Кинулись, спасаясь, ближние печенеги следом за князем, прочь от междулесья — в лес. Но укрытая травой земля вдруг раскрыла под ними страшный зев, кони падали в тёмные и сырые ямы, ломая ноги, распарывая животы об острые колья. Волчьи ямы перекрыли путь печенегам, принудили слезать с коней и продираться сквозь заросли неспешным шагом, прощупывая землю перед собой.
А там, в междулесье, всё падали и падали деревья, превращая недавно ещё призывно открытую дорогу в непролазные завалы. И где-то совсем рядом кричали русичи, одним ударом топора валили заранее подрубленные деревья.
— Так! Так! Так! — выкрикивал князь Анбал, словно не лес, а русскую дружину рубил в неистовой ярости. Летели под ноги встававшие на пути ветки. Яростью князя заразились и его нукеры. И князь и нукеры слышали за стеной завала, совсем неподалёку, крики тех, кто успел проскочить вперёд.
Жажда мести захлестнула молодого князя, чужой крови, огня и дыма чужих изб. Забыл в этот час князь Анбал, что это он пришёл незвано на чужую землю, а не в его вежи вошли бородатые русичи. Это он пришёл за синеоким и русоволосым полоном, за чужими шелками и дивными камнями-самоцветами, а не в его шатёр вошли русичи и посягнули на честь и жизнь его жён да на немалый княжий достаток.
Князь Анбал разъярён хитростью русичей. Только головами врагов может он теперь утвердить своё положение среди остальных князей и нукеров. А потому — меч рассудит его и этих коварных жителей северных лесов.
Пробился князь Анбал, исцарапанный в кровь ветками, на простор Заросья и увидел в траве своих нукеров, осиротевших коней и множество следов на мокрой земле.
А далеко впереди, ближе к горизонту, темнела уходившая на север к Белгороду конная застава русичей. Анбал молча указал на неё обнажённым мечом и пустил коня следом.
Как ладонью не укрыться от дождя, так и малой силой не остановить большого войска. Знал это сотенный Славич и спешно уводил заставу от Роси, спасая от неминуемой гибели. Летела комьями сырая земля из-под копыт сильных коней, а Славич всё торопил дружинников. Разъярёнными вырвутся теперь печенеги из губительных завалов. Будь у Славича под рукой хотя бы до тысячи мечей, сумел бы он ударить по войску кагана у междулесья, сбить в реку замешкавшихся у брода находников. Но такого войска у него не было. Потому и спешил Славич уйти как можно скорее в Белгород, чтобы вместе с воеводой Радком вновь встать на пути Тимаря. Побоится каган, минуя Белгород, подступиться к Киеву, не зная силы русичей у себя за спиной.
Вот и Ирпень-река. Славич остановил заставу на высоком берегу, откуда далеко видна степь, незамеченному не подойти. Дружинники сняли сёдла с уставших коней и перенесли на поводных. Рядом со Славичем Тур смотрит против солнца, глаза прикрыл ладонью.
— Идут, Славич! Тучей идут по следу.
Славич поднялся в седло и глянул на юг — там, извиваясь чёрной змеёй, скользила между увалами печенежская конница.
— Недалеко мы от них ушли, — забеспокоился Славич, крикнул своим дружинникам: — Нá конь! — а потом повернулся к Ярому: — Успеем ли? Ходко идут печенеги.
Ярый скакал со Славичем стремя в стремя, а впереди сверкали шеломы дружинников — старшие были там, откуда враг лучше виден.
— Самых быстрых пустили в угон! Числом до десяти сот, не мене, — ответил Ярый. Славич снова обернулся: скачут, быстро скачут степняки! Их кони в нить вытягиваются над ковылём, всадники к гривам легли, секут воздух перед глазами коней острыми наконечниками чёрных хвостатых копий.
— Уйдём! — подал голос сбоку Тур. — Смотри, Белгород уже открылся.
В дни праздника Купалы на игрищах у костров столько людей не собиралось, сколько собралось теперь перед крепостью. Заныло сердце Славича. Сколько их, гонимых страхом, бежит из последних сил, озираясь и взывая к богу о спасении! И сколько их падёт сейчас под печенежскими мечами, не успеет вбежать в крепость, если не задержать врага.
Но даже ради спасения этих ратаев Славич не мог жертвовать заставой. Славич подозвал старшего товарища.
— Ярый! Возьми заставу, охвати бегущих и торопи их в крепость резво! Пусть дружинники сажают к себе на коней самых немощных!
— А ты? — спросил Ярый.
Славич махнул рукой в сторону печенежской конницы: сверкая чешуёй щитов, она огибала уже дубовую рощу близ Ирпень-реки, нацеливаясь остриём отсечь русичей от ворот, отогнать в степь. Здесь, в узком месте, есть ещё возможность если не остановить, то хотя бы задержать находников на малое время.
— Славич, возможно ли такое? Их тысяча!
— Спеши, Ярый! Заставу на твои плечи кладу!
Ярый сморщил и без того изуродованное шрамами лицо, хлестнул коня плетью и пошёл быстро вперёд, увлекая заставу за собой. Славич, оставив при себе полусотню дружинников, повернулся против печенегов. Вот теперь, когда находники приблизятся на полёт стрелы… Он смотрел на печенегов, а мысли витали над родным Двором. Своей службой в дружине он не скопил для себя и малого числа гривен[72]: не там злато-серебро лежало, где конь Славича землю топтал. Да и не искал он его, озаботясь защитой родной земли от жестоких степных разбойников. Как отец его и дед служили князьям киевским, так и он, Славич, сколько помнит себя — всё время перед глазами покачивается голова верного коня, широкий наконечник копья да бескрайняя степь.
А рядом уже земля стонала от конского топота. Стрелой, словно перегоняя ветер, впереди тёмного войска мчалась сотня отборных конников, оторвавшись от остального отряда на два-три перестрела[73]. Впереди печенегов скакал огромный меднолицый богатырь на рослом коне. Длинная грива коня развевалась от бешеной скачки, поводной конь рядом, притомлённый, едва успевал, вскидывая голову и роняя пену с губ.
— Ежели сломать наконечник, — сказал Славич, — тогда стрела потеряет свой лет, — и потянулся к колчану. — Ну, други, готовьтесь испить смертную чашу! — голос Славича не дрогнул, когда он произносил эти слова, лишь лёгкий холодок прошёл по спине да конь тревожно заржал, чуя близкую сечу. Подумалось Славичу: «Люди не оставят Бразда, ежели теперь смерть приму, других спасая…»
— Мы готовы, Славич, — почти разом отозвались Тур и Микула. Тур на земле одинок, ему и в мыслях проститься не с кем, у Микулы оба сына женаты давно, отрастили орлы крепкие крылья, своих орлят учат уже летать. Не осиротеют, коли старый отец падёт в сече. Справят тризну[74] по нему, как велит древний обычай, да на стены встанут, род от гибели оберегая. А о нём сохранят добрую память для внуков.
— Если так, то будем биться! — Славич повернулся к дружинникам. — Бейте стрелами передних. А там — да поможет нам бог! Мы же не посрамим чести своей.
Замерла тетива у правого уха, набрав силу для броска. Щелчки слились в сплошной треск, и стрелы взвились в воздух. Смялось остриё печенежского передового отряда: тот упал замертво, этого подмял под себя на всём скаку тяжёлый конь. А иной, оказавшись перед страшными русичами, убоялся, придержал коня — пусть кто-то другой примет стрелу в себя. Но как ни метки были стрелы, печенеги неудержимо накатывались на русичей. Спешат находники, влекут их к себе призывно распахнутые ворота крепости. Ещё рывок разгорячённого коня — и они в Белгороде! А там добыча. Там богатый полон, который так ценится у византийцев!
Славич надвинул шелом пониже на глаза, выкрикнул:
— Други, прикройте! И бейте тех, кто проскочит мимо!
Зимним, холодным блеском сверкнул на солнце тяжёлый меч Славича. Звякнула о щит сталь вражеского копья, кони ударились друг о друга и встали на дыбы, сплетя передние ноги. Печенег удержался в седле и, отбросив сломавшееся копьё, потянул из ножен кривой меч. Да не успел. Славич привстал в седле, крякнул, как дровосек над кручёным поленом вяза. Печенежский щит разлетелся надвое, и беспощадная сталь тяжело вошла в тело.
Упал печенег, да налетело ещё несколько. Чей-то меч, скользнув со щита, ударил Славича по плечу, и слетело прочь медное оплечье. Но кольчуга выдержала удар. Тупая боль разлилась по телу, да разве до боли было теперь? Уцелели бы жилы в руках. Всадник пронёсся мимо, но там его перехватил Микула и принял на копьё. Большинство печенегов из передовой сотни не решились на сечу, сдерживали коней. А помощь им совсем уже рядом, чуть больше полёта стрелы…
— Отходи! Отходи! — кричал Славич дружине, видя, как печенеги снова готовятся ударить гораздо большим числом.
Русичи стрелами отбивались, пятили коней к Белгороду, но спины находникам не показывали. Славич отходил последним, да Тур с Микулой бок о бок с ним пятятся, стрелами сбивая ближних печенегов. И видели, как от вражеских стрел гибли рядом товарищи, кто сразу насмерть сражённый, кто ранен, а всё пытается натянуть тетиву…
— Славич, гляди! — вдруг закричал Тур и тяжёлой палицей указал на крепость. Сотни ратаев сгрудились у моста через ров, где и о двуконь едва пройти. Страх за Белгород подступил к сердцу Славича: «Уцепятся печенеги за хвост убегающих и войдут в крепость… Или воевода закроет ворота, а люди сгибнут под стенами!»
Славич снова повернул коня навстречу печенегам, за ним последовали уцелевшие дружинники. Услышал, как подскакали и встали обок Тур и Микула, впереди остальных. Встали молча, слов они не говорили друг другу. Много их уже было сказано за долгую жизнь в трудных походах и за бражным столом, когда случалось собраться у князя Владимира в просторной гриднице[75].
Рванулись было печенеги вверх от излучины реки, по дороге к воротам, да русичи заступили им узкую дорогу. Злобный визг повис и закрутился на месте схватки. Но Славич и его товарищи бились молча: берегли дыхание. Падали обок Славича верные товарищи, но каждый, уходя из жизни, уносил с собой две, а то и три печенежские жизни. Вот их уже и десять человек всего за спиной… Звенит сталь, вздрагивает голова от тяжёлых ударов мечей о шелом, лёгкий туман застилает глаза, мешает разглядеть очередного печенега, летящего с выставленным длинным копьём.