. Известно только, что на реке Ворскле существует городище Хотьмыжское[327], которое могло служить соединительным звеном окраинных линий с внутренними – Ворсклянской и Локнинско-Псиольской. Если читатель припомнит теперь связь всех изложенных нами данных, обратит внимание, что в Московский период нашей истории делались разъезды, строились городки, были крепости лесные и болотные[328], то едва ли возможно (просто даже невозможно) отрицать, что и в домонгольский период делалось то же, ибо одинаковые обстоятельства жизни производят на свет и те же самые следствия: население стояло в обоих периодах в одних и тех же условиях – были половцы, явились татары. Возражение, что летопись не говорит нам о каких-либо других городах в данной местности, кроме Донца, не имеет силы: мы говорили раньше[329] и снова повторяем, что она не интересуется весьма многим, или, говоря иначе, интересуется весьма немногим. Напротив, иногда случайно сообщаемые ею факты имеют громадное значение. К числу таких относится, например, существование города Донца, о чем мы говорили выше. Имеется еще одно такого же рода летописное указание, получающее в соединении со всем прежним большую силу. Насколько нам известно, до сих пор на него мало обращали внимания. Вот что рассказывает нам летопись под 1174 г.: «Того же лета, на Петров день, Игорь Святославичь сововупив полкы свои, и еха в поле за Ворскол, и стрете половце, иже ту ловять языка; изъима е, и поведа ему колодник, оже Кобяк и Концак шле к Переяславлю. Игорь же слышав то поеха противу половцем, и перееха Вроскол у Лтавы к Переяславлю, и узьрешася с полкы половецькыми»…[330] По этому известию Игорь Святославич случайно наткнулся на половцев, которые ловили языка, на пространстве между Ворсклом и Коломаком.
Мы говорим так потому, что после расспросов половецкого пленника он тотчас же переправляется через Ворсклу у Лтавы, теперешней Полтавы[331], а для сего ему необходимо было подойти к реке Коломаку. Посмотрим теперь, как объясняет это сообщение господин Беляев. «Это известие, – говорит он, – кроме Серебряного, упоминает еще о Лтаве на Ворскле, следовательно указывает, что Переяславльские владения на юго-восток выдвигались не только за Сулу, но даже и за Ворсклу, ибо за Ворсклою Игорь встретил половцов, которые ловили там языка, т. е. искали тамошних жителей, чтобы узнать от них нужные для себя вести или употребить их проводниками; а отсюда мы видим, что на Ворскле еще не жили половцы, иначе бы им не за чем было ловить здесь языка»…[332]
Нам кажется, что Игорь шел из своих Северских владений и раз уже переправился через Ворсклу, которая, как мы видели раньше, имеет направление с северо-востока на юго-запад и только, приблизительно около Скельского городища поворачивает на юг, так что была на пути северских князей в степи. Сейчас за ней им приходилось переправляться за Мерл. Тут-то, точнее определяя местность, между этими двумя реками, и наткнулся Игорь на половцев, а потом уже, в силу собранных сведений, двинулся южнее и повернул на запад к Лтаве. Что северские князья ходили в степи, держась этого южного направления, видно из известия летописи под 1183 г., когда Игорь, собравши Северских князей, пошел в степи, «да яко бысть за Мерлом и сретеся с половци»…[333] Стало быть он шел по тому же пути, что и в 1174 г. Следовательно, те, кто должен был служить языком для половцев в 1174 г., жили где-то между Ворсклой и Мерлом. Область между течением последних не относилась уже к переяславским владениям. Может быть, в то время, когда Курское княжение причислялось к Переяславлю, и эта полоса земли терпела ту же участь, но со второй четверти XII в., когда Курск с Посемьем отошел во власть Северских князей, вместе с ним отошла и вирско-локнянская линия, должна была отойти и вся местность прямо на юг, тот приблизительно четырехугольник, который заключается с востока Донцом, а с юга Можем и Коломаком. Что эту боевую, как мы выразились, область северские князья считали порученною их защите, видно из их походов за Мерл. По нашему мнению, переяславские владения крайним своим пределом на восток имели Лтаву, т. е. Ворскла служила им границей, начиная с поворота на юг. Все к востоку, течения Псла, Ворсклы, Мерла, состояло в распоряжении князей северских.
Спешим сказать, что признаем эту местность не действительной областью Северского княжества: эта область была боевая и только находилась в ведении северских князей. Те, кого старались поймать половцы, составляли пограничную стражу, расположенную по городкам. Как и после, в период татарский, на их обязанности лежало делать разъезды, наблюдать за движением в степи. Весьма возможно, и даже необходимо, что в этих укрепленных пунктах жило и мирное население, занимавшееся различными промыслами. Нам кажется, что в пустыне языка ловить нельзя. Собственно, защита Северской территории выпала на долю населения Курского удела. Эта постоянная готовность отразить врага, постоянное стояние на страже родной земли с оружием в руках выработали из курян хороших воинов. Припомним слова Всеволода Курского, сказанные им Игорю Святославичу, о воинственности и боевой готовности курского населения. Мы приведем вторую половину этой характеристики, имеющую значение и в нашем вопросе. «Пути им ведоми, яругы им знаемы, луци у них напряжени, тули отворены, сабли изъострены; сами скачють, аки серии влеци в поле, ищучи себе чти, а князю славы»[334]. Сказано это в 1185 г., но знание степных путей, всех степных оврагов может быть приобретено только долгой сторожевой службой, долгим «рысканием в поле». «В этих чертах нельзя не узнать привычного к тревогам и опасностям порубежника, угрожаемого нападением от врагов хищных и коварных. Если порубежник вынужден был строить свой дом так, чтобы он служил в случае опасности надежным убежищем и защитой от неприятеля, если выезжая в поле или в лес, он должен был вооружаться и производить работы с соблюдением предосторожностей, – то само собой разумеется, он зорко присматривался к каждому предмету, чутко вслушивался в каждый звук, заучал до последних мелочей все особенности каждого холмика, каждой рытвины, и таким образом, ему становились все пути ведоми, а яруги знаеми, и привыкал он держать всегда наготове заостренную саблю и натянутый лук»[335].
Совершенно другой вопрос представляет, – с какого времени и как образовалась эта боевая область со своими оборонительными линиями. Некоторые факты дают возможность проследить постепенность этого образования укрепленных линий и движение военной колонизации на юг. В 1147 году мы находим следующее известие в нашей летописи: «И посажа посадникы свои Глеб Гюргевичь по Посемью за полем, и